– Уезжаешь? Да? И уже никогда не вернешься?
– Вот именно.
Арри глядел серьезно и чуть печально, но за этой миной как будто скрывалась толика облегчения, душок его прорывался, точно в дырочку для пара в верхнем слое теста.
– Куда? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Эндерби. – Куда-нибудь на побережье. Не важно куда.
– Тебе бы убраться как можно дальше, – посоветовал Арри, растягивая гласные, как в каком-нибудь примитивном языке: «подаааальше», ономатопая, подчеркивающая расстояние, как только сможешь. Тут никому жизни нет. Никогда, никогда больше не возвращайся.
Он угрюмо глянул на лесбиянок в углу: Глэдис в очках и штанах под леопардовую кожу тайком лапала косоглазую Пруденс, а потом вдруг сочувственно посмотрел на Эндерби.
– Я, собственно, попрощаться зашел, – сказал Эндерби, – и пожелать успехов с ухлест…
– Нормалек будет, как хлестики пришьют.
– Я не про хлястики, а про твое ухлестывание за Тельмой говорил. Я принес тебе еще стихотворение, самое последнее в цикле. Если оно делу не поможет, тогда не знаю уж что.
Он достал из кармана сложенный листок.
Арри покачал головой.
– Ничто не поможет, ничто. Только чертово время потратил.
– И мое тоже, – согласился Эндерби.
– Вот и жди, когда рак на горе свистнет, – прошамкал беззубо Арри. – Ни рыба ни мясо эта Тельма. Что потрошки, что стишки – не в коня корм.
– Такова жизнь, – вздохнул Эндерби. – Никому сегодня поэзия не нужна. Все впустую.
Он собрался уже разорвать свое последнее пламенное посланье.
– Не, не впустую, – возразил Арри. – Пара-тройка очень даже недурные были. Да только не в коня корм.
Он протянул чистую поварскую руку, чтобы спасти стихотворение Эндерби. Развернув листок, он глянул на него без особого интереса и, сделав вид, что прочел, убрал в карман штанов. Эндерби заказал ему пинту янтарного с горьким.
– С тех пор как я тут живу, ты единственный, с кем я вроде как подружился, – сказал Эндерби. – Поэтому перед отъездом хотел бы пожать тебе руку.
– Все тебе руку жмут, – ответил Арри и поступил как сказано: – Когда сматываешь?
– Надо вещи собрать, – сказал Эндерби, – да еще решить, куда поеду. Завтра, наверное. Пока Джек на работе.
– Какой еще Джек?
– Ах да, извини. Малый, который живет надо мной. Он думает, у меня роман с его сожительницей.
– А-а, – качая головой, протянул Арри, потом посмотрел на Эндерби с новым сочувствием. – Сваливай как можно скорее, – сказал он. – Побросай вещички в мешок и отправляйся на вокзал Виктория. На Виктории есть карта со всякими названиями. Послушай моего совета, парень. Хороших мест полно. Выбирай, какое понравится подальше отсюда, и мотай туда прямиком. Теперь все места одинаковы. Главное, не осесть. И что ты будешь делать, когда попадешь туда, куда едешь? Продолжать в том же духе?
– Это все, что я умею, – отозвался Эндерби. – Кропать стишки – все, на что я способен.
Покивав, Арри прикончил свою пинту – четвертую с прихода Эндерби.
– Про спагетти поменьше пиши, – сказал он с пеной на губах. – Оставь спагетти тем, кто хоть что-то в них смыслит. – Он еще раз пожал Эндерби руку. – Пора возвращаться, работенка зовет. Особый ланч для «Дщерей умеренности». – Слова он произнес раздельно, словно с плаката читал. – Береги себя, – посоветовал Арри. От двери он помахал белой поварской рукой и вышел.
Мысли у Эндерби было спутались, завились недоуменными спагетти, он даже успел испугаться. Пока он допивал виски, сердце у него бешено колотилось, но спиртное его успокоило. Неужели он послал стихи миссис Мельдрам? Нет, он точно помнил, что приколол чек к четвертушке писчей бумаги. Но ведь разницы-то особой нет, правда? И все равно могло попасть не в тот конверт. Лучше бы поскорей, поскорей отсюда убраться.
Пока он, пыхтя вдоль набережной, спешил домой собирать вещи, в вышине кружили, орали чайки, карабкаясь по синей стене зимнего дня у моря. Вот уже два дня кряду он забывал их кормить. Они пикировали и взмывали и громко жаловались. Жадные стеклянные глазки. Неблагодарные твари. Они не кричали Эндерби «до свиданья»: в ожидании положенного хлеба они будут ждать его севернее или южнее по побережью.
Того, что мир назвал бы жизненно необходимым, у Эндерби было немного. Проблема заключалась в ванне стихов. Опустившись перед ней на колени, точно (тут он сардонически рассмеялся) боготворил собственное творчество, он начал охапками переваливать ее содержимое в больший из двух своих чемоданов, отделяя – более или менее тщательно – рукописи от корок сэндвичей, пачек из-под сигарет и цилиндриков давно использованной туалетной бумаги. Но он нашел столько старых стихов, о которых совершенно забыл, поэтому не смог удержаться и удивленно начал читать, а день тем временем клонился к закату. Ему пришлось существенно изменить первоначальный план – теперь его целью было попасть (если Джек позволит) на какой-нибудь вечерний поезд до вокзала Виктория, провести ночь в гостинице, а после полудня спуститься по другой ступице на южное побережье. Ему казалось, он должен жить у моря, которое ему как огромная, мокрая слюнявая мачеха или зеленая догматичная церковь, нуждающаяся в присмотре; море хотя бы неспособно на вероломство.
Поразительно, чего он только не понаписал, особенно в молодости: пародии на Уитмена, Чарлза Даути, попытку перевода Duino Elegies[16], лимерики, даже начало пьесы в стихах про Коперника. Был один сонет со смежными рифмами александрийским стихом, датируемый днями его любви и зависти к пролетариату. Он с удивлением и ужасом прочел сестет:
Когда свечереет, он кончит работу
и копоть отмоет с рук,
Сам себе – наконец! – властелин,
на несколько жалких часов.
Со вкусом поест и трубку закурит,
себе единственный друг,
В сиянье камина покорно внимать газетным
сплетням готов.
Выпьет, повздорит «У Льва» в кабачке,
рубцами налупится вдруг,
Дома картофелем похрустит – и уснет,
без страданий и снов.
Ровнехонько в положенный час вернулся Джек, отряхнувший руки от дневных трудов коммивояжера и готовый к встрече с Эндерби. Поэтому от прошлого Эндерби оторвала горилья дробь во входную дверь.
– Выходи, Эндерби, хватит уже! Пора, Эндерби, дело зовет. Выходи и дай тебе вмазать, ты, чертов поэтический зануда!
– Мой нож у тебя? – спросил Эндерби, стоя за терзаемой дверью.
– Твой нож, говоришь? Он в мусорном баке, ты, грязный недотепа. Я из тебя по-честному дух выбью, паскудный ты обманщик. Я по-хорошему тебя предупреждаю, Эндерби. Если не откроешь, я пойду за ключом старушки Мельдрам. Скажу, что ты свой посеял, солгу, как ты солгал, мерзкий ты лжец. Потом войду и тебя прикончу. Поэтому открывай как мужик и дай тебе врезать, мерзкая ты свинья.
Затрепетав от ярости, Эндерби заметался по квартире в поисках какого-нибудь оружия. А тем временем Джек, которому честь по чести полагалось устать на работе, барабанил в дверь и грязно ругался. В ванной взор Эндерби на мгновение смягчился при виде его старого друга, унитаза. Стульчак всегда был немного разболтан: не составит труда содрать его с болта, которым он крепится к чаше.
– Иду, – крикнул Эндерби. – Еще минутку.
Он извинился перед деревянным «О», грубо его отдирая, и пообещал, что вскоре напишет в возмещение небольшую оду. Вооружившись стульчаком, он подошел к двери, распахнул ее и увидел кулаки Джека с запрятанными в них большими пальцами, готовые отдубасить пустоту.
– Так нечестно, – попятился Джек. – Ты отказываешься от честной игры, Эндерби? Я всего-то и прошу справедливых извинений за то, как скверно ты со мной обошелся касательно моей собственности.
– Это ты, Джек? – раздался голос сверху. – Не делай ему слишком больно, милый.
– Не за что мне извиняться! – возразил Эндерби. – И если ты не веришь тому, что я тебе сказал, то должен и принять последствия своего неверия. Я тебе сейчас стульчаком по башке ударю.
– Только не этим, – отозвался Джек, пританцовывая и стараясь пробить защиту Эндерби. – Это смешно и вообще просто неприлично. Ты все в фарс превращаешь.
Эндерби парировал его слабые потуги, с силой нанося удары по запястьям Джека своим деревянным оружием. Он погнал Джека по коридору ко входной двери, мимо двух крапчатых картин на стенах – обе с изображением шотландских ландшафтов в непогоду. Занеся повыше стульчак, Эндерби изготовился твердым краем врезать по курчавой проволочной голове Джека, но немного не рассчитал, и стульчак, опустившись, скользнул мимо ушей и заключил лицо Джека в раму по форме задницы. Испуганный Джек принялся царапать и драть стульчак, позабыв бить по рукам самого Эндерби, а те все тянули и тянули вниз: смутной целью Эндерби было повалить Джека на пол и запинать ногами.
– Ах ты сволочь! – вопил Джек. – Это нисколечко не смешно, свинья ты эдакая!
