Элисон смотрела теперь прямо на него, сузив глаза презрительными щелками.
– Тогда поезжай домой, Чак. Побереги себя. Это у тебя прекрасно получается.
Ее обличительная речь почти дословно повторяла сказанное Люком Скайуокером Хану Соло перед атакой повстанцев на “Звезду смерти”, однако упоминание об этом вряд ли облегчило бы ситуацию.
– Безмозглая баба, – сказал Чак тихо.
– Чак! – воскликнула изумленная Линдси.
– Да! – заорал он в ответ. – Все ходим вокруг нее на цыпочках, довольно! Мне не плевать на тебя, Элисон. Хочешь верь, хочешь не верь. Поэтому я с тобой так говорю. Ты не любишь Джека, ты от него зависима. Или от того, чтоб за него страдать, уж не знаю, но это нездорово. Ты даже не понимаешь, что вредишь себе. Всем нам.
– Не смей мне рассказывать о моих чувствах, – прошипела Элисон. – Ты-то что о них знаешь? Никогда никого не любил, кроме себя.
Чак заговорил было, но передумал, покачал головой, махнул рукой – мол, бесполезно с вами спорить, – развернулся и пошел к дому. Бросил:
– На хрен! Я уезжаю.
Я встал, внутри поднималась паника. Что-то происходило между нами, придавленными напряжением и разногласиями, и у меня возникло зловещее чувство: если это что-то выстрелит, нашу дружбу разнесет на куски. Мы оказывались по разные стороны некоей черты, способной разделить нас навеки.
– Чак! – позвал я. – Погоди.
Он нахмурился, но остановился.
– Пусть идет, – бросила Элисон. – Его приоритеты нам ясны.
– Элисон, – я повернулся к ней, стараясь говорить спокойно и твердо. – Ты несправедлива. У Чака, в отличие от всех нас, есть веская причина уехать.
– О чем ты, не пойму? – она по-прежнему глядела в упор на Чака, кажется, вросшего в газон.
– Ему труднее всех было сюда вырваться. Потеряет он в случае чего больше всех, и, опять же в отличие от нас, проку оставаться здесь ему теперь никакого.
Элисон обернулась, уставилась на меня вопросительно.
– Вот смотри. Ни для кого не секрет, что мои дела в последнее время обстоят неважно. Развод, работа и так далее. И для меня эта поездка – желанный отпуск. К тому же здесь я мог быть рядом с Линдси.
– Понимаю, – Элисон кивнула с горечью. – Но вот наконец вы вместе, получили что хотели, и до Джека вам уже нет дела. Так?
– Господи! – от бессилия Линдси шлепнула ладонью по камню. – Этого никто не говорит. Ты как маленькая!
– Элисон, ради бога, – подхватил я. – Я только хотел сказать, что в отличие от Линдси и меня Чак делает серьезную карьеру и рискует ею ради друга. Он приехал сюда, чтобы помочь Джеку, помочь нам. Точка. Других причин у него нет. Можешь поспорить, называется ли это “он бросает нас”, и все-таки будь справедлива. Джек озверел, едва не сжег дом, а когда Линдси достала электрошокер, ты набросилась на нее. Чак заговорил об отъезде – ты готова съесть его живьем. Мы твои друзья, Элисон. Не отталкивай нас.
– И вот что я еще тебе скажу, – Линдси поднялась, подошла к Элисон, стоявшей теперь на дальнем краешке валуна. – Я ехала сюда ради тебя, скорее ради тебя, чем ради Джека. Ведь ты моя ближайшая подруга, и я тебя люблю. Ты всегда поддерживала меня, и я просто не могу… – Линдси сглотнула, продолжила: – Не могу смотреть, как он снова и снова причиняет тебе боль.
Она заключила фразу решительным кивком и отвернулась, промокая пальцем слезу в уголке глаза.
– Обсуждая наш план, мы говорили, что рискуем потерять Джека, – вступил я, когда Линдси снова присела на край валуна. – А теперь мы, похоже, теряем и тебя.
Элисон отвернулась к озеру, скрестила руки на груди, обняла себя за плечи. Спина ее сжималась и расправлялась: она глубоко дышала. Чак почувствовал перемену атмосферы, сделал несколько неуверенных шагов к подножью валуна.
– У меня была еще одна причина, – наконец вымолвила Элисон. – Приехать сюда, имею в виду. Я говорила себе: еду помогать Джеку, – но это не вся правда. Думала, наверное, что, если именно я спасу, вытащу его, он поймет, как сильно я его люблю, и поймет, как любит меня. Я просто…
Не знаю… Вот уже десять лет привязана к человеку, который не хочет меня. Жизнь идет мимо, и добрую половину времени я этого даже не замечаю. Смотрю иногда на календарь, и страшно становится: годы идут, а я не сдвинулась с места. Время упущено, а я и не пойму, куда оно делось. В один прекрасный день смотрю и понимаю, что мне уже тридцать и со студенческих времен я ни на шаг не приблизилась к замужеству, к семье.
Элисон вздохнула, рассеянно ковыряя пальцем ноги в трещине валуна. Поддела маленький камушек, пинком отправила в воду. Я услышал “плюх”.
– Как вам сказать, – продолжила она, разглядывая концентрические круги, расходившиеся от камушка по воде. – Я понимаю: в моем возрасте следовало бы уже к чему-то прийти. Видимо, я посчитала, что, если смогу увезти Джека от этой его сумасшедшей жизни, у нас появится шанс. Глупо, эгоистично, но я все равно это сделала. – Она повернулась к нам, опустила глаза. – Безумие какое-то. Будто я навязчивая поклонница, героиня Кэти Бейтс из “Мизери”, да-да, что-то в этом роде. Решила похитить Джека и заставить его таким образом себя полюбить. И всех вас втянула под благовидным предлогом – спасем, мол, Джека от него самого. На самом же деле о себе думала не меньше, чем о нем. Теперь, если он в беде, болен или того хуже, виновата только я. Хватило глупости верить, что смогу изменить его, сделать таким, как я хочу, и привести наконец свою жизнь в порядок.
Мы не сводили с Элисон глаз, пораженные ее словами. Элисон безнадежно зациклилась на Джеке – это я всегда понимал, но никогда не предполагал в ее душе такой знакомой мне смеси растерянности и пустоты. Ощущения, что время переходит с трусцы на галоп, а ты даже не участвуешь в забеге. Я сочувствовал Элисон, однако же рад был задним числом узнать, что кто-то разделяет мои казавшиеся жалкими страдания. Мысль, что ты не один блуждаешь в лесу и не видишь выхода, как-то успокаивает.
– Это вовсе не безумие, – мягко сказала Линдси. – Мы чувствуем то же самое. Когда ты молод, то не сомневаешься, что в жизни все встанет на места само собой. Отношения, семья, карьера – весь набор. Может быть, немного иначе, чем ты задумал, но все устроится. – Она улыбнулась печально. – Мысль “а вдруг не устроится” даже в голову не приходит. И вот – бах! – тебе тридцать… Блин! Осознаешь вдруг, что ничего ведь может и не получиться, и начинается паника. У меня, по крайней мере, началась.
– Забавно, – протянул я. – Я, конечно, был подавлен, чувствуя, что зашел в тупик, но при этом убежден: мои друзья вполне довольны жизнью, я один неудачник. А вы, выходит, тоже растеряны. Это даже утешает.
– Мне очень приятно, что трагикомическая опера, каковой является моя жизнь, служит тебе источником утешения. – Элисон коротко усмехнулась, и я почувствовал, как охватившее нас напряжение отпускает.
– И я ценю это, имей в виду, – подыграл я.
– Прошу прощения! – Теперь уже и Чак взобрался на валун. – А можно в туалет отойти? Я, конечно, как всякий жалкий нытик-неудачник, обожаю пооткровенничать и заняться самоанализом. Но всему есть предел.
– Чак, – Элисон сокрушенно покачала головой. – Прости, наговорила тут тебе… Правда, прости, я перешла все границы.
Секунду Чак смотрел на нее, будто что-то обдумывая, потом ухмыльнулся шаловливо:
– Ты нет. А вот я…
Сделал шаг вперед и без предупреждения толкнул Элисон в воду.
– Чак! – закричали мы с Линдси хором.
Элисон вынырнула, отфыркиваясь, и поплыла, оставляя за собой колею в воде. С облегчением я увидел, что она улыбается.
– Сама напросилась, – крикнул ей Чак с улыбкой. – Нужно же было остудить тебя.
– Мы и без того уже остыли, – заметила Линдси, все еще недоверчиво глядя на Элисон, которая теперь плавала по кругу на боку, по-прежнему смеясь.
– Это детали, не морочь мне голову, – отмахнулся Чак, а затем шагнул вперед с края камня и плюхнулся в воду рядом с Элисон.
– Эй! – заорал он нам. – Вода-то теплая. Присоединяйтесь!
Я посмотрел на Линдси, она – на меня, улыбнулась, пожала плечами:
– Давай.
Линдси прыгнула с разбегу, как девчонки из рекламы “Маунтин дью”, я же с превеликой осторожностью сполз в воду, стараясь не растянуть, не ушибить поврежденные ребра. Вода оказалась на удивление теплой, почти комнатной температуры, и мы плавали некоторое время, шутя и брызгаясь. Осенний воздух был холоднее воды, поэтому вылезать никому не хотелось.
– Хочу кое в чем признаться, – сказал вдруг Чак.
Мы лениво барахтались в тени валуна. Все посмотрели на Чака выжидательно.
– Это непросто, – добавил он.
– Без ботинок проще, – заметил я.
– Я не про плавание, дурень, – Чак беззлобно брызнул на меня водой. – У всех вас, оказывается, были и другие причины ехать сюда, кроме очевидной, так вот, и у меня была такая причина.
Он замолчал, молчали и мы. Чак редко открывался, и мы боялись неосторожным словом поколебать его решимость. Вскарабкавшись на край валуна, чтобы почувствовать опору под ногами, Чак продолжил:
