– Я не так уж беспокоюсь о сек…
– Поцелуй меня еще раз. – Он притянул ее к себе, и она не оказала никакого сопротивления. – Возможно, тебе понравится, – он легко провел губами по ее губам, раздвигая их, – то, как я манипулирую тобой. – Он нежно взял зубами ее нижнюю губу. Выпустил. Овладел ее ртом медленным, нежным скольжением своего языка.
Ступенька под ее ногой была неудобной. Единственной точкой опоры был он. Она прижала руки к его бедрам и опустилась на него, и край ступеньки впился ей в голень.
Он выгнул руку, просунул под ее бедра и притянул ее ближе к себе, сняв вес с голени. Она не могла оторваться от поцелуя и не могла прервать его. Она будто оказалась в лабиринте чувственного наслаждения и могла бы остаться там навсегда, затерявшись в его глубинах.
В этот раз не было никого, кто мог бы увидеть их в этом переулочке, кроме рыжего кота, дремавшего на одном из балконов над ними. Казалось, они могли целоваться здесь, в укрытии из цветов и камня, до конца времен.
В самом деле, если бы кто-то сказал ей, что мир идет к концу, то только это она и хотела бы делать в оставшуюся часть своего времени: оставаться и целовать Габриэля здесь – в тенистом цветущем переулке – до самого столкновения с кометой.
– Ты на вкус не сладкая и золотая, – сказал он с удивленным, грубым смехом. – Ты на вкус не… – он не мог правильно связать фразу, его слова прерывались ласками, покусываниями и глубокими-глубокими поцелуями, – ты ни на что не похожа из того, что я когда-либо пробовал раньше.
Он притянул ее к себе еще крепче. Другую руку запустил ей в волосы, вытаскивая их из заколки и в спешке дергая за них. Она едва слышно всхлипнула, запаниковала, попыталась отогнать от себя ту негу, которая обволокла ее. Он дотронулся зубами до ее нижней губы, слегка прикусывая и нежно, но настойчиво поглаживая языком, и втянул ее в свой рот. Он явно любил открывать совершенно новые ароматы.
Ее руки впились ему в плечи и мяли их, отталкивая, хотя она держалась за него все крепче, пытаясь вырваться из чувственных ощущений. Но вместо этого она все больше погружалась в океан, которым был для нее Габриэль. Она не могла найти огонек, который выведет ее на поверхность. Она могла найти только его, Габриэля, и силы ее были на исходе.
Он приподнял ее и посадил верхом на себя, но она упиралась, поскольку оказалась еще более доступной для него.
Ощутив давление его возбужденной плоти, она отпрянула, растерялась и едва не запаниковала. Ее дыхание стало тяжелым, и он тоже задохнулся от внезапного разделения их губ. Она хотела снова прильнуть к нему, чтобы загладить свою вину за этот разрыв. Извиваясь, она пыталась сдвинуть свои бедра с него.
Его пальцы сильно впились в ее ноги. А потом он снял ее с себя, посадив боком себе на колени.
– Прости. – Его голос был хриплым. Он уложил ее голову на свое плечо, поглаживая рукой. – Это было… было слишком много для тебя? – Его рука обвилась вокруг ее талии. Другой рукой он гладил ее волосы, но каждые несколько секунд его руки напрягались. Пальцы входили глубже в толщу ее волос, и он должен был заставить себя прекратить натиск. – Боже, ты великолепна на вкус. Putain. Еще одна попытка доказать, что я не чудовище, пошла в… провалилась к чер… не удалась. – Он засмеялся с каким-то отчаянным сожалением, прижавшись лбом к ее макушке.
Она не должна позволять ему гладить ее волосы так нежно и прижимать ее к себе так уютно, что она почувствовала себя в безопасности. Почувствовала себя укрытой от опасности, исходящей от него самого. Это его объятие было гораздо более интимным, чем просто поцелуи. Более уязвимым, чем даже раскрепощенный секс, секс с чудовищем. И все же оказалось, что его поцелуи уже разрушили всю ее оборону, и теперь она отчаянно нуждалась в его крепких объятиях, пока сама не обретет силу и окончательно не придет в себя. Она не могла заставить себя поднять голову, соскользнуть с его бедра и встать на ноги.
Почему бы ей не дать ему сделать это? Ведь еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой красивой и высоко ценимой. И разве сейчас ей нельзя почувствовать себя такой? Даже если это опасное чувство. Женщина может привыкнуть желать этого слишком сильно. За подобное чувство женщина может даже отказаться от части своих убеждений.
Он гладил ее медленнее, нежнее, все больше контролируя свои действия.
– Так тоже хорошо, – пробормотал он, и от вибрации его голоса у нее щекотало в ухе, – действительно хорошо.
Джоли позволила себе расслабиться и прижаться к нему сильнее. Еще какое-то время она пыталась думать, но скоро прекратила эти попытки, так как было намного приятнее не думать, а просто чувствовать. Возможно, ей придется пересмотреть свою убежденность в том, что все лучшие в мире текстуры, вкусы и ароматы существуют только в пище. Его текстуры – твердая упругость мышц, мягкий хлопок футболки, гладкость кожи, шелк волос, намек на шероховатость подбородка, побритого утром, – были ошеломительно невероятны.
– Незабываемо, на самом деле умопомрачительно, – прошептал он, целуя ее в макушку.
Габриэль настоял на том, чтобы проводить Джоли на вокзал в Ницце, когда она собралась вернуться в Париж. С его стороны это был галантный жест, которого он явно от самого себя не ожидал.
На той лестнице в переулочке они сидели очень долго, пока их настроение не нарушил тихий спор на балконе над ними. «Ты больше не обращаешь на меня никакого внимания, – тихо говорила женщина, подавляя слезы. – Что произошло со всей той романтикой, которая была у нас в начале?»
«Ты никогда не бываешь довольна! – ответил мужчина. – Ты хочешь слишком многого. Что бы я ни сделал, этого всегда недостаточно».
Чужие слова проникли в их души, и они отпрянули друг от друга. Габриэль стал задумчив, и было видно, что ему не по себе. Джоли расстроилась и захотела уйти. Как бы то ни было, она должна была возвратиться в Париж, как и говорила Габриэлю. Ей нужно было организовать свою жизнь, и прежде всего увидеть отца, раз она собиралась проводить с Габриэлем несколько дней в неделю. Габриэль хмурился. Джоли волновалась. Волновалась по поводу того, как легко оказалось уютно устроиться на коленях высокомерного, грубого, агрессивного чудовища, которое она едва знала. Но она чувствовала, что это был самый прекрасный момент во всей ее жизни.
Только когда они прошли мимо пальмы, растущей около вокзала, и вошли в старое здание эпохи Людовика XIII с арочным орнаментом из красного кирпича и белого камня, она наконец осознала все это и взглянула на Габриэля с огромным облегчением.
Габриэль перевел взгляд с ее лица на гладкий серебристо-синий поезд у нее за спиной.
– Счастлива, что возвращаешься в Париж? – проворчал он.
– Это не секс, – сказала она уверенно.
Он уставился на нее, а затем оглядел толпу.
– Честно, Джоли, ты не можешь думать ни о чем ином? – Он заметно придвинулся к ней, намного ближе, чем полагается в такой толпе, но ведь он провел больше половины жизни в переполненных, тесных кухнях. – Не то чтобы я жалуюсь… – пророкотал он, и его синие глаза сверкнули на нее сверху вниз.
– Не секс причина того, что у меня не получается строить отношения, – объяснила Джоли и прошипела: – На самом деле я и не думала о сексе! – Ну, не думала до того, как он приблизился настолько. Теперь она получила довольно понятное представление о том, как он возбуждающе действует на нее, так сильно прижимаясь к ней всем своим телом. Она была взволнована и обеспокоена его близостью к ней и тем, что он обращается с ней так, как хочет. – Я думаю, это потому, что мне нравится быть собой, а не подлаживаться под кого-то другого.
Глаза Габриэля сузились, и его взгляд будто проник ей в душу.
– Почему мы именно сейчас говорим о том, что не получается строить отношения? И что ты имеешь в виду, когда говоришь «не подлаживаться под кого-то другого?»
Конечно, с тех пор как он стал главным шеф-поваром, именно этим и занимались все, кого он видел каждый день, – подлаживались под него. А до того сам он должен был подлаживаться под кого-то. Возможно, он даже не смог уловить смысл ее слов. Однако то, что она любила людей, особенно тех, кто занимался приготовлением пищи, но при этом любила быть одна, никак не укладывалось у него в голове. Он не был в состоянии понять ее желание делать что-то свое, быть занятой собственными мыслями без вмешательства извне. Это желание, возможно, выросло в те часы, когда она занимала сама себя в офисе отца, будучи ребенком, или когда проводила время в его квартире, или когда бродила по Парижу, пока отец работал.
– Парни просто многого хотят. И у меня не хватает для них времени и пространства. Я не такая выносливая, или что-то вроде того. Я всегда довольно быстро уставала от парней.
Его лицо стало неподвижным. Блеск синих глаз казался странным на мрачном лице.
