– А я, – чуть ли не в пылу ответил Эндерби, – очень возражаю, чтобы меня называли лицемером и лжецом, особенно в моем собственном доме.
– Очисти свой разум от речей двуличных, – посоветовал Уолпол, который явно был человеком начитанным, и со всеми удобствами расположился, расправив полы дождевика, перед электрокамином. – Вы как раз покидаете сие место, которое на дом не похоже и которое, полагаю, вам не принадлежит, и более того, какое значение оно может иметь в плане воздействия неких слов на конкретные мозги, не важно, произнесены ли эти слова в храме или в сортире, простите мое выражение, или прямо вот тут? – Он подвигал ягодицами, высвобождая ткань брюк из щели между ними.
Упоминание церкви и сортира в одной фразе попало в самое сердце Эндерби, равно как и воззвание к логике.
– Ну хорошо, – сказал он. – В чем же я лицемер и лжец?
– Справедливый вопрос, – признал Уолпол. – Вы лицемер и лжец, – с прокурорской внезапностью нацелил он обвиняющий палец, – потому что прятали собственные желания под плащом другого человека. Да, да! Я говорил с тем мужчиной по имени Гарри. Он признает, что посылал миссис Уолпол жареные потрошка и, в одном случае, угрей – оба блюда она не слишком жалует, но было ясно, что это было в духе дружбы между коллегами, учитывая, что они работают в одном заведении. Оба рабочие, пусть даже место их работы весьма бюрджоазно. Можете ли вы сказать про себя то же самое?
– Да, – сказал Эндерби. – Нет.
– Так вот, – продолжал Уолпол. – Со слов представителя рабочего класса Гарри я знаю, что адюльтера у него на уме не было. Для него это стало шоком, и я лично видел его шок при мысли о том, что какой-то мужчина может посылать стихи замужней женщине и подписывать их чужим именем, именем человека, который, живя в капиталистическом обществе, не в том положении, чтобы дать сдачи такому, как вы! – И опять же обвиняющий палец выскочил, как язык хамелеона.
– Тогда почему не он лицемер и лжец? – спросил пораженный Эндерби, в ужасе от подобного предательства Арри. – Почему бы вам не поверить мне? Да черт меня побери, я только раз встречался с этой женщиной, и то только для того, чтобы заказать одинарный виски!
– Одинарный или двойной, без разницы, – умудренно ответил Уолпол. – И известны случаи, когда мужчины, особенно поэты, встречались с женщиной (и я был бы премного вам благодарен не употреблять это слово применительно к миссис Уолпол) лишь однажды или даже в глаза ее не видели и тем не менее писали ей уйму стихов. Был один итальянский поэт, про которого вы, возможно, слышали и который писал про ад, и была одна замужняя женщина. Он писал про ад, мистер Эндерби, а совсем не про то, про что писали вы в тех позорных виршах, которые сейчас держите в руках и которые я попросил бы вас потрудиться вернуть. Вот тут вы писали про ягодицы и груди, а это весьма неприлично. Я потратил время на эти стихи, отложив ради них мое обыкновенное чтение. – Тут Эндерби различил, как из-под умученного акцента Восточного Мидленда прорываются более мощные нотки валлийского. – Это непристойности, – продолжал мистер Уолпол, – которых любой человек, пишущий замужней женщине, должен от всего сердца стыдиться и за которые должен страшиться суда.
– Нелепость какая! – возмутился Эндерби. – Чушь собачья. Я написал стихотворения по просьбе Арри. Я написал их в обмен на одолженный костюм и несколько недоеденных цыплят и индеек. Разве не разумно звучит?
– Нет, – разумно ответил Уолпол. – Не разумно. Вы написали эти стихи. Вы писали про груди и ягодицы и даже про пупки применительно к миссис Уолпол и ни к кому иному. И в том кроется грех.
– Но, черт побери, у нее же они есть, верно? – рассердился Эндерби. – В этом отношении она ничем от других женщин не отличается, так?
– Не мне знать, – сказал Уолпол, останавливая ярость Эндерби мановением руки хормейстера. – Я не дамский угодник. Я должен трудиться. У меня нет времени на пустое увлечение поэзией. Я должен трудиться. У меня нет времени на ветреность и неискренность женщин. Я должен трудиться ночь за ночью после дневных трудов, читая и изучая Маркса, Ленина и других писателей, которые дадут мне возможность помогать моим собратьям-рабочим. Можете сказать про себя то же самое? До чего довела вас поэзия? Вот до этого. – Он обвел рукой пыльную гостиную Эндерби. – К чему привело меня мое самообразование?
На собственный вопрос он не ответил. Эндерби подождал, но вопрос был явно риторическим.
– Послушайте, – сказал Эндерби, – мне надо успеть на поезд. Мне очень жаль, что так вышло, но вы же понимаете, что все это недоразумение. И примите мои заверения, что я не имел никакого отношения к миссис Уолпол в светском плане и очень относительное в профессиональном. Говоря «профессиональный», – тщательно добавил Эндерби, углядев возможное недоразумение, – я, конечно же, имею в виду ее профессию барменши.
– Она за это плату не получает, – покачал головой Уолпол, – это не профессия. Так вот, – продолжал он, – встает вопрос наказания. Думаю, до какой-то степени это дело должно решиться между вами и Создателем.
– Да, да, согласен, – со слишком явным облегчением затараторил Эндерби.
– Так вы согласны? – спросил Уолпол. – Человек более умный и более начитанный, который интересуется политическими учениями, испытал бы искушение задать один простой вопрос. И что это был бы за простой вопрос, товарищ Эндерби?
На столь холодное и пугающее обращение, отдававшее промыванием мозгов и соляными копями, кишечник Эндерби среагировал чутко: он словно бы разжижился и одновременно изготовился дать о себе знать внушительным порывом ветров. Тем не менее Эндерби храбро сказал:
– Люди, принимающие за основу диалектический материализм, обычно не принимают концепцию божественного как первопричину.
– Отлично сформулировано, надо признать, – ответил Уолпол, – хотя и чуточку старомодно в своей уклончивости. Вы про Бога говорите, товарищ Эндерби, про Бога, про Бога, про Бога! – Он воздел очи горе, то есть к потолку, его рот открывался и закрывался на божественном имени, точно он его ел. – Бог, Бог, Бог, – повторил Уолпол.
Точно в ответ на призыв в дверь постучали.
– Не обращайте внимания, – резко сказал Уолпол. – У нас с вами важные дела, нечего тратить время попусту на посетителей. Я это сделал! – сказал он вдруг лукаво. – Я это сумел! – произнес он уже тише, глаза у него сияли откровенным безумием. – Я открыл тезис греха.
В дверь постучали снова.
– Не обращайте внимания, – повторил Уолпол. – Так вот, товарищ Эндерби, честь по чести, вы должны теперь задать вопрос «Что такое тезис греха?». Ну же, задавайте! – потребовал он со сдерживаемым бешенством.
– Почему вы не на работе? – спросил Эндерби.
Снова стук в дверь.
– Потому что сегодня суббота. Пять дней будешь трудиться, как говорится в Библии. Седьмой день – для Бога. Шестой – для футбола, распространения слова, наказания и так далее. Давайте же. Спрашивайте!
– Что такое тезис греха? – спросил Эндерби.
– Тезис греха всего сущего, – ответил Уолпол. – Остальные Бога выбрасывали, но я его в самую середку посадил. Я нашел для него место во вселенной.
– Какое? – заинтересовался Эндерби, невзирая на рези в кишечнике, страх и стук в дверь.
– А какое еще место, кроме его собственного? Божье место есть божье место, лучше не скажешь. А теперь, – приказал он, – на колени, товарищ Эндерби! Мы вместе помолимся тому самому Богу, и вы будете просить прощения за грех прелюбодеяния.
В дверь постучали опять, на сей раз громче.
– ТИХО!!! – рявкнул Уолпол.
– Не буду я молиться! – возмутился Эндерби. – Я прелюбодеяния не совершал.
– А кто не совершал его в сердце своем? – вопросил Уолпол. И подобно картинке со Спасителем из детства, Эндерби указал на свое собственное. – На колени, – велел он, – и я буду молиться с вами.
– Нет, – отрезал Эндерби. – У нас с вами не один бог. Я католик.
– Тем больше резонов, – возразил Уолпол. – ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДИН БОГ, ТОВАРИЩ! – внезапно взвыл он. – На колени и молитесь, и я умою от вас руки, а вы избавитесь от меня, хотя и не от товарища Всевышнего. Если вы не будете молиться, я стану Псом Небесным и кое-кого из ребят с работы натравлю, и чертовски скоро к тому же, пусть даже вы думаете, что сегодня утром уедете. НА КОЛЕНИ! – приказал он.
Эндерби со вздохом подчинился. Колени у него не гнулись и скрипели. Уолпол зрелищно упал на свои – результат большей практики. Глаза он не закрыл, напротив, не спускал их с Эндерби. Эндерби же смотрел на ковчежное золото электрокамина.
– Товарищ Бог, – начал молитву Уолпол, – прости бюрджоазные прегрешения товарища Эндерби, который был сбит с пути истинного похотями тела своего и введен в искушение писать порнографические стихи миссис Уолпол, которую ты знаешь, пусть она упряма и не принадлежит к избранным Твоим. Да прольется на него свет Твой, чтобы он стал благочинным рабочим и добрым членом своего профсоюза, когда таковой будет сформирован. Или еще лучше, заставь его вообще перестать писать грязные стихи и заняться благочинным ремеслом по уместным профсоюзным ставкам и жить в божьей праведности, если такова Твоя воля святая, с какой-нибудь приличной женщиной по Твоему выбору в состоянии святого брака до того времени, пока этот бюрджоазный институт не будет заменен чем-то лучшим и более соответствующим потребностям пролетариата.
