– Да, да, уверяю тебя, она все там же. Каждый день. На третьей платформе. Конечно, она не всегда бодра; временами начинает дремать в своем кресле, но потом вздрагивает, подхватывает букет и снова упорно смотрит на рельсы.
– Она меня заинтриговала.
– О чем тут говорить! Хоть она и кажется абсолютно нормальной, это душевнобольная, бедная сумасшедшая. В конце концов, сегодня, в век телефона и Интернета, человека не разыскивают на перроне, ведь так?
– Мне интересно не почему она ждет на перроне, а кого она ждет. Кого можно ждать годы и даже всю жизнь?
– Писатель Беккет ждал Годо.
– Да это ж литература! Он-то хотел показать, что мир абсурден, что в нем нет Бога, что мы заблуждаемся, ожидая чего бы то ни было в этой жизни. Беккет – это чистильщик, он подметает небо, как метут землю, он отправляет в мусорную корзину все твои надежды, как ненужный хлам. Ну а в этой истории меня интересуют две вещи. Во-первых, кого ждет женщина с букетом? Во-вторых, имеет ли смысл ее ожидание?
– Хорошо, передаю трубку шефу, который слышал наш разговор. Он хочет кое-что зачитать.
– Эрик? У меня есть для тебя одна фраза. «В загадке интересна не истина, которую она скрывает, а тайна, которую она хранит»[10].
– Спасибо за цитату, Эгон.
Я повесил трубку, подозревая, что на другом конце провода надо мной смеются.
Прошлой весной я приехал на конференцию в Цюрих поездом. И конечно, стоило мне войти в купе, я тотчас вспомнил о моей незнакомке. Я радовался, что скоро ее увижу, спокойную, улыбающуюся, верную, равнодушную к окружающим, внимающую чему-то, что нам неведомо. Эта женщина, которую мы наблюдали мгновения и о которой говорили часами, стала нашим сфинксом, хранителем тайны, стойким ферментом для нашего воображения.
Приближаясь к Цюриху, я осознал единственный очевидный факт: ни один из нас не был тем, кого она ждала. Наше молчание, лень навести справки, порой забывчивость – не коренились ли они в унижении, ведь она смотрела сквозь нас, будто мы невидимы?
– Цюрих!
Едва ступив на перрон, я тотчас ощутил ее отсутствие. Последние пассажиры расходились с третьей платформы, оставляя за собой девственное пространство.
Что с ней случилось?
Пересекая на трамвае Цюрих, я не позволил себе строить гипотезы. Улла должна знать, Улла знает, Улла мне все расскажет. Я довольствовался тем, что разглядывал этот необычный город, и богатый, и скромный, мечту любой старушки, город, где дома будто возведены вокруг гераней, восседающих на каждом окне, мирный город, который кажется таким же сонным, как и озеро, что прикорнуло у него под боком, хотя за его толстыми стенами вершатся миллионные сделки. Цюрих всегда для меня таинствен тем, что в нем нет тайны: тогда как мы, романские народы, находим захватывающим то, что нечисто, двусмысленно, обильно, – Цюрих, благонравный, чистый и аккуратный, странен своим полным отсутствием странности. Ему свойственна обольстительность элегантного кавалера, в галстуке и смокинге, примерного сына и безупречного зятя, но готового предаться самому дикому разгулу, едва покинув домашний очаг.
В издательстве Аммана я сначала занимался делами – дискуссии, программа, – затем воспользовался паузой и поймал Уллу в дверях:
– Куда пропала женщина с букетом?
Улла растерянно округлила глаза:
– Когда будет минутка, я тебе расскажу.
Вечером после выступления, раздачи автографов и ужина мы, измотанные, вернулись в отель. Без лишних слов зашли в бар, ткнули пальцем в карту коктейлей; я отключил телефон, а Улла зажгла сигарету.
– Ну? – спросил я.
Мне не нужно было уточнять. Она знала, о чем я.
– То, чего ждала женщина с букетом, свершилось. Потому ее и нет на месте.
– Что же произошло?
– Мой приятель, из камеры хранения, все мне рассказал. Три недели назад женщина с букетом внезапно поднялась – лицо счастливое, глаза светятся. Помахала рукой человеку, выходившему из вагона, тот ее сразу заметил. Она бросилась к нему. Они долго простояли обнявшись. Носильщики и те растрогались – так она сияла. Высокий мужчина в длинном темном плаще никому из персонала не был знаком, да и лицо его было почти скрыто надвинутой фетровой шляпой. О нем сказали только одно: он вовсе не был удивлен встрече. Потом он взял ее под руку, и они ушли. В последний момент она проявила кокетство: оставила холщовое кресло на перроне, будто и не таскала его сюда каждый день. Да, я забыла еще одну подробность: у приезжего не было никакого багажа и он держал в руке только подаренный ему оранжевый букет.
– А потом?
– Мой друг рассказал мне завершение истории. Я же говорила тебе о нем? Он живет по соседству с госпожой Штейнмец.
– Да, да, прошу тебя, продолжай.
– В тот вечер приезжий вошел с ней в дом. Она отпустила служанку, велев ей до завтрашнего дня не возвращаться. Турчанка подчинилась.
– И дальше?
– Она вернулась наутро.
– И?
– Хозяйка была мертва.
– Что-что?
– Умерла естественной смертью. Остановилось сердце.
– А может, это он…
– Нет. Никаких сомнений. Остановка сердца, диагностированная и подтвержденная врачами. Он вне подозрений. Тем более что он…
– Да?
– Исчез.
– Что?
– Фьють! Улетучился! Будто его и не было. Турчанка уверяет, что вовсе его не видела.
– Однако ты мне…
– Да. Мой приятель с соседней улицы свидетельствует, что незнакомец вошел в дом, но служанка категорически это отрицает. Во всяком случае, полиция ничем тут не заинтересовалась, ведь в этой смерти нет ничего подозрительного. Мой друг уже и не пытается никого убеждать: чем больше он настаивал, тем больше соседи смотрели на него как на чокнутого.
Мы поудобнее устроились в кожаных креслах, чтобы наконец пригубить наши коктейли. Мы пытались понять.
– И никаких его следов? Ничего не выяснилось?
– Ничего.
– Из какого города прибыл его поезд?
– Никто не знает.
Мы попросили бармена повторить коктейли, будто алкоголь приручал тайну.
– А где турчанка?
– Уехала. Вернулась на родину.
– А кто унаследовал дом?
– Он отошел городу.
Об убийстве с целью ограбления речи идти не могло. Был необходим третий заход по коктейлям. Бармен начинал с беспокойством поглядывать на нас.
Мы молчали.
Мы с Уллой не продвинулись ни на шаг в понимании этой истории, но оба испытывали удовольствие, думая о ней. Обычно жизнь выступает убийцей сюжетов: иным утром чувствуешь, что вот-вот что-то начнется, цельное, чистое, исключительное, но звонит телефон – и все кончается. Жизнь нас крошит, дробит, расщепляет на атомы, она отказывает нам в чистоте линий. Необычным в истории женщины с букетом было то, что жизнь ее обретала форму, судьба ее наделялась литературной ясностью, стройностью произведения искусства.
В два часа мы разошлись по своим номерам, но я долго не мог заснуть и до утра думал, кого все-таки ждала женщина с букетом на третьей платформе вокзала в Цюрихе.
И наверное, я до конца моих дней буду спрашивать себя: кто же сошел с того поезда – Любовь или Смерть?
(Le) bois fort (фр.) – дремучий лес. – Здесь и далее прим. перев.
Champigny (от фр. (le) champs) – поле.
Pierrefonds (фр.) – можно перевести как «строительный камень».
Dieulefit (фр.) – «Господь сотворил это».
В аранских узорах, вязанных крючком и спицами, встречаются затейливые элементы кельтских орнаментов, и у каждой вязальщицы есть свой «личный» узор.
Имеется в виду Жанна Бургундская (1293–1349), королева Франции с 1328 по 1349 год.
Намек на пьесу французского драматурга Ж. Жироду «Сумасшедшая из Шайо».
Ардеш – департамент в центральной части юга Франции, часть региона Рона-Альпы.
Св. Бландина (II в.) – христианская мученица, претерпевшая немалые страдания за веру: ее пытали, бросали к диким зверям, держали на раскаленной сковороде.
Фраза из пьесы Шмитта «Загадочные вариации» (1995), которую произносит, говоря о своем творчестве, писатель Абель Знорко в беседе с другим персонажем, Эриком Ларсеном.
