В 1790 году Адам Шокли, вот уже семь лет живший с женой Мэри в Пенсильвании, получил очередное письмо от отца – как оказалось, последнее.
Мой любезный сын!
Благодарю за прошлогоднее послание – я читал его с превеликим удовольствием. В Саруме по-прежнему все спокойно. Пожалуй, тебе любопытно будет узнать, что в соборе ведутся реставрационные работы под руководством архитектора Джеймса Уайетта. Старую колокольню разобрали, а на ее месте разбили газон, о чем я нисколько не жалею – теперь из окон нашего дома открывается прекрасный вид на собор. Кладбище тоже собираются засеять травой, так что на месте колдобин, ям и покосившихся могильных камней раскинутся великолепные лужайки.
В храме снесли все перегородки, выломали древние витражи, а стекло выбросили на городскую свалку, представляешь? Часовни Хангерфордов и Бошампов тоже снесли. У меня не хватает слов для описания всех нововведений и дерзких замыслов Уайетта, скажу только, что таких разрушений собор не видывал со времен Реформации. Изнутри храм стал похож на огромный заброшенный сарай – ни цветных стекол, ни радужных переливов света, один серый камень.
Все им восхищаются.
Форест обзавелся титулом лорда. Между прочим, твоего отказа он так и не простил. Насколько мне известно, он владеет хлопчатобумажными мануфактурами на севере графства, но его имения теперь настолько велики, что всего размаха его деятельности я не разумею.
Наш славный премьер-министр Уильям Питт-младший – жаль, ты уехал до начала его карьеры, – продолжает действовать с тем же рвением, что и его покойный отец. Больше всего Питта, как и всех англичан, заботит состояние государственной казны, опустошенной войной с Америкой. Теперь с нас взимают не только подоходный, но и пооконный налог, так что мне пришлось заложить одно из окон кирпичами. Вдобавок к предметам роскоши, облагаемым пошлиной, причислены не только слуги мужеска пола – которых, слава богу, я больше не держу, – но и горничные. Правда, я заверил нашу милую Дженни, что ей от места я не откажу, как бы там мистер Питт ни настаивал.
В прошлом году его величество помутился рассудком, но теперь снова пришел в себя, хотя радикалы и утверждают, что король никогда не пребывал в здравом уме.
Во Франции свершилась революция. Короля Людовика XVI и его царственную супругу Марию-Антуанетту заточили в темницу, и пока неизвестно, чем все кончится. Ходят слухи, что грядет новая эпоха. Хочется верить, что это не так.
А теперь о самом неприятном… Твоя сестра Франсес собирается замуж за некоего мистера Портиаса, молодого, но весьма состоятельного священника. Епископ Шют Баррингтон (я его уважаю, невзирая на то что он поручил реставрацию собора Уайетту) благоволит нашей Франсес, а мистер Портиас, похоже, жаждет к нему подольститься и потому сделал ей предложение. Тебе хорошо известно, что наследство ей достанется крошечное, а бедняге Ральфу – и того меньше; вдобавок ей уже минуло двадцать пять, давно пора обзаводиться семьей, так что противиться браку я не стал.
Ральф, между прочим, набрался радикальных идей, а значит, беседы с ним наверняка пойдут на пользу мистеру Портиасу, который сам умом не блещет.
Сам я, увы, постарел. Отпущенный человеку век – семь десятилетий – вот уж девять лет как миновал. Мы, Шокли, народ живучий.
Очень жаль, что ты с мистером Портиасом незнаком. Мне он доставляет огромное удовольствие.
Передай жене мои наилучшие пожелания.
Твой любящий отец Джонатан Шокли1803 год
Тишину безлунной ночи нарушал лишь легкий шепот волн в гавани древнего города Крайстчерча.
Мелководный залив окружали болота, за которыми начинались торфяники и песчаные пустоши, выходящие к лесным массивам Нью-Фореста. Нигде не было ни огонька.
Пустынные окрестности не менялись вот уже многие сотни лет. Заповедные леса, в которых средневековые короли и бароны охотились на оленей, все так же простирались от побережья до самого Кларендона. В крошечных деревушках к востоку и западу от залива стояли хижины, крытые соломой, а их жители вели уединенное существование: собирали хворост в лесу и дрок на пустошах, жгли уголь и месяцами не видели чужаков. Крайстчерч, где близ развалин древней крепости высилась квадратная башенка нормандской церкви, возник в незапамятные времена в устье двух рек, Стура и Эйвона. Горожане иногда называли его древним саксонским именем Твайнхем.
День за днем, год за годом, век за веком бурные темные воды пролива подтачивали песчаник и меловые залежи побережья. Широкий мыс, выходящий далеко в море, постепенно истончался, а южная оконечность земляного вала, окружавшего кельтское городище, сползла на прибрежную гальку. Пологий холм на мысе тоже не устоял перед натиском ветров, дождей и волн; с моря казалось, что его обрезали ножом. Мыс и песчаная коса по-прежнему защищали от бурь и тихие воды гавани, и бухту, где покачиваются рыбацкие лодки, и лебединые гнездовья, и цапель на болотах.
Изменилось только название мыса – некий знаток древностей решил, что кельтское городище на самом деле было крепостью Хенгиста, легендарного правителя саксов. В выдумку поверили, и мыс получил гордое имя Хенгистбери-Хед.
Волны с тихим плеском накатывали на пустынный берег.
По другую сторону пролива, в портах Северной Франции, готовилась к выходу в море армада грозных военных кораблей. Больше всего жители Крайстчерча боялись, что однажды темной ночью проклятые французы нападут на англичан.
Для страха у них были все основания – армия Наполеона Бонапарта слыла непобедимой, британским войскам и местному ополчению с ними не справиться.
А виной всему была Французская революция.
Разумеется, и среди англичан нашлись защитники эпохи свободы, равенства и братства; именно за нее ратовали радикальные виги во главе с Чарльзом Джеймсом Фоксом и восторженные романтики, которые, как Уильям Вордсворт, верили, что настала эра счастья и всеобщего благоденствия. Впрочем, ликование прекратилось с первым ударом ножа гильотины. Суд и казнь царствующей четы, убийства аристократов, а затем военные победы Бонапарта вселили ужас в сердца англичан. Французские войска покорили Италию, захватили Египет, и если бы адмирал Горацио Нельсон не разгромил французский флот, то Бонапарт, по примеру Цезаря и Александра Македонского, беспрепятственно прошел бы через всю Азию до самой Индии.
Когда Наполеон захватил Голландию, принадлежавшую Габсбургам, то в его владениях оказалось все европейское побережье пролива. В Европе ненадолго воцарился хрупкий, непрочный мир. Единственный человек, способный защитить Англию от бурь, бушевавших в Европе, величайший государственный деятель Великобритании Уильям Питт-младший подал в отставку, потому что Георг III отказался уравнять в правах протестантов и ирландских католиков.
И вот теперь снова возникла угроза войны. Бонапарт, готовясь к вторжению в Англию, собрал у берегов пролива целую флотилию транспортов и гребных судов. Великобритания, оставшись без союзников, полагалась только на мощь своего флота.
В темноте раздался еле слышный звук – тихий плеск воды, скрежет весла в уключине, почти неотличимый от шепота волн на илистом берегу залива.
Питер Уилсон терпеливо стоял у телеги, ожидая появления люгеров – быстроходных суденышек с длинным узким корпусом и низкими бортами, без палубы, лишь с настилом на корме и на носу, оснащенных не только мачтой с фок-парусом, но и веслами, что позволяло им с легкостью уходить от преследования таможенных катеров.
– Вот и товар луноловам пришел, – прошептал юный контрабандист.
Впрочем, обвинять в постыдном занятии одного Питера было бы нелепо. В окрестностях Крайстчерча все, от богачей Уилсонов до самого бедного крестьянина, так или иначе были причастны к контрабанде. Контрабандой промышляли и все родичи Питера, близ кие и дальние, – среди мореходов и рыбаков их было бесчисленное множество; селились они по берегам рек, на морском побережье и в деревушках на пустоши; одни вели свой род от незаконных отпрысков капитана Джека Уилсона, другие – бог знает от кого; внешне они друг на друга не походили. Отца Питера прозвали Пронырой Уилсоном; он слыл человеком удачливым и незаконным промыслом вполне мог прокормить своих десятерых детей, однако слава его не шла ни в какое сравнение с великим Айзеком Гулливером, королем контрабандистов. Именно Айзеку Гулливеру принадлежала сегодняшняя партия товара, которую тайно провезут на запад, через прибрежные пустоши и леса на плато Кранборн-Чейс, до самого Сарума.
Питер, прекрасно знавший мыс и его окрестности, всегда встречал люгеры с контрабандным товаром на Хенгистбери-Хед и мог даже самой темной ночью с закрытыми глазами провести телеги с бочонками рома и бренди по неприметным тропам.
