Беспокоилась я зря, поскольку Хэнк, Эллис и Фредди тут же взяли меня под свои общие крылья. Им было наплевать на запятнанную репутацию моей семьи – что там, у Эллиса и Хэнка у самих репутации были нисколько не лучше. Они все звали себя гарвардцами, но только Фредди получил диплом. Эллис был из тех, кого эвфемистически называли «рождественскими выпускниками» – он вылетел в середине первого курса, а Хэнка исключили вскоре после того, за попытку сдать в качестве своей работы один из трудов Джона Мейнарда Кейнса. И потом, у Хэнка, разумеется, была девушка с кухни.
Хэнк был заводилой: вылитый Кларк Гейбл, с опасными повадками, которые девушки находили неотразимыми. Ни слухи о кухонной прислуге, ни позор плагиатора не отвращали исполненных надежды дебютанток или их родителей, поскольку Хэнк был единственным наследником своего дяди-холостяка Уанамейкера, бывшего в то время президентом клуба «Горшок и чайник».
Если Хэнк был Кларком Гейблом, то Эллис – светловолосым, чисто выбритым Эрролом Флинном. В Гарварде он занимался греблей, и это отразилось на его фигуре. Грудь у него была словно вырезана из мрамора. Еще у него было причудливое чувство юмора, и я считала его шутки уморительными – а он, в свою очередь, считал, что это очень мило.
А Фредди… бедный Фредди. Мужчины в его семье много поколений женились исключительно на красавицах, но он был живым доказательством того, что подобное планирование не всегда приводит к желаемому результату. Лицо у него было асимметричным, почти отталкивающим, волосы на темени уже начали редеть. Он страдал от жутких солнечных ожогов и из-за астмы постоянно пихал в рот райбаровский ингалятор. Я так и не поняла, как ему удалось настолько сдружиться с Хэнком и Эллисом, но он был очень добрым и обожал меня.
Я быстро стала их наперсницей, сестренкой и подельницей, хотя понимала, что во многом обязана своей притягательностью новизне. Я была единственной девушкой, которую не водили у них перед носом в котильонах, на чаепитиях и в клубах последние десять лет, и они единодушно решили, что я – глоток свежего воздуха, что я современна, как раз потому, что мою натуру не испортили, пытаясь вышколить для света. Они пили за моего отца, пренебрегшего моим совершенствованием и обладавшего достаточно хорошими манерами, чтобы найти себе другое занятие на Кубе.
Мы проводили дни, играя в теннис, выходя под парусом, или выдумывая все более возмутительные розыгрыши. Ночами мы отправлялись на вечеринки, жгли костры и напивались до исступления.
На пляжной вечеринке, когда мы лежали на спине, глядя с песка на фейерверки, Фредди внезапно и задал свой вопрос. Он застал меня врасплох – я никогда не видела в нем возможный предмет романтических чувств, – и решила, что он шутит. Когда я рассмеялась, у него исказилось лицо, и я поняла, что натворила. Я пыталась попросить прощения, но было поздно.
Не прошло и недели, как Эллис попросил меня выйти за него замуж. Он сказал, что предложение Фредди заставило его осознать, как сильно он меня любит, и, пусть он и не хотел спешить, рисковать, дожидаясь новой угрозы, он не мог. Я до тех пор не думала, что мы влюблены, но это показалось мне разумным. Мне ни с кем в жизни не было настолько легко – мы могли говорить о чем угодно, – и это, разумеется, объясняло его равнодушие к другим девушкам.
Как только я сказала «да», Хэнк умчал нас в Эктон, в Мэриленд, столицу быстрых браков Восточного побережья, но из-за нововведенного времени ожидания матери Эллиса удалось нас выследить. Она явилась в часовню в траурном фиолетовом платье, заливаясь истерическим плачем. Поняв, наконец, что не сможет предотвратить церемонию, она по непонятной причине вытащила из прически брильянтовый гребень и вложила его мне в руку, сжав вокруг него мои пальцы.
Пока разыгрывалась эта драма, Хэнк украдкой хихикал, а Эллис закатывал глаза. Они были в одинаковых смокингах – даже розы в петлицах у них были неотличимы одна от другой, – и я еще подумала, что любой из них мог бы быть женихом. Как я была права.
Меня разыграли в орлянку. Не было ни дуэли, ни поединка. Корабли не спускали на воду, не бросали перчатки. Не было ни страстных объяснений, ни вызовов, ни открытой борьбы за мою руку – они просто бросили монетку.
Неудивительно, что физическая составляющая брака у нас почти отсутствовала, и неудивительно, что Хэнк всегда был рядом. Когда они поняли, что в мире были и другие Фредди, которые могли бы иметь на меня серьезные виды, то решили, что одному из них надо на мне жениться, чтобы все осталось как прежде.
И бросили монетку, боже ты мой.
Я промокла насквозь и начала трястись в ознобе, когда дошла до «Герба Фрейзеров».
Анна сидела за столом, на котором были в ряд выставлены лампы, и протирала тряпкой стеклянные абажуры.
– Уже вернулись? Так рано? – спросила она, подняв глаза.
– Да, – ответила я.
Я закрыла дверь и сразу пошла к огню. Зубы стучали, я промерзла до костей.
Анна наморщила лоб:
– Вы одна?
– Да.
Я понимала, что Анна за мной наблюдает, и взяла себя в руки. Впервые после возвращения Эллиса и Хэнка из Инвернесса мы с ней остались наедине, и я ожидала очередного выговора. Вместо этого она подошла и бросила в огонь еще одно из тех загадочных поленьев.
– Садитесь поближе, – сказала она. – У вас коленки друг о дружку бьются. Я принесу чаю.
Я и не понимала, как у меня замерзли пальцы, пока не протянула их к огню и они не начали отходить. Казалось, меня колют тысячи иголок.
Анна принесла чашку крепкого чая с молоком. Я взялась за нее, но тут же поняла, что меня слишком трясет, и поставила ее обратно. Анна пару мгновений посмотрела на меня, потом зашла за барную стойку и вернулась с рюмкой виски.
– Выпейте-ка, – сказала она.
– Спасибо, – ответила я, отпивая глоточек.
И сразу же ощутила, как согреваюсь.
Мы помолчали с полминуты, потом Анна снова подала голос:
– И что же, они вас вот так отправили одну?
Помолчав, я кивнула.
Она цокнула языком:
– Не мое это дело, и я обычно не болтаю, но меня это гнетет, и я вам все равно скажу. Когда ваш муж и этот Бойд уехали в Инвернесс, они не спрашивали Энгуса, можно ли вам остаться. Я ничего не хотела говорить, но потом он вам соврал в глаза, и я подумала, вы должны знать.
Я сидела молча, пытаясь уложить это в голове. Они поставили на то, что мистер Росс не вышвырнет меня, если я буду одна, и, что не было их заслугой, оказались правы. Я была не просто их игрушкой, их хорошенькой подставной женой. Я была их безмозглой пешкой, которую можно разыграть в стратегической схеме.
Значит, никакой второй телеграммы.
После того как я заприметила оленя, наш распорядок сделался однообразен и скучен. Эллис и Хэнк ежедневно уходили со своим снаряжением, судя по всему, добираясь на веслах до различных наблюдательных пунктов по берегам озера, а я оставалась в гостинице, не имея другого занятия, кроме как впадать во всю большую тоску из-за войны и ждать, пока за мной пришлет отец. Погода была так безжалостно отвратительна, что я даже не хотела гулять.
Хэнк и Эллис возвращались по вечерам непотребно пьяные и постоянно спорили о том, по чьей вине до сих пор не нашли чудовище. Наблюдать за ними было все равно что смотреть, как змея пытается заглотать свой хвост. Однажды вечером они явились в таком состоянии, что непонятно было, как они до сих пор держатся на ногах. Я изумилась, как им удалось грести на обратном пути, а тем более вылезти из лодки со всем снаряжением.
Эллис думал, что видел чудовище, а Хэнк даже не попытался его заснять, потому что был уверен, что это просто была еще одна выдра, причем явно слишком маленькая, чтобы оказаться чудовищем. Эллис сказал, что, возможно, чудовищ в озере больше одного, и это мог быть детеныш, но для их целей он бы все равно подошел. Хэнк ответил, что он не собирается тратить пленку на еще одну выдру, а Эллис продолжал настаивать, что это было чудовище. Выдра, чудовище, выдра, чудовище… они продолжали и продолжали, по кругу.
На следующее утро я спустилась и обнаружила их обоих распростертыми рядом на диване. Хэнк даже не оделся. Он просто набросил на пижаму халат и сунул ноги в тапочки. Он был небрит, волосы у него торчали клочьями.
Состояние, в котором пребывал Эллис, оказалось даже хуже. Похоже было, что он так и не добрался до своей комнаты, поскольку одет был так же, как и вчера вечером. Рубашка его выбилась из брюк, воротник был расстегнут. Ремень и ботинки подевались неизвестно куда.
Когда я подошла, Хэнк приоткрыл один глаз.
– Привет, солнышко, – просипел он.
– Доброе утро, – ответила я.
Эллис заворчал.
– Предупреждаю прямо сейчас: сегодня я грести не буду, – сказал Хэнк. – Не уверен, что и ходить-то смогу.
– Я тоже, – отозвался Эллис, закрывая лицо рукой.
Они посидели несколько минут в тишине, не шевельнувшись даже тогда, когда Анна поставила перед ними две чашки слабого чая.
