Так всегда бывает. Когда тебе кто-то нужен, его как раз и нет.
Все.
* * *
Шестидесятилетие Дуга Блэкмана было событием. Похоже, никто не верил, что такое вообще может случиться, и теперь Лоринг занимался организацией торжества, невзирая на довольно вялую помощь со стороны виновника торжества.
– Папа, сядь.
Лоринг находился на кухне дома, в котором прожил первые восемнадцать лет своей жизни, и не узнавал ее. Его мать только что закончила ремонт всех четырех этажей, и ему казалось, что он никогда раньше здесь не бывал, что кто-то с корнем выполол привычную зеленую лужайку и устроил на ее месте идеальный ухоженный газон.
То, что он не узнает больше дома своего детства, казалось странно тревожным.
– Пожалуйста, – взмолился он, – сядь!
Дуг пытался вытряхнуть пепельницу в мусорный контейнер, но тот никак не открывался.
– Здесь все новое. Никак не пойму, как эта чертова штука работает.
Он поставил грязную пепельницу на стол, сел и наконец дал Лорингу возможность рассказать о деталях предстоящего трибьют-концерта – небольшой зал, астрономические цены на билеты, деньги от которых пойдут на благотворительные цели, выбранные самим Дутом.
Дуг закурил новую сигарету. Третью за последние полчаса. Лоринг подсчитал, что это означает по одной каждые десять минут. Шесть за час. При такой скорости пачки ему должно хватать на три с половиной часа. Даже если он курит только шесть часов в день, в чем Лоринг сомневался, у него уходит две пачки в день.
Он смотрел, как струйки дыма вырываются из ноздрей отца и растворяются в воздухе. Он смотрел на его руку, которая подносила сигарету ко рту. Рука была покрыта сетью голубых набухших вен, и ему казалось, что он видит, как по ним струится холодная кровь. Сами руки были прозрачно-серыми, того же цвета, что и дым.
Лоринг не заметил, в какой именно момент за последние несколько лет руки его отца так постарели. И когда одна из этих старческих рук поднесла сигарету к губам, он проследил за ней глазами и посмотрел на лицо, выглядящее так, будто его на тридцать лет оставили на холодном ветру.
Каким-то непонятным образом его отец всегда казался бессмертным. Он был не просто отцом семейства, не просто патриархом, сидящим во главе стола, не просто парнем, болеющим за своих сыновей на спортивных соревнованиях. Он был легендой. Сказителем, чьи песни меняли историю и жизни. Он значил что-то, чего Лоринг не мог разглядеть, потому что находился слишком близко и не мог до конца оценить, потому что его жизнь прошла в тени этого.
Первый раз в жизни ему пришло в голову, что однажды, скорее рано, чем поздно, его отец должен умереть. Он не мог представить себе мира без Дуга Блэкмана и заранее не хотел мириться с тем, что вся Америка будет считать эту потерю своей, и скорбь сына, потерявшего отца, затеряется в скорби страны, потерявшей своего кумира.
– Расскажи мне, что там будет происходить, – сказал Дуг, – и какого черта должен буду делать я.
– Десятый раз повторяю: ничего.
– Я больше не выступаю. Не забыл?
Дут пообещал Лили, что мировое турне в 2002 году станет последним, и с тех пор действительно не выступал вживую. Но Лоринг понимал, что в предстоящий вечер отцу не удастся уйти со сцены, не спев хотя бы одну песню. Он решил умолчать об этой уверенности и предоставить событиям идти своим естественным ходом.
– Тебе надо будет только встать и поблагодарить всех в конце. А перед этим десяток твоих коллег исполнят твои песни, а может быть, и какие-нибудь свои.
– «Happy Birthday» петь не будут?
– Этого обещать не могу. Ты составил список?
Уже неделю назад Лоринг просил Дуга назвать музыкантов, которых он хочет пригласить участвовать в концерте.
Зажав сигарету в зубах, Дуг вытащил из кармана рубашки кучу бумажек. Он рассматривал их и рвал все ненужные. Какой-то счет, обертку от жевательной резинки, пустой спичечный коробок. Непорванной осталась только одна визитная карточка. Он протянул ее Лорингу. Она принадлежала какому-то банковскому чиновнику.
– На другой стороне, – сказал Дуг.
Лоринг перевернул карточку. Там был нацарапан перечень имен, из-за нехватки места слившихся в одну нечитаемую абракадабру.
Это был список всех, кто что-то значил в рок-н-ролле: старых, молодых, известных и не очень. На последнем имени Лоринг запнулся и перестал дышать.
– Папа, ты ведь не серьезно?
Дут потушил сигарету и посмотрел на имена.
– Господи, Лоринг, ну что ты разволновался? Он хороший парень. И он заслуживает этого.
Лоринг взял пепельницу и выкинул ее в мусорный контейнер, который легко открыл, воспользовавшись педалью, необнаруженной его отцом. Потом поставил пепельницу в раковину и включил воду.
– Нет. Я не хочу, чтобы он там был.
Дуг засмеялся:
– Это ведь не твой день рождения. К тому же этим ты хоть немного сможешь компенсировать ему то, что ты и твоя девушка с ним сделали.
Лоринг старался оставаться спокойным. Очевидно, его отец тоже верил в миф о том, что он украл Элизу у Пола. Если бы все действительно было так просто.
– Дело не только во мне. Элиза тоже не захочет.
– Я уже спрашивал об этом Элизу. По-моему, она не видит тут никакой проблемы.
Лоринг наблюдал за голубем, севшим на подоконник. Он махал крыльями, стараясь стряхнуть что-то со спины, и в результате потерял одно перышко.
Дуг играл зажигалкой.
– Помнишь тот вечер в Кливленде? Когда я познакомился с Элизой? – спросил он после паузы, которая показалась Лорингу нарочитой.
Глядя на отражение в стекле, он видел, как отец потянулся за новой сигаретой и закурил ее. Ему хотелось схватить его за руку и сказать, что он уже достаточно выкурил, но он знал, что Дуг только отмахнется и проворчит, что он слишком стар, чтобы менять свои привычки.
– Я тогда оставил тебе записку. Помнишь?
Лоринг кивнул своему отражению. За его спиной отец, не отрываясь, смотрел на оранжево-красный кончик сигареты.
– Сначала я подумал, что она чокнутая, но чем дальше мы говорили, тем больше я видел, что в ней есть что-то особенное.
– Папа…
– Нет, послушай. Я проговорил с ней лишний час, потому что хотел дождаться тебя, но ты так и не пришел.
Лоринг чувствовал, как скрючиваются пальцы его ног, как сжимаются кулаки и сворачиваются внутренности. Будто все его тело стремилось сжаться в комок.
Пепельница была уже чистой, но чтобы занять себя чем-то, Лоринг протер ее мыльной губкой. Он не понимал, что его отец хочет сказать всем этим, но подозревал, что это что-то о судьбе и о том, что он не использовал свой шанс узнать Элизу раньше, чем это сделал Пол.
– Что она сказала? – спросил он тихо, все еще глядя на окно.
– А?
– Элиза. Когда ты спросил ее о Поле? О дне рождения? Что именно она сказала?
– То же самое, что и я. Что это мой праздник и что я могу приглашать кого хочу.
* * *
Изображать безразличие я научилась давно и без труда. Первым делом я закусывала щеки и таким образом могла контролировать губы и сохранять нейтральное выражение. С глазами было трудней, но я обнаружила, что если я смотрю людям прямо в глаза, то они охотно мне верят, далее когда я лгу.
Все эти приемы очень пригодились, когда Лоринг заговорил об участии Пола в юбилейном концерте Дуга.
– Мне абсолютно безразлично, будет он там или нет, – сказала я, сортируя свое белье на стопочки на кровати, и хотя во рту я чувствовала вкус крови, мое лицо не выражало никаких эмоций.
Я постаралась убедить Лоринга, что Пол делает это не из желания досадить и не потому, что у него есть какой-то хитрый план вернуть меня.
– Ты помнишь, что он меня ненавидит?
– Хорошо. – Он говорил как человек, получивший извещение об увольнении. – Тогда почему он согласился участвовать?
Ответ был очевиден.
– Разве он может отказаться от предложения Дуга Блэкмана? Даже если ему придется терпеть нашу компанию.
Лоринг сидел на стуле в углу. Он наклонился и стал завязывать шнурки. Он словно боролся с ними, бросался на них в атаку и никак не мог справиться.
– Элиза, я чувствую, что у нас все хорошо сейчас. Я не хочу, чтобы он вмешался и все опять испортил.
Я продолжала кусать щеки.
– Давай вернемся в Вермонт, – сказал он.
Поездка в Вермонт была похожа на долгий уикенд. Мы плавали, играли в шахматы, вместе готовили. Лоринг даже научил меня ездить на лошади без седла. Но чувство свободы, которое у меня появилось просто потому, что мы с Полом находились в разных административных округах, было ненастоящим, очень коротким, не принесло мне никакой радости и закончилось болезненным рецидивом, как только мы вернулись в Нью-Йорк. В ту минуту, когда автомобиль пересек границу штата, все вернулось. Пол был в воздухе, которым я дышала. Он был воздухом. Удушливым и живительным одновременно. Я была уверена, что Лоринг тоже это чувствует. Поэтому, когда мы проезжали по мосту Вашингтона, он закрыл окна впервые за всю дорогу. Он пытался не пустить Пола к нам.
