– Ты?
Он смотрит на меня долгим взглядом, вздыхает.
– Ты так занята своими призраками, что больше ничего не видишь…
– Ничего?
Он берет мою руку в свою. Большим пальцем гладит мне ладонь. Вид у него усталый.
– Я-то живой.
Я молчу, я чувствую, что он готов открыться, боюсь его перебить. Я прижимаюсь к нему теснее, мне нравится запах его шеи, чернота его волос, ласковые нотки в его голосе. Но я не могу ему об этом сказать.
Он молчит. Так мы и сидим рядом, закутанные в толстые свитера, ни о чем не думая, погрузившись в меланхолию.
* * *
Я слишком поздно поняла, что натворила. Накануне Без-Слез был особенно молчалив. В последние несколько дней он говорил все реже, уходил все раньше. Я понимала, что это не от скуки. Ему было неловко, не по себе: он не знал, что делать с нами. Я испугалась, что он уйдет. Бросит меня, потому что я не способна действовать. Не повесит себе на шею ad vitam aeternam[3] девушку, зажатую между прошлым, с которым она не желает расстаться, и настоящим, в котором не умеет жить. Его терпение имело предел.
Впервые я поняла, что чувствую к нему что-то новое, незнакомое – любовь, хоть это слово мне было безумно трудно произнести даже мысленно. Не детская влюбленность, как те, что я без успеха испробовала в прошлом, а глубокое чувство, отзывавшееся пустотой в животе и наполнявшее меня дурманящим теплом, от которого сладко екало сердце.
Впервые мне подумалось, что я рискую потерять единственного и незаменимого. И даже не последствия, от которых мне предстоит страдать, леденили кровь, хоть его присутствие и неоценимая поддержка стали мне необходимы: впервые я беспокоилась, что плохо поступила с ним. Он открылся мне. Не побоялся показаться жалким. Обнаружив свое несовершенство, он возродил, восстановил во мне принцип человечности. Он был самым чутким, самым благородным из всех, кого я знала, но и самым изломанным. Я могла бы вернуть ему то, что он мне дал. Могла бы, в свою очередь, подставить ему плечо. Вместо этого я предоставила ему биться в одиночку. Он думал, что вдвоем, вместе, объединившись, мы сможем избыть наши горести, но то была иллюзия: по моей вине мы остались на параллельных путях. Я сделала то, что ненавидела. Растоптала предложенный шанс. Не увидела выхода, как лошадь, упирающаяся перед препятствием.
И вот в тот день, закончив работу в доме Алисы, я решила сделать Без-Слез сюрприз. Я наверстаю упущенное. Скажу ему, какое место он занимает в моей жизни. Стану для него тем, чем он стал для меня. Признаюсь ему, что я его люблю.
Я быстро шла по дороге, срывая на ходу полевые цветы у оград. Ноги чуть дрожали, я мысленно повторяла фразы, слова, которые скажу, когда увижусь с ним. Обдумывала свою тактику в зависимости от того, будет ли он один или с клиентами. Я предвкушала радость этого нежданного чуда: мне хотелось быть счастливой с ним.
Дойдя до круглой площади, где располагалось кафе, я на минутку остановилась, чтобы поправить волосы, сколотые простыми заколками. Мне хотелось ему понравиться, навести для него красоту. На мне была черная футболка и черные джинсы – все его (я очень похудела, и мы обнаружили, что даже его узкие брюки мне теперь впору). Мне хотелось быть для него красивой – хоть я и сомневалась, что это возможно.
Через окно я увидела мужскую фигуру за барной стойкой – низенькую, коренастую. Это был не он, и мне бы встревожиться, ведь Без-Слез говорил мне, что почти весь день работает один, но я словно ослепла, не желая видеть ничего плохого. Я толкнула дверь, фигура обернулась: лысый мужчина лет пятидесяти, насвистывая, вытирал стаканы; на нем был такой же передник, как у Без-Слез.
– Что вам угодно?
Странно было произнести настоящее имя Без-Слез. Но пришлось.
– Я ищу Давида.
Мужчина нахмурился.
– А, Давид. Сам бы хотел знать, где он…
– Он не приходил на работу?
– На час, с утра. Если это называется работой, мадемуазель. Пришел, ушел и оставил своего патрона в дерьме. Как будто у меня других дел нет.
Он витал в облаках, ваш Давид. Опрокинул две бутылки молока, перепутал заказы, вздумал протирать стулья и банкетки – поди знай зачем, – а потом и вовсе свалил, не объяснив, куда, и не сказав, на сколько. Мсье считает, что не обязан передо мной отчитываться. Мсье считает, что может все себе позволить под тем предлогом, что всегда был безупречен. Зарвался, скажу я вам… но, если честно, я намерен закрыть глаза на этот раз, потому что люблю этого парня, и он это знает, уж поверьте мне! И пользуется этим, но до сих пор, что правда, то правда, ни на минуту не опаздывал, ни крошки не оставлял на столах, ни сантима не прикарманил, ни слова поперек не сказал. Такое нечасто встретишь, поверьте мне. Мог бы все-таки хоть позвонить. Но нет: с утра так и не давал о себе знать… А вы, кстати, здешняя? Он ваш дружок? Я спрашиваю, потому что он в последние дни неважно выглядит. Может, приболел или проблема какая серьезная, вы не в курсе, что с ним стряслось? Я звонил ему домой, но там ничего не знают, в общем, так мне сказали, сами знаете, люди здесь неразговорчивы.
Он смотрел на меня, раскрыв рот, склонив голову набок, словно этим мог мне помочь открыть ему какую-нибудь правду о Без-Слез.
Я-то в курсе, мсье, но вы об этом не узнаете. Без-Слез плохо, это факт. И думаю, я отчасти в этом виновата, так что вряд ли скажу вам больше; я лучше попытаюсь его найти – если еще не поздно, ибо, по моему опыту, события имеют обыкновение оборачиваться к худшему, не успеешь и глазом моргнуть.
– Мадемуазель, кстати, как вас зовут? Мадемуазель?
Я притворилась, будто не слышу. Впрочем, я уже повернулась к нему спиной. Я бежала в обратную сторону, чтобы скорее добраться до домика. Если не случилось страшного, Без-Слез рано или поздно придет туда ко мне: связана его проблема со мной или нет, он не может оставить меня без прощального слова и объяснения.
В домике, забившись в уголок, я стала перебирать все возможные гипотезы. Без-Слез разочаровался в нашей дружбе. Он все сделал, чтобы помочь мне понять Алису, он указал мне путь, а я не пожелала последовать за ним. Винил ли он себя за то, что не вдохнул в меня силы на это? Считал ли он, не спасший своего друга из трусости, что во второй раз потерпел крах, не сумев мотивировать меня? Какие раны наносит бессилие?
Я вспоминала его первые слова, когда мы встретились. Он восхищался мной тогда, ведь я ушла, бросив все. Он корил себя, что так и не набрался мужества это сделать.
Быть может, теперь он решил, что настал его час.
* * *
Я просыпаюсь от его присутствия. Я так долго ждала его, что задремала. Который час? Два, три часа пополудни? Осень спутала карты времени. Больше не сориентируешься, как летом, по прямому солнцу и теням.
Он стоит в дверном проеме. Смотрит на меня, скрестив руки на груди, чуть расставив ноги. У него необычное выражение лица, я еще не могу его истолковать, но оно меня пугает. Гнев, может быть, презрение. В руке он держит папку.
Мне хочется с ним заговорить, спросить, но голос пропал: я нема, как и он. Что я могла такого сказать? Что сделать? Какой упрек бросит он мне в лицо? Он вне себя, это единственное, в чем я сейчас уверена.
Было ли непростительной ошибкой идти в кафе? Нарушила ли я планы, о которых не знала?
Как этот парень, выказывавший мне столько внимания, уважения, нежности, может смотреть так холодно, так сурово, даже злобно? Как эти руки, в объятия которых я готова была броситься, не прошло и часу, могут быть такими жесткими, негнущимися?
Он медленно снимает резинку. Его глаза не отрываются от меня, челюсти стиснуты, и мне вдруг становится холодно, очень холодно, я дорого бы дала, чтобы заговорить, но какая-то часть моего мозга, похоже, игнорирует сигналы другой, и я, застыв, как статуя, жду, когда же он откроет рот.
Он молчит. Вынимает из папки пластиковый файл, подходит ближе и, достав из него два снимка, кладет их на видное место, на картонку, служащую мне столом.
Это две мои последние школьные фотографии.
Я в предпоследнем ряду. Алисы не вижу. Где же она была в тот день? Болела? Я роюсь в памяти. Думать трудно. Но я и не успеваю: он взрывается. Выплескивается.
– Что ты на это скажешь, Мина? А? Что ты на это скажешь? Давай, я слушаю! Я жду твоих объяснений! Признаюсь, мне любопытно. Что ты еще выдумаешь? Да, нелегко это будет.
Где она, твоя Алиса? Твоя дорогая Алиса? Давай, покажи мне, какая она красивая, какие у нее чудесные волосы, какая стать, какой открытый взгляд, это она справа от тебя? Или она слева?
Справа от меня – высокий рыжий парень. Слева – маленькая брюнетка в очках. Алисы нет, это точно, ни в верхнем ряду, ни среди тех, что присели впереди, вытянув шеи. Алисы нет на этой фотографии. Я пытаюсь сосредоточиться, не могу вспомнить, когда же нас снимали?
Алисы не было в классе. Алиса отсутствовала.
Хотя бы голос вернулся, уже что-то. Но в остальном, внутри, плоховато.
– Ее не было в классе в тот день. Не помню. Кажется, она болела. Откуда у тебя эти фотографии, кто их тебе дал? Что ты выведываешь?
