– Ясно, – чувак, предложивший травку, медленно кивнул, – спасибо за откровенность.
Когда мы приехали в «Лаймовое дерево», у меня возникло ощущение, будто я пробуждаюсь ото сна, но делаю вид, что пока не понял, что это был сон. Хотя на самом деле уже понял. Это – как знать, что не летаешь на самом деле, но делать вид, что не понимаешь этого, чтобы полетать еще немного. И притворяешься, что мир вокруг – прекрасный и вечно меняющийся сумасшедший мир из твоего сна, который никогда не наскучит и не надоест, в котором ты, как дурак, идеализируешь себя, всех и все вокруг. И веришь, что никогда больше не испытаешь ни растерянности, ни разочарования.
Мы припарковались на стоянке для персонала. У входа стояла полицейская машина, но мы не обратили на это внимания. Дул сильный горячий ветер, и листья на деревьях поворачивались к нам белой изнанкой. Мы взяли кое-что из машины и вошли в ресторан, а там нас ждали копы, родители Кори и мои предки.
Кори запаниковал и кинулся наутек. Он даже не бросил свои тарелки. Прижал их к груди, развернулся и выбежал прочь, а его родители метнулись за ним, и копы тоже. В конце квартала копы его нагнали, потому что, как-никак, они были профессиональными полицейскими с отличной спортивной подготовкой, а Кори так себе спортсмен. Его уложили вниз лицом на тротуар и надели наручники, а потом его мама стала орать на него, а папа нетерпеливо ходил вокруг, дожидаясь своей очереди. В других обстоятельствах это было бы уморительное зрелище.
Эш спросила Онни, сможем ли мы все равно выступить, и тот покачал головой. Тогда она рассердилась так, как я еще не видел, и наговорила ему кучу всякого дерьма, о чем наверняка потом пожалела. Но Онни, кажется, это совершенно не задело, ведь, судя по всему, он был не обычным человеком, а монахом, существовавшим в другом измерении.
Но больше всех рассердились мои родители. Мама начинала говорить, а потом сжимала губы и качала головой. А папа все время повторял одно и то же: «Блин, Уэсли. Какого черта».
Нас выдал Онни. И его, в общем-то, можно понять. Мамаша Эш выела ему весь мозг с тех пор, как ей позвонили из джазового лагеря. Она считала, что это он во всем виноват.
Поэтому, когда Эш написала ему, он немедленно сообщил всем нашим предкам, и мои тут же вылетели в Новый Орлеан. Предки Кори приехали на машине. Папаша Эш остался в Нидерландах смотреть, как Джессика продула в теннис польской теннисистке во втором раунде какого-то Чемпионата Росмалена на травяных кортах. Мама Эш по непонятной причине осталась в Нью-Йорке.
Вскоре весь запал у Эш вышел, и она перестала орать на Онни и обзывать его долбаным сосунком, который готов выполнить любой приказ любого богатого дурака. Она села за стол, обмякла и стала смотреть, как меня чехвостят мои родители, которые к тому времени вспомнили, что хотели мне сказать:
– Я не отдавал себе отчет, какой опасности себя подвергаю.
– Я не отдавал себе отчет, какой опасности подвергаю своих друзей.
– Нет, послушай меня, пожалуйста.
– Нет, я понятия не имел.
– Ни на минуту не задумался о том, какие страшные переживания мое поведение причинило многим людям, не только моим родителям. Боже, эти четыре дня были похожи на ад!
– Или о том, сколько часов потратили полицейские, чтобы найти меня, хотя могли бы все это время заниматься другими, более важными делами.
– Не говоря уж о десятках тысяч долларов ущерба, которые наверняка придется заплатить.
– Последствия всего этого, ущерб, который ты нанес своему будущему… у нас просто нет слов, Уэсли.
– Вот только, пожалуйста, не говори ни слова, ни слова! Потому что твоя безответственность просто чудовищна, чу-до-вищ-на.
– Молчи!
– Не говори ни слова, потому что мы сейчас не настроены слушать…
– Я вообще не понимаю, кто сейчас стоит передо мной, Уэс.
– Это так на тебя не похоже – быть таким легкомысленным и безответственным, что мне кажется, это даже не ты.
– Это так на тебя не похоже, что у нас просто нет слов.
Я мог бы подколоть их и заметить, что, судя по всему, у них все-таки есть слова. Или, в свою очередь, рассердиться и спросить: а как же семинар, на который они поехали, забыв меня предупредить? Что, если я бы умер в первую же ночь, а они бы даже не узнали? Мог бы просто попытаться урезонить их. Сказать: знаете что, ребят, я так долго был паинькой, что вообще-то можно было бы догадаться, что нечто подобное должно произойти. Хоть раз сделайте мне поблажку.
Но промолчал. Это было так странно и непривычно – стать объектом их гнева, что я просто сидел и втыкал. Словно упал в холодный океан и меня омывало волнами. Поначалу мой организм испытал шок. Но потом я привык и понял, что смогу немного поплавать в холодной воде.
Эш сидела неподвижно в уголке и смотрела на меня и моих предков. Иногда я поглядывал на нее, видел в ее глазах подавленность и знал, что было тому причиной. И мне хотелось лишь одного: чтобы она не мучилась.
Тем временем на улице родаки Кори так на него орали, что он распластался на асфальте и прикинулся мертвым.
Не хочется обременять вас рассказом о том, что было дальше. Потому что мои родители оказались правы насчет последствий и ущерба. Мы натворили реальную кучу дел, и разгребать это дерьмо пришлось долго. В какой-то момент я даже задался вопросом, а стоило ли оно того.
Во-первых, против нас выдвинули массу обвинений. В Мэриленде, Виргинии и Теннесси Эш засекли дорожные радары, и ее маме прислали столько штрафов за превышение скорости, что у нее отобрали права. Но было и кое-что посерьезнее: в Миссисипи меня обвинили в причинении вреда по неосторожности за то, что я вырубил электричество в «Перекрестке», в нападении с отягчающими обстоятельствами на Оррина Симмондса-старшего, а также еще в паре преступлений против того же Оррина Симмондса-старшего, которые он приплел просто потому, что был придурком. В конце концов обвинения с меня сняли, но все равно пришлось мотаться в Миссисипи пару раз, говорить с адвокатами и судьей, а моим предкам – сопровождать меня на каждое слушание. Это стоило нам кучу денег, и я чувствовал себя ужасно, потому что сам заварил эту кашу, но расхлебывать ее пришлось другим.
Кроме того, судья снял обвинения при одном условии: триста часов общественных работ в Питтсбурге, и с этих самых пор мне приходится каждую субботу корпеть на раздаче обедов для бездомных вместе с другими малолетними преступниками, которым суд предписал общественные работы. А их засудили за гораздо более серьезные дела, чем мои, и хотя большинство из них нормальные ребята и с ними можно общаться, есть там один социопат по имени Марсель. Однажды он показал мне голубя, которого убил на парковке, и каждый раз, когда мы с ним попадаем в одну смену, я реально опасаюсь за свою жизнь.
Что до Эш, ее родители взбеленились и пригрозили перестать давать ей деньги, если она не переедет к своим бабушке и дедушке во французскую деревню. Там она сейчас и живет.
Вообще-то на фотках эта деревушка очень даже ничего. Но Эш пишет, что теперь каждый день ей хочется что-то поджечь. Это когда пишет, а так я все реже и реже получаю от нее весточку, потому что она из тех людей, кто не слишком любит переписываться. Или перезваниваться. Впрочем, меня это не удивляет. Но все равно немного обидно.
Возможно, одна из причин в том, что, когда она получила назад свой телефон, мы все послушали запись, сделанную в первый день в репетиционной, и та оказалась совсем не крутой. Не ужасной, конечно. Но любительской и монотонной, и вообще не такой, как мы себе представляли. Так что я понимаю, почему Эш захотела дистанцироваться от всего этого.
А вот предки Кори осатанели даже сильнее родаков Эш. Они сказали, что больше не пустят меня на порог, и запретили Кори ходить ко мне домой. Потом конфисковали его барабаны и заявили дирижеру нашего оркестра, что он целый год не будет ходить на музыку. И не только из-за нашего турне. Кори потом признался, что отец усадил его и сказал: мол, Кори, буду с тобой честен, это не то, что ты хочешь услышать, но я не хочу, чтобы ты становился профессиональным музыкантом. Потому что музыканты живут плохо.
Кори сопротивлялся несколько дней, а потом сдался. Такие уж у него родители: с ними не поспоришь. Так что теперь он известен в нашей школе как парень, который играл на барабанах, пока его предки их у него не конфисковали, или как чувак, который ничем не занимается, а просто ходит на занятия, а также планирует инсценировать собственную смерть и сбежать на Юкон.
Что до меня, я вроде как тоже бросил школьный оркестр. Но потому, что в школу Benson перевелся старшеклассник по имени Омар Брайтон, басист номер два летнего лагеря Билла Гарабедяна «Джазовые гиганты будущего». Он классный парень, но я просто не могу играть с ним в одном оркестре. Он слишком крутой джазовый басист. Джазовый гигант будущего, что уж там говорить. А мне просто неудобно, что я отнимаю половину песен у человека, который действительно их любит, в то время как мне они совсем не нравятся. Поэтому примерно через месяц после прихода Омара я покинул оркестр, обставив свой уход как можно деликатнее. Все равно у меня не хватало времени на репетиции из-за всех этих слушаний, поездок в Миссисипи, общественных работ и попыток скрыться от убийцы голубей Марселя.
