ФРГшник издал какой-то звук. Похоже, он еле сдерживал смех.
Андреас повернулся к нему.
– Чего пялишься?
Тот картинно провел по волосам, кожаное пальто заскрипело.
– Проваливай! – рявкнул Андреас.
– Сами проваливайте. – Спичка чиркнула по коробке, но не зажглась. – То есть, если можете конечно.
Мужчина ухмыльнулся.
Мы уставились на него.
– Ну что, духу не хватает? – спросил он и посмотрел на нас, зажав наконец зажженную сигарету в уголке рта. – А то, может, поехали в Дортмунд? В моем багажнике.
И выдохнул дым.
Андреас покрылся пунцовыми пятнами. Я схватила его за руку и оттащила на пару метров.
– Надо что-то придумать. Я уговорю деда пойти на завод и во всем признаться!
Вдруг по асфальту покатилась монета и упала у наших ног. Пять западных марок. Начал накрапывать дождь. ФРГшник открыл зонт и выжидающе посмотрел на нас.
– Это вы к чему? – крикнула я ему. – Ваши подачки можете оставить себе!
Но Андреас, наклонившись ко мне, прошептал:
– Сейчас я ему покажу, смотри внимательно.
Он плюхнулся на колени на мокрый асфальт и простер руки к небу.
– Благодарю вас, благородный господин!
Потом поднял монету и, прищурившись, долго ее рассматривал…
И вдруг с размаху бросил. Она покатилась к водостоку и, бренча, провалилась сквозь решетку.
Мужчина переводил взгляд то на монету, то на Андреаса.
Андреас выпрямился, брючины мокрые.
– Вот, пусть теперь крысы крысиным деньгам порадуются.
Мужчина явно был взбешен: он покраснел, зонтик затрясся у него в руке.
– А я расскажу в полиции, как вы нас соблазняли сбежать из страны в багажнике своей машины. Там наверняка вами заинтересуются! – сказала я, сложив руки на груди. – Тут за помощь при побеге дают пару лет тюрьмы, уважаемый господин!
ФРГшник нервно заморгал, развернулся и ушел.
– И среди вот таких идиотов живет теперь наш Сакси? Ну просто туши свет!
Я присела на корточки и попыталась разглядеть монету через решетку. Из канализации тянуло сырой вонью…
– Жалко все-таки. Столько «Сникерсов» купить можно было… Сакси тут же подсчитал бы, на сколько пяти марок хватит.
– В какой руке?
Я обернулась к Андреасу.
– В смысле?
Руки он держал за спиной.
– Ну, отгадай – в какой руке?
– В левой. И что?
Он открыл левую ладонь. Пусто.
– Ладно, тогда в правой, – сказала я раздраженно.
Там лежала монета в пять марок. Западногерманская!
– Старый трюк. Я ж еще не совсем чокнулся.
– А в решетку что провалилось?
Андреас рассмеялся.
– Ни за что б не подумал, что наши алюминиевые пфенниги могут так громко звенеть.
Через неделю меня исключили из школы. До выпускных экзаменов решили не допускать. Мама каждый день плакала.
Андреасов папаша был готов его убить, и он сбежал от родителей. Поселился в Патриотическом переулке, в доме, предназначенном под снос.
* * *
Та птица, к которой
Матросы взывают:
Властитель морей,
Вдоль всех территорий
Свободно летает.
Песня в голове крутится и крутится… Андреасова песня.
Перед глазами все плывет, голова кружится, будто я пьяная. Может, не надо было пить таблетку.
Просто плыть. Ульрих здесь, на бортике. Гребок, еще гребок, еще один…
Он не злится, что я такая медленная. Каждый раз, когда я касаюсь бортика перед поворотом, он, присев на корточки, успокаивает меня.
Ты все делаешь правильно, говорит он.
Просто не останавливайся. Это совсем не трудно.
Я буду с тобой, даже когда все остальные пловцы уйдут из бассейна.
Ульрих будет здесь. Как всегда, был и будет…
Тебя хотели отчислить из секции, но я воспротивился. Тебе надо тренироваться дальше, ты ведь очень способная, – никто не должен зарывать свой талант в землю.
Если бы они только знали, для чего я тренируюсь! А ты понял. И не выдал. Только бы у тебя не было из-за меня неприятностей!
Он смотрит на меня сверху вниз и улыбается, качает головой. Нет-нет, никаких неприятностей.
Перед глазами – облака, потом – снова солнечный свет. Он ослепляет.
Скоро вечер.
Я в воде уже почти двадцать часов. Или восемнадцать? Не могу подсчитать.
И какой сегодня день? Это неважно, говорит Ульрих и показывает с бортика направление, куда плыть.
Но я и так знаю, где запад. Надо просто следовать за солнцем.
На вдохе заглатываю воду. С правой стороны волны сильнее.
Где трубка? – спрашивает Ульрих.
Потерялась в грозу.
А зачем шнур за собой тянешь? Отвяжи!
Нет, нельзя, он не только мой, он еще и Андреаса. Вот Андреас найдется, и я снова свяжу шнуром наши запястья.
Вид у Ульриха скептический, но он не возражает.
Воду глотать нельзя, иначе меня снова вырвет.
Если бы я умела делать вдох слева, такого не случалось бы. Ты хотел меня научить, но я отмахнулась.
Ульрих садится на корточки. Маленький совет: когда поворачиваешь голову и как раз подходит волна – просто пропускай вдох.
Он хочет помочь, говорит со мной мягко, не орет, как часто делал на тренировках.
Попробуй расслабиться.
Рас-сла-бить-ся…
Покориться глубине. Соскользнуть вниз, вниз. Ничего плохого не случится.
Я ничего и не замечу. И страха больше не будет.
Наконец-то наступит покой…
С ума сошла! – кричит Ульрих. Я ж не об этом! Ты должна плыть дальше!
Пока он стоит на бортике, я не могу соскользнуть в глубину. Он огорчится.
А так нельзя.
Огорчать Ульриха – это плохо.
И еще: надо найти Андреаса. Вот если бы взлететь!
Подняться бы высоко в воздух и увидеть, где он.
Ты же не птица, говорит Ульрих. Ты – рыба. Продолжай плыть, чтобы не переохладиться. Двигай руками. Правой, левой, правой, левой. Если больше не можешь держать темп, то хотя бы просто доводи гребок до конца, все остальное – пустая трата сил. Тебе надо двигаться, чтобы сохранять тепло. Ты слышишь?
Мне уже совсем не холодно. Глубоко внутри тело совсем теплое.
Я больше не дрожу. Привыкла к холоду.
Только вот я устала…
Хочется упасть на кровать, на мягкое одеяло. И закрыть глаза. Кто-то читает мне вслух, кажется, мама. Закрываю глаза, прислушиваюсь. Тепло и сухо. Одеяло окутывает меня, оно пахнет лимоном. Все вокруг чистое и мягкое. Можно спать сколько хочется. Натягиваю одеяло на голову, меня уносит куда-то, я парю среди облаков. Будить меня никто не будет…
Как странно.
Что-то мешает, горло страшно холодное.
Мне не хватает воздуха. Отбрасываю одеяло, сажусь на кровати.
Никакая это не кровать.
Вокруг все мокрое.
Холодная вода. Она проникает в рот и горло. Меня рвет…
Это – не моя комната.
Это Балтийское море! Я заснула.
Как это могло случиться?
Перевернись на спину, говорит Ульрих. Глубоко вдохни, потом выдохни.
Почему я ничего не заметила?
Это случается, говорит Ульрих. Тело продолжает выполнять свою работу, даже когда человек не полностью в сознании. На длительных тренировках такое бывает. Не делай из этого проблему.
Так вот, наверно, на что похожа смерть. На засыпание. На уплывание в бесконечность.
Никуда ты не уплываешь. Успокойся. И сбрось наконец свинцовый пояс! Он давно уже не нужен.
Ульрих прав. Зачем я так долго тащу его на себе?
Но это ведь его пояс. Как же бросить его на дно моря?
Да ладно, говорит Ульрих и улыбается. Я же буду знать, где он.
Окоченевшими пальцами открываю пряжку, снимаю пояс, чувствую, как он выскальзывает из рук.
Легче. Теперь я намного легче.
Сделай вдох, наполни легкие воздухом, как два воздушных шарика. Они будут нести тебя. Ты не утонешь.
Делаю вдох, задерживаю дыхание.
И правда, меня покачивает на поверхности.
Снова медленно выдохни. Не надо размашистых движений, все потихоньку, полегоньку. Воздух в легких держит тебя на поверхности, на это тратить силы не нужно.
Опять делаю вдох. Потом выдох. Действительно, так утонуть невозможно.
А теперь плыви дальше. Все, что нужно, – это двигаться, и тогда ты не утонешь. Верь мне, надо просто плыть.
Раз, два, раз, два, вдох – правая рука, выдох – левая рука, вдох – правая, выдох – левая.
Поднимать руки из воды я больше не могу, на настоящие гребки это совсем не похоже, ногами тоже шевелю медленно, вперед продвигаюсь еле-еле.
Важен каждый преодоленный метр. Думай о каждом метре, потом о следующем. Дыши.
Вода плещет в лицо, мешает смотреть.
Ты закрыла глаза – открой снова, иначе теряется чувство равновесия.
Вдох – правая рука, выдох – левая рука, вдох – правая, выдох – левая…
Выйти из тела, больше не знать, где сон, где явь.
«Далее, далее к западу! Должен там берег явиться…»
Оставь Шиллера в покое, говорит Ульрих, не надо. Просто плыви. Раз – гребок, два – гребок, раз – гребок, два – гребок…
Я больше ничего не чувствую. Думать тоже не могу.
Но мысли все равно быстры – как птицы, как альбатросы.
В голове снова звучит мелодия.
