На следующий день мы как ни в чем не бывало отнесли добычу в пункт приема. Пьяненький сторож пересчитал бутылки с банками, взвесил бумагу, что-то накарябал в замызганном блокноте и заплатил нам. Ему и в голову не пришло, что это вторсырье уже проходило через его руки.
Следующей ночью мы опять вышли на промысел, а потом сдали наворованное обратно. И так несколько раз.
Дело, конечно, было рискованное: застукай нас кто-нибудь – и тюрьмы нам не избежать. За кражу народной собственности. Но Андреасу, казалось, было на это плевать. Красть мы перестали, только когда решились на побег.
От усталости глаза у меня закрываются. Андреас никогда бы не стал приспосабливаться. А я вот, наверное, стала бы. Конечно, никогда не знаешь наверняка. Да и к чему сейчас об этом думать? Но совершенно точно я не смогла бы долго «противопоставлять себя коллективу», как говорили про Андреаса, – тут у меня кишка тонка. В конечном итоге я превратилась бы в человека с пустым взглядом и дефицитом роликов в голове. Вроде отца. Нет уж, лучше, как сейчас, сидеть на буе.
Скорей бы уж приплыл какой-нибудь корабль!
Хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда, обсохнуть и согреться. Нельзя же тут сидеть вечно! Когда-нибудь стемнеет, это будет ужасно. Ночь на этой штуке я провести не смогу. Но все равно это лучше, чем ночь в воде. От качки мне снова становится плохо. Я открываю глаза и ищу какую-нибудь неподвижную точку. На горизонте – два танкера, но они слишком далеко.
Но что это вон там, перед ними? Я пытаюсь приподняться. Что-то белое, похожее на парус.
Я что, с ума схожу?
Старательно моргаю, но белое не исчезает. Хватаю Андреаса за руку.
– Смотри!
Он вздрагивает и замирает.
– Это не мираж! – кричу я. – Он реальный!
Держась за металлические скобы, Андреас выпрямляется, тихо постанывая – видно, у него все болит, – и начинает махать. Сначала неуверенно, потом все энергичнее.
Парус все ближе и ближе. Это довольно большая яхта, она блестит на солнце. Море вдруг преображается, оно больше не угрожающее и не бескрайнее. Синяя вода, белый парус – прямо как в кино!
– Они нас заметили!
Андреас продолжает махать. Я встаю, держась за скобу, ласты задевают за металл.
Внимательно смотрю на яхту. За штурвалом кто-то стоит.
– Получилось! – кричит Андреас. – Частная яхта!
Это мужчина в голубой рубашке.
Он не машет в ответ, просто стоит и смотрит на нас сквозь солнечные очки. Яхта скользит мимо под туго натянутым парусом, не снижая скорости. До нее не больше пятидесяти метров.
– Эй! – кричит Андреас и машет рукой. – Двигай сюда, возьми нас на борт!
Но мужчина никак не реагирует. Мы провожаем яхту взглядом. Поднятые ей волны с силой ударяются о буй.
– Что это такое? Он что, издевается?
Яхта уходит все дальше.
– Идиот! Это ж был наш шанс! – кричит Андреас.
Я снова присаживаюсь на выступ буя, вытягиваю ноющие ноги. То, что произошло, в голове не укладывается!
Мы смотрим вслед яхте, пока она не исчезает из виду среди волн. В желудке делается странно холодно.
– Вот ведь сволочь какая, поверить не могу! – Андреас не может успокоиться. – Почему он не остановился?
Я не знаю, что сказать.
– Вот так просто проплыть мимо – это нормально? Люди посреди моря, на буе. Мы ж ему махали, было ж ясно, что нам нужна помощь! Или как?
Я рассеянно киваю.
– Может, он боялся, что мы его ограбим? – продолжает Андреас. – Смотри, мы же все в черном, как пираты. Видок еще тот! Но разве он не обязан был взять нас на борт как потерпевших крушение?
– Вообще-то обязан, – говорю я. – Флаг был красно-белый. Ты заметил?
– Я не приглядывался. Что-то красное вроде было, точно.
Вот черт! Я так и знала!
– Он из Польши.
– А-а-а, тогда понятно… – Андреас опускается на выступ рядом со мной. – Ну, тогда ладно. Туда-то нам не надо. Эх, не повезло! Придется ждать следующего.
Если бы все было так просто… Но нет! Я смотрю на волны и думаю: как ему об этом сказать? Мне и самой в это плохо верится – наш буй вдруг стал небезопасен!
– Не понимаю. Вообще не понимаю! Неужели можно вот так просто проплыть мимо и ничего не сделать? Я думал, есть какие-то соглашения, что в море все обязаны помогать попавшим в беду.
Андреас смотрит на меня с упреком, будто это я во всем виновата.
– Он и поможет – сообщит о нас кому надо.
– Так это же хорошо! Тогда скоро кто-нибудь приплывет и заберет нас отсюда.
Глубоко вдыхаю, собираю все мужество в кулак…
– Именно поэтому надо отсюда сматываться, и как можно скорее.
Андреас каменеет.
– Что-о?!
Я мучительно ищу слова.
– Почему? Зачем? – громко кричит он.
– Поляк, – говорю я. – Кому может сообщить поляк?
По вопросительному взгляду Андреаса ясно, что он еще не понимает.
– Вряд ли он обратится к шведам или датчанам, – говорю я открытым текстом.
Андреас смотрит вдаль. До него наконец дошло.
– Мы не можем просто сидеть тут и ждать, когда они появятся.
Андреас опускает голову, его начинает бить дрожь.
– Я не могу.
Молчу. Говорить сил больше нет.
Андреас качает головой.
– Я не могу… опять… туда.
Мы молчим. Вода бьется о буй, снова и снова. Неустанный, вечный ритм, а нас тут будто и нет вовсе. Под руками – холодный металл. Мне тоже очень хотелось бы остаться здесь.
– Тогда сидим. И ждем их.
Андреас закрывает лицо рукой, мотает головой:
– В голове не укладывается!
У меня тоже.
Но надо плыть дальше, и у меня нет сил убеждать его в этом. Он даже не хочет погружаться в воду. А в одиночку я не рискну.
Нас посадят.
Андреас говорил, что не переживет такое. А обо мне и говорить нечего.
Что же делать? В горле комок, хочется реветь.
Ясно одно: останемся на буе – окажемся в тюрьме, и скоро; поплывем дальше – получим еще один шанс. Надо продержаться, пока не встретится «правильный» корабль или лодка. Только когда это случится? Сколько у нас еще времени?
Я смотрю на серую воду. Она – наша единственная возможность. Надо снова возвращаться в холод. В неизвестность…
– Черт, черт, черт! – кричит Андреас и вскакивает. – Мы же в нейтральных водах! Если они приплывут, мы просто откажемся идти на борт! Ну что они нам сделают?
Но я уже справилась с растерянностью.
– Пушку к голове приставят и силой затащат в лодку.
– Но так же нельзя! – кричит Андреас. – Так не делают!
От ярости его шатает, буй клонится на сторону, и я хватаюсь за него обеими руками, чтобы не съехать в воду. Андреас вдруг сгибается, и его рвет. Бедняга! Этого только не хватало…
Поднимаю голову, смотрю в небо. О чем мы только думали? Тогда, в тепле и сухости, идея казалась отличной. Ну а теперь? Теперь мы по уши в дерьме!
Андреас молча опускается на выступ. Бледный, как простыня.
Как бы хотелось снова оказаться в Ростоке, в квартирке Андреаса. Сидели бы и пили горячий чай, трепались о том о сем… Но мы здесь! И не случайно.
– Помнишь, что ты зимой сказал, когда на тебя Штази надавило?
Андреасу предложили возможность продолжить учебу, если он согласится на них работать.
Андреас кивает.
– Помню. «Наш единственный шанс – свалить отсюда».
Ветер усиливается, волны становятся выше.
Вокруг, насколько хватает взгляда – серая масса, без конца и края, от нее никуда не скроешься.
– Мне тоже не хочется обратно в воду, – говорю я тихо. – Но ничего другого не остается. Если нас здесь зацапают – тут же упекут за решетку. На годы.
– А может, поляк никому не скажет, – еле шевеля губами говорит Андреас.
– Может, – соглашаюсь я. Хотя сама в это не верю и не могу поддержать Андреаса. Хотелось бы надеяться, но полагаться на призрачную надежду мы не можем.
Надо покинуть нашу опору, наш буй. Иначе шансов нет.
Назад пути нет! Слишком поздно.
Смотрим на горизонт, долго молчим, думаем, взвешиваем…
Каждый для себя.
Через какое-то время Андреас поворачивает голову и смотрит на меня. Печально улыбается, глаза ясные.
Он берет фляжку, делает большой глоток, я тоже. Потом пристегиваю фляжку к поясу.
– Думай про завтра, – говорю я. – И про Сакси.
Андреас не отвечает. Пододвигается на край выступа, свешивает ноги. Рукой держится за скобу и медленно, медленно разжимает пальцы… Я соскальзываю в воду вместе с ним, чтобы шнур не впился в запястье.
Снова оказаться в холодной воде – это ад! Не хочу, не хочу, не хочу! Начинаю работать ногами, плыву…
Все тело болит.
Нет, ничего не выйдет! Я вообще не могу больше одолеть ни метра. Мне надо обратно, на буй!
Но тогда они нас сцапают. Давай, плыви!
Не могу, в воде так холодно. Не могу – но должна! Иначе все пропало. В тюрьму на годы. Никто не поможет. Из-за меня достанется всей семье. Они могут арестовать и деда, ведь он то и дело вслух ругает государство; маму вышвырнут с комбината, папу отвезут в гельсдорфскую психушку. За Ульрихом тоже станут наблюдать, он же на меня не донес.
