Питер, прекрасно знавший мыс и его окрестности, всегда встречал люгеры с контрабандным товаром на Хенгистбери-Хед и мог даже самой темной ночью с закрытыми глазами провести телеги с бочонками рома и бренди по неприметным тропам.
Люгеры пристали к берегу; матросы принялись споро выгружать тюки табака и бочонки бренди, рома и голландской можжевеловой водки, именуемой в Англии джинивер, или джин. За четверть часа все погрузили на двадцать телег. Обоз, охраняемый вооруженными стражниками, медленно двинулся на запад. Таможенные чиновники на суше к контрабандистам не приставали, и преступники часто перевозили товар даже при свете дня.
Больше всего правительству досаждал не незаконный ввоз спиртного и не помощь влюбленным беглецам, бежавшим на остров Джерси – жениться вопреки желаниям родных. Хуже всего было то, что контрабандисты платили французским поставщикам английским золотом, которого казне и без того не хватало; еженедельно к французам уходило более десяти тысяч гиней. Вдобавок контрабандисты не гнушались снабжать противника сведениями о состоянии английского флота и о мероприятиях по обороне страны.
Юный Питер Уилсон обо всем этом не подозревал. Назавтра ему предстояло получить щедрую плату за ночные труды. На вырученные деньги он сможет купить венчальное кольцо и через неделю, в день своего девятнадцатилетия, отпраздновать свадьбу. Теперь главное – доставить товар луноловам.
Неизвестно, когда именно жителей Уилтшира стали звать луноловами, хотя вполне очевидно, что в возникновении прозвища повинен контрабандный промысел.
Однажды уилтширские контрабандисты, спасаясь от таможенников, свалили свой груз в пруд, а чуть погодя, решив, что опасность миновала, вооружились граблями и шестами и начали вылавливать бочки из воды. Неожиданно вернувшиеся таможенники грозно осведомились, чем это уилтширцы занимаются посреди ночи.
– А мы тут голову сыра в пруду нашли, теперь вот вытаскиваем. Не пропадать же добру, – ответили сообразительные преступники, невозмутимо водя граблями по отражению луны в воде.
«Простофили они, эти уилтширцы», – решили таможенники и оставили контрабандистов в покое.
Жители Уилтшира всегда умели прикидываться простаками, особенно если в их дела вмешивались правительственные чиновники.
«Эх, завтра наилучшее кольцо выберу…» – довольно вздохнул Питер.
Доктор Таддеус Барникель остановился у порога.
Входить или не входить? Наверное, придется – владелец особняка сам попросил доктора о срочной встрече.
Доктор встревоженно поглядел на дверь, пытаясь унять предательскую дрожь и согнать смущенный румянец со щек. Ох, лишь бы ничем себя не выдать!
В конце концов, его пригласили по особо важному делу, требующему чрезвычайной осмотрительности. Он же доктор! К щекотливым просьбам ему не привыкать…
И все же он медлил.
Теплые лучи солнца разогнали утренний туман; на соборном подворье деревья с тихим шелестом роняли пожелтевшую листву, легкий северный ветер гонял палые листья вдоль дорожек, сметал их в груды на лужайке певчих и у каменной сторожки близ южных ворот, выходивших к старому мосту.
Соборное подворье осенью, перед Михайловым днем, всегда вызывало у доктора Таддеуса Барникеля приступ смутной меланхолии; широкие лужайки и очаровательные старинные особняки под сенью величественного храма навевали грустные мысли об уединении и покое. Перелетные птицы – ласточки, стрижи, воронки и скворцы – давно улетели на зимовку в теплые края, на подворье остались лишь воробьи, дрозды и галки, важно расхаживавшие по зеленым лужайкам под платанами; в ветвях старых вязов хрипло кричали грачи, похожие на каноников в строгих черных одеяниях, а в синем небе над шпилем торжественно кружили пустельги, устроившие гнездо где-то на крыше собора.
Осеннее солнце заливало мягким светом золотистые кроны деревьев, изумрудные лужайки и древние серые камни, поросшие темно-зеленым мхом, позеленевшую от времени свинцовую крышу собора, кирпичные стены особняков, крытых красной черепицей, белую штукатурку фасадов и вездесущие лишайники – ядовито-зеленые, желтые, ржаво-красные, багровые, лиловые, бежевые, они заполняли все трещинки и расщелины в камнях кладбищенской ограды, льнули к старым стенам домов и облепляли булыжники мостовой.
Доктор Барникель знал, для чего его пригласили.
Три месяца назад его уже просили побеседовать с молодым человеком.
Доктор Барникель просьбу исполнил.
Разговор был долгим – и напрасным.
Доктор Барникель изложил суть затруднений, предупреждал, убеждал, умолял – и все впустую. Поначалу его собеседник отвечал уклончиво, а потом расхохотался и посоветовал доктору не вмешиваться в чужие дела.
– Неужели вы не понимаете, чем это чревато?
– Нет, доктор, не понимаю.
– Подумайте хотя бы о жене! – не выдержал доктор. – Вы ее очень расстраиваете!
– Она тоже к вам за помощью обращалась?
– Только потому, что она обеспокоена вашим поведением.
– Доктор, – со сдержанным гневом сказал молодой человек, – прошу вас, не вмешивайтесь в дела, которые вас совершенно не касаются. Никаких поводов для опасений нет.
Увы, ничего большего доктор Барникель не добился.
Доктор Таддеус Барникель стоял перед дверью внушительного кирпичного особняка на северной стороне подворья.
В особняке жил каноник Портиас со своей женой Франсес. Доктора Барникеля не пугали ни каноник, ни его жена, ни тем более молодой человек. Медлил он лишь потому, что боялся встречи с ней…
Вот уже минуту он стоял у двери.
Из-за угла выскользнул сухощавый юноша, в котором доктор Барникель признал Питера Уилсона. Судя по всему, юный контрабандист доставил через черный ход какой-то незаконный товар.
– Что ж, без бренди даже священники не обходятся, – усмехнулся доктор и решительно вошел в дом.
Таддеус Барникель приехал в Сарум из деревушки к северу от Оксфорда, поселился в скромном доме на Сент-Энн-стрит и вскоре приобрел репутацию замечательного врача.
Нравом он был покладист и добродушен, ко всем относился с заботой и лаской и никогда не гневался; он вышел из себя единственный раз в жизни, да и то двадцать лет назад, когда увидел, как прохожий колотит тростью щенка. Пятнадцатилетний юноша, побагровев от ярости, с ревом кинулся на обидчика и повалил его на землю, а потом подхватил изувеченного щенка на руки и ушел, провожаемый растерянными взглядами окружающих.
Щенок, получивший имя Черныш, прожил у Таддеуса десять лет.
К тридцати пяти годам доктор Таддеус Барникель – хорошо сложенный, широкоплечий, чуть выше среднего роста, с рано поредевшей шевелюрой – сохранил способность краснеть в присутствии дам и, как ни странно, до сих пор не был женат.
– Чудна́я у вас фамилия, Барникель, – заметил как-то епископ Джон Дуглас. – Вам известно ее происхождение?
– Кажется, что-то датское, – смущенно ответил доктор: он слышал рассказы о викинге, который бросался в бой с криком «Барни-кель!», но считал их выдумками.
Она сидела в гостиной, рядом с Франсес Портиас, и вышивала на пяльцах.
– Ах, доктор Барникель, мой муж еще не вернулся, – вежливо произнесла Франсес. – Мы ждем его с минуты на минуту. Прошу вас, посидите с нами.
Барникель поклонился, устремив взгляд на миссис Портиас и стараясь не отводить глаз.
Четырнадцать лет назад Франсес Шокли, веселая и бойкая девушка, любимица всех обитателей соборного подворья, вышла замуж за каноника Портиаса. Отец ее дал согласие на брак, но предупредил дочь:
– Ты своего мужа вряд ли изменишь. Боюсь, как бы он тебя не изменил.
Франсес познакомилась с доктором Барникелем на четвертом году замужества; к этому времени в ее взгляде мелькало несчастное выражение, тайная скорбь по утраченной резвости; однако десять лет спустя исчезло и оно. Бездетная Франсес Портиас превратилась в респектабельную матрону.
– Надеюсь, Портиас с тобой не груб, – сказал перед смертью Джонатан Шокли.
– Отнюдь нет, – вздохнула Франсес. – Он ведет себя вполне пристойно.
Сейчас она, чинно выпрямившись в кресле, сосредоточила внимание на вышивке.
Взгляд Барникеля то и дело обращался к ее соседке.
Агнеса Брейсуэлл, двадцатипятилетняя темноволосая смуглянка, широколобая и веснушчатая, красавицей не слыла; она носила очки, а улыбка ее открывала чуть скошенные передние зубы; впрочем, при этом на щеках возникали очаровательные ямочки, что делало Агнесу очень милой; не портил ее и чрезмерный пушок на предплечьях. Отец Агнесы, майор, служил в одном из пехотных полков и дочь обожал.
Она поселилась в Саруме три года назад. Ее появление разбило сердце доктору Барникелю. Агнеса была женой Ральфа Шокли.
Ральф Шокли, ровесник доктора Барникеля, служил школьным учителем, но вел себя с такой юношеской горячностью, что все забывали о его возрасте. Агнеса не устояла перед его мальчишеским очарованием и бойкими речами; Таддеуса они утомляли, хотя он втайне и корил себя за предубеждение.
