– Да пошло оно все на хер. Давайте сдадим эти анализы.
Кейти глубоко, безудержно всхлипывает, замазывая очередное слово черным маркером. Она не в себе, но полна решимости закончить, уничтожить каждую букву. Она с силой нажимает на стену, забивая слова, словно в руке у нее не ручка, а нож, она хочет убить их все, и бессилие мягкого тонкого кончика маркера приводит ее в отчаяние.
Она нажимает сильнее, так сильно, как только может, не обращая внимания на жгучую боль в правом плече, истребляя каждое лживое слово. Замазывает каждую букву, пока та не становится неразличимой, уничтожает следы того, во что когда-то верила. Теперь она ни во что не верит. В комнате холодно, но она – горящая мучением топка, ей жарко от лихорадочных усилий и необъятности работы, ее рубашка на груди промокла от пота и слез.
Наконец она вымарала последнюю букву. Цитат больше нет. Нет больше ложной надежды. Она отступает на шаг назад. Стены ее комнаты покрыты черными, рваными взрывами, похожими на картину художника-абстракциониста о войне. Ее стены в состоянии войны. Это лучше отражает ее реальность, думает она.
Она ловит в зеркале над комодом свое отражение. Ее щеки измазаны тушью, двойные черные ручейки сбегают по лицу. Ее охватывает порыв, с которым невозможно справиться, она подносит маркер к лицу и обводит следы туши, оставляя несмываемые черные линии от глаза до челюсти, вверх и вниз, вверх и вниз. Она изучает свое пустое лицо в зеркале.
По-прежнему держа маркер в руке, она осматривает комнату, чтобы понять, закончила ли. И находит еще кое-что. Она встает на кровать и набрасывается на мирную белую лужайку, на кусок стены, еще не затронутый войной. Она пишет буквы ЦАГ снова и снова, в ряд, пока их не становится сорок семь. Сорок семь ЦАГ.
Число повторов ЦАГ, танцующих в мозгу ее единственной сестры.
После этого она не могла спать в своей комнате. Уже три дня она живет у Феликса. Она не может видеть, что сделала, и пока не может видеть даже Меган. Сказать, что Феликс беспокоится – ничего не сказать. Он взял два дня больничного, чтобы побыть с ней. Приносил ей еду, которую она ела, но лишь потому, что он настаивал. Протирал ее щеки ароматическим спиртом, пока у нее не начинала гореть, а потом, наконец, не становилась чистой кожа. Она спала, плакала и смотрела в стену его квартиры.
Невинную, нейтральную, серо-зеленую стену. У Феликса висит репродукция жикле, Рокпортская гавань, жизнерадостная картинка яркими красками из упаковки на восемь цветов. Красные, желтые и оранжевые бакены. Зеленая лодка. Синее небо. Еще есть фотография корабля «Конститьюшн», которую Феликс сделал на восходе, там исторический военный корабль на первом плане, а на дальнем – современный город, черные и серебряные линии на фоне розовеющего неба. И наконец черно-белая гравюра на дереве, силуэт Нью-Йорка, родного города Феликса, в котором Кейти никогда не была. Его стены утешали ее, давали убежище от стен ее спальни, от замазанной лжи и смертельного рецепта ДНК, от невидимых стен, окружающих и заточающих ее и ее семью, угрожающих раздавить их всех.
Она живет в фильме ужасов, и отвратительное чудовище буйствует, круша семейное древо О’Брайенов, отрубая ветви и бросая их в измельчитель. И этот зверь не уймется, пока не останется только пень, единственное свидетельство того, что они существовали, по которому палец убитой горем матери проследит годовые кольца.
Сначала бабушка и отец. Потом Джей Джей. Теперь Меган. У Меган будет БХ. Кейти представляет, что у Меган хорея, как у отца, что она не может танцевать, и внутри у Кейти все рвется в клочья. Она закрывает глаза, но по-прежнему видит Меган, у которой хорея, и хочет, чтобы ее воображение ослепло. Меган умрет от БХ. Кейти жизни своей не представляет без Меган. Не может. Не хочет.
Три дня она укрывалась в постели Феликса, забившись под толстое одеяло вины и стыда. Она относилась ко времени, как к легкодоступному, изобильному ресурсу, который можно беззаботно проматывать. Под мелкой ревностью и завистью Кейти к сестре таятся искреннее восхищение и уважение, которые она так хотела, но не могла выразить. За постоянным сравнением и соревнованием есть память о дружбе сестер, которой ей не хватает. Внешне Кейти несколько лет выказывала Меган враждебность и презрение. Но внутри, под доспехами, которые так действенно их разделили, осталась любовь.
По правде говоря, Кейти годами мечтала сблизиться с Меган, но признать свою роль в их разрыве и протянуть руку первой – это ее слишком пугало. Она такая трусиха. Вместо этого она все время откладывала, ее вполне устраивала жизнь в привычной зависти к Меган. Она верила в историю, которую сочинил ее разум, в историю об одной сестре, у которой есть все, и другой, у которой ничего нет, она играла роль противника и противоположности Меган, ее жертвы. Думала, у нее вечность впереди, чтобы все исправить. А теперь у Меган, как и у отца, и у Джей Джея, положительный результат пробы на БХ.
Пора все это отбросить.
Сегодня Кейти вернулась в мир. Провела занятие по виньясе в девять тридцать, потом пошла к Андреа на Час Силы в полдень. Было так хорошо двигаться, повторять движения обычного дня. Слышать знакомые фразы и переходить от асаны к асане, сшивать себя заново в целое.
Теперь она почти дома, поднимается по лестнице к себе в квартиру. Там пахнет свежей краской. Дверь в ее спальню приоткрыта. В щель она видит на полу заляпанную краской тряпку.
Она открывает дверь и пораженно застывает на пороге. Меган стоит посреди комнаты с открытым маркером в руке. Она поворачивается к Кейти. На лице у нее улыбка.
Черные взрывы и сорок семь ЦАГ исчезли. Комната перекрашена в голубой, цвета яйца малиновки, любимый цвет Кейти. К ее изумлению, все цитаты возвращены на стены, примерно на те же места, где и были, только теперь – почерком Меган.
– Не злись, – говорит Меган.
– На что? – спрашивает Кейти. – Ты ничего не забыла. Ты все вернула на место.
– Я иногда сижу на твоей кровати, когда тебя нет дома, и читаю стены. Давно так делала, до всего. Цитаты мне помогают, и теперь они мне действительно нужны.
Она делает паузу.
– И тебе, по-моему, тоже. Пожалуйста, не отчаивайся по моему поводу.
Меган подходит к сестре и обнимает ее. Кейти обнимает ее в ответ, переполненная облегчением, благодарностью и любовью. Их отчужденные тела легко сходятся, их объятие – как счастливое воспоминание. Кейти отступает назад и вытирает глаза.
– Не буду. Обещаю, – говорит Кейти. – Я по тебе скучаю, Мег.
– Я по тебе тоже.
– Я не знала, что ты ценишь все это, что ты это вообще замечаешь. Вообще-то я думала, ты считаешь мои цитаты по йоге глупыми.
– С чего ты взяла?
– Не знаю. Вы меня всегда дразнили насчет очистки соком, и пения, и слов из санскрита.
– Тебя дразнят в основном Джей Джей и Патрик. Мы это не всерьез.
– Да, но ты ни разу не пришла ко мне на занятие.
– Я думала, ты не хочешь, чтобы я приходила. Ты меня никогда не звала, и я решила, что ты не хочешь.
Кейти ждала, что Меган придет к ней на занятие, и когда этого не произошло, решила, что Мег считает йогу ниже своего достоинства, что Кейти ниже ее. А Мег все это время ждала приглашения.
– Конечно, я хочу, чтобы ты пришла, – говорит Кейти.
– Тогда я хочу пойти.
– Это все ерунда, конечно. Мои занятия – вовсе не «Лебединое озеро».
– Это совсем не ерунда. Ты преподаешь йогу. Это очень круто. Я бы с радостью у тебя позанималась. Но я знаю только одну позу, позу танцора. И скорее всего, буду выглядеть дурой.
Кейти с улыбкой качает головой. Меган никогда в жизни не выглядела дурой. Кейти думает про БХ, про то, как спотыкается, падает, гримасничает, роняет вещи отец, каким дураком он выглядит для всех, кто не знает, что с ним. Это будущее Меган.
– Мне так жаль, Мег.
– Все в порядке. Я, знаешь, не завтра умру.
– Нет. Я знаю. Я про то, что мне жаль, что я так долго вела себя с тобой как идиотка.
– А. Мне тоже жаль.
– Жаль, что я потратила впустую столько времени.
По-прежнему держа маркер в руке, Меган возвращается к стене и дописывает цитату, которую возвращала на место, когда вошла Кейти.
«Когда кто-то глубоко тебя любит, это дает тебе силу, когда ты глубоко любишь кого-то, это дает тебе смелость». – Лао Цзы.
– Давай начнем сегодня. Хорошо?
Кейти кивает.
– Погоди, а это что? – говорит она, указывая на стену.
«Не прекращай бой», – Полицейское управление Бостона.
– Это от папы, – говорит Меган. – Тут есть еще пара дополнений.
Взгляд Кейти обходит комнату по периметру, пока не упирается в стену над зеркалом. Она смеется, и Меган с готовностью смеется в ответ, зная, что читает Кейти.
«Эти демоны еще не знают, на кого хлебало раззявили», – Патрик О’Брайен.
А это от мамы. Самая длинная цитата в комнате, написанная курсивом над изголовьем кровати, где три дня назад была смертельная цепочка ЦАГ. Молитва святого Франциска.
