Вера опять обняла меня, но я чувствовала, что что-то не в порядке. Она прижимала меня к себе слишком сильно, а когда отпустила, мне показалось, что она набрала в грудь воздуха и забыла выдохнуть.
– Что-то случилось? – спросила я.
– Просто длинный день.
Ответ был типичным для Веры. Она не любила грузить других своими проблемами, хотя сама постоянно помогала мне разобраться с моими – даже истратила часть отпуска, чтобы утешить меня, когда меня бросил Адам.
– Не верю.
– Погоди. Ты только приехала. Давай просто порадуемся.
Она указала на узкое здание из грязного бежевого кирпича, по фасаду которого изгибалась ржавая пожарная лестница, а на нижнем этаже размещался салон татуажа под названием «Даредевил».
– Как тебе?
– Похоже на жилье, – осторожно ответила я.
Вера открыла дверь ключом и повела меня наверх по бесконечному количеству ступеней. На втором этаже орал телевизор, а вся лестница провоняла жареной рыбой.
Коридоры были темными и узкими, все двери серыми, кроме одной – угловой на последнем этаже, выкрашенной в насыщенный пурпурный цвет.
– Это Пол покрасил, – сообщила Вера. – Он хотел, чтобы она выделялась. Из-за этого мы лишились залога.
Дверь была покрашена весьма необычно – как будто кто-то взял ведро краски и просто вылил на нее, позволив свободно стекать сверху донизу. Казалось, что дверь кровоточит.
Вера вошла первой, повернула выключатель, я последовала за ней. Если бы мне вдруг пришло в голову плюнуть, то слюна от входа несомненно долетела бы до самой дальней стены этой квартиры. Кухня напоминала багажник небольшого автомобиля, а в ванной грязноватый кафель доходил только до середины стены и казался украденным из метро.
– Ну, нравится? – спросила Вера.
Это была дыра. Наверное, это была самая плохая из всех виденных мной квартир. Но я не собиралась жаловаться. Хотя могла бы заметить, что в Кливленде мы с Адамом платили на двести долларов меньше за квартиру, в которой были посудомоечная машина и гардеробная.
Слева от ванной находилась каморка. Я заглянула в нее.
– Комната Пола. Вернее, зона бедствия, – объяснила Вера.
Матрас лежал прямо на полу, рядом с ним – аккуратные стопки книг, кассет и компакт-дисков. Разбросанная одежда покрывала весь пол толстым ковром. В углу на подставках стояли две гитары, акустическая и электрическая, и две картонные коробки, на одной – маленький четырехдорожечный магнитофон, на другой – растение в горшке, видавшее лучшие дни.
Единственное окошко было маленьким и выходило на глухую кирпичную стену, не оставляющую никакой надежды на солнечный свет. Еще там были доисторический вентилятор и грязная пепельница рядом с матрасом.
– Пол не будет тебя беспокоить, – сказала Вера. – Днем он работает, а ночью они репетируют.
Я знала о Поле только то, что Вера успела рассказать мне раньше: «Он безумно талантливый. Но иногда немного… как бы… хаотичный».
– Он ничего? – спросила я.
– Да. Если тебе нравятся отвязные гении и разгильдяи, то очень даже ничего.
Я очень соскучилась по Вере и по ее манере говорить с таким точным соотношением сарказма и серьезности, пауз и ударений, что все, что она произносила, казалось или значительным, или очень смешным. При других обстоятельствах я несомненно была бы заинтригована характеристикой Пола Хадсона, Но сейчас почувствовала только тревогу. Страдать от разбитого сердца два раза в год, пожалуй, чересчур.
Последняя комната справа предназначалась мне. Ее меблировка состояла из старой деревянной кровати, лампы, маленького книжного шкафа, трех заранее отправленных мной коробок, в которых содержалось все мое имущество, тараканьей ловушки в углу, на которую я старалась даже не смотреть, чтобы не потерять присутствия духа, и – неожиданная деталь – большого распятия, висящего на стене наискосок от кровати, с полным комплектом из окровавленного тернового венца и зловещего вида гвоздей, торчащих из ладоней Христа.
– Оно уже было здесь, когда мы въехали, – пояснила Вера. – Мы подумали, что это странно, но оставили его. Если захочешь выбросить – не стесняйся.
Я подошла поближе. У Христа были голубые проникновенные глаза и худое, напряженное тело; темные безжизненные пряди волос свисали на лицо, из рук и ног сочилась алая кровь, а то, что скрывалось под условной набедренной повязкой, впечатляло размерами.
– Очень сексуально, – сказала я. – Похож на рок-звезду.
– Мать моя женщина, – вздохнула Вера.
Единственным, что делало комнату не совсем безнадежной, было окно и крошечная скамеечка перед ним, прикрытая афганским ковриком, в котором я узнала творение тети Карен.
После смерти родителей мы с Майклом переехали жить к нашей тете Карен – учительнице истории с оранжевыми волосами. Она обожала вязать, и от нее всегда пахло детской присыпкой. Она была не злой, но как бы очень углубленной в себя, и мы скорее уважали ее, чем любили. Мы прожили у нее два года, а потом Майклу исполнилось восемнадцать, и мы поселились отдельно, получив в приданое десяток афганских ковриков.
Тетя Карен хранила пряжу в специальном сундучке, и сколько бы мы потом ни стирали коврики, от них всегда пахло нафталином. Запах нафталина напоминает мне о смерти.
Из окна были видны железные ступеньки пожарной лестницы, а дальше, на другой стороне улицы, – оживленный тротуар, маленький французский ресторанчик, магазин, торгующий натуральными продуктами, и лавка уцененных товаров.
– В этой комнате больше всего света, – сказала Вера. Она показывала мне, как открывается окно, когда с лестницы послышались звуки, похожие на удары молота.
– А вот и Пол, – сказала Вера. – Ты всегда будешь знать о его приближении, потому что он не ходит по ступенькам, а скачет.
Пол вошел в квартиру с криком:
– Есть кто-нибудь дома?
– Мы здесь, – ответила Вера.
Я стояла спиной к двери и поэтому сначала услышала только его голос:
– Я же говорил тебе: не садись в этот, черт подери, поезд!
Я обернулась. Передо мной стоял парень в зеленом костюме.
– Хорошо прокатилась в Гарлем?
Мне понадобилось все мое мужество, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Тогда, на станции, я их не разглядела: они напоминали два полумесяца, небольших и светящихся, голубого, как у старых, вытертых джинсов, цвета.
– Элиза, это Пол Хадсон. Пол, это Элиза, – представила нас Вера.
– Мы вроде как уже встречались, – сказал Пол. – Я загнал себя под землю специально, чтобы сказать ей, что она садится не на тот поезд, но она не послушалась.
Пол Хадсон ухмыльнулся той же взрывоопасной улыбкой, которую я уже видела в метро. Его нельзя было назвать красивым в обычном смысле этого слова. Когда он не улыбался, выражение его лица было сосредоточенным и угрюмым, но улыбка была такой легкой и сияющей, что хотелось дотронуться до его груди и почувствовать, как стучит в ней сердце.
– Вы уже ели, девчонки? – спросил он. – я принес замороженное тесто для пиццы.
Он снял пиджак и дополнил им кучу на полу своей комнаты. Я моментально уставилась на удивительную татуировку на внутренней стороне его левой руки. Это была бабочка цвета огненных осенних листьев. За одну из ее непропорционально длинных лапок уцепилось полураздетое существо, поразительно напоминающее самого Пола и херувима одновременно.
– Мне надо идти, – сказала Вера, когда Пол отправился на кухню.
Она повернулась ко мне:
– Все в порядке?
Я кивнула, хотя и была немного напугана перспективой остаться вдвоем с этим непонятным незнакомцем, который насвистывал «Кашмир» в соседней комнате.
– А у тебя все в порядке? – спросила я.
Она еле заметно кивнула.
– Я так рада, что ты приехала.
Я слышала, что, перед тем как уйти, Вера зашла к Полу и сказала:
– Не забывай, что говорил Майкл: держи руки подальше от нее.
* * *
Я аккуратными стопочками раскладывала свою одежду в книжном шкафу, когда краем глаза заметила, что Пол просунул голову в мою комнату. Он наблюдал за мной секунд сорок, потом спросил, не хочу ли я есть.
– Нет. Спасибо.
Я врала. За весь день я съела только пакет чипсов и яблоко в автобусе, но Пол смотрел на меня двусмысленно, и я занервничала.
Он не двинулся с места. Еще через тридцать секунд он продолжил:
– Ну ладно, тогда просто посидишь для компании, хорошо?
Я подумала, что, если не соглашусь, он может простоять так весь вечер, поэтому пошла на кухню, села на диван и почувствовала, как одна из пружин радостно вонзилась мне в спину.
– Разве ты не вчера должна была приехать?
– Опоздала на самолет. – Я не поднимала глаз от диванной обивки, изучая прожженную в ней дыру. Когда наконец посмотрела на него, он понимающе кивал, будто все знал, и знал, что я знаю это, но не хотел настаивать.
Он опять улыбнулся, и теперь я решила, что улыбка у него хамоватая.
– Значит, ты певец, да? – Вопрос был глупым. Я знала, что он певец.
