Но для Марии он стал совершенно другим человеком. Мог ли доктор стать в будущем ее спасителем, она не знала, но он уже словно спасал ее понемногу каждый раз, когда пересекал пролив и заставлял ее сердце биться сильнее. Мария снова стала женщиной, а не просто пациенткой, которая на скалистом берегу ожидала смерти.
Хотя в эти первые дни осени уже начало холодать, Мария ощущала в Николаосе Киритсисе все нараставшее тепло. Приезжая на их островок каждую среду, он всякий раз задерживался, чтобы поговорить с ней. Сначала разговоры длились не больше пяти минут, но со временем они становились все дольше и дольше. Отличаясь повышенной пунктуальностью и зная, что должен вовремя явиться на прием в госпитале, доктор стал пораньше приезжать на остров, чтобы позволить себе дольше видеть Марию. Гиоргис, который все равно каждый день поднимался в шесть утра, был только рад привозить Киритсиса в половине девятого, а не в девять и видеть, что Мария приходит поговорить с доктором каждую среду. Она все так же встречала его лодку, но не ради отца.
Киритсис, будучи обычно человеком немногословным, рассказывал Марии о своей работе в Ираклионе и объяснял суть исследований, в которых он участвовал. Он рассказал, как война прервала эту работу и чем он занимался все эти годы, в деталях описывая уничтоженные бомбами города, в которых оставшиеся медицинские работники должны были стоять на посту почти круглые сутки, чтобы позаботиться о больных и раненых. Рассказывал о поездках на международные конгрессы в Египте и Испании, где специалисты со всего мира делились своими идеями и распространяли новейшие теории. Рассказывал и о разных препаратах, которые испытывались в последнее время, и говорил, что́ он на самом деле о них думает. Время от времени доктору приходилось напоминать себе, что эта женщина его пациентка и может со временем стать участницей группы добровольцев для испытания нового лекарства на Спиналонге. Иной раз он ловил себя на мысли, что странно было найти друзей на этом крохотном островке. Не только его старого знакомого Лапакиса, но и вот эту молодую женщину.
Мария внимательно слушала Киритсиса, но мало что говорила о собственной жизни. Она чувствовала, что ей нечем особо поделиться. Ее существование теперь стало таким ограниченным, так сфокусировалось на одном.
Но, насколько то было видно Киритсису, люди на Спиналонге вели такую жизнь, которой можно было почти что позавидовать. Они занимались своими делами, посиживали в кофейне, смотрели новые кинофильмы, ходили в церковь и помогали друзьям. Они жили в коммуне, где все знали друг друга и были связаны между собой. В Ираклионе же Киритсис мог каждый день в течение недели проходить из конца в конец по самой людной улице и не увидеть ни единого знакомого лица.
Для Марии такими же жизненно необходимыми, как встречи с доктором Киритсисом, стали и ее еженедельные встречи с Фотини, но свиданий с подругой она в последние дни ожидала со страхом.
– И что, на этой неделе тоже видели, как он выходил из того дома? – в очередной раз спросила она, как только Гиоргис отошел достаточно далеко.
– Раз-другой видели, – ответила Фотини. – Но только когда и Андреас там был. Начался сбор оливок, так что он больше бывает дома. Маноли с Андреасом осматривали прессы и потом вместе вернулись в большой дом к ужину.
– Может быть, твой брат все это просто вообразил. Если бы Маноли и Анна стали любовниками, Маноли уж точно не стал бы ужинать с Андреасом, так ведь?
– Почему же нет? Как раз наоборот, если бы он перестал приходить, подозрений стало бы больше.
Фотини была права. Анна тратила много времени на то, чтобы к вечеру быть безупречно причесанной, иметь свежий маникюр, она надевала самые красивые платья и играла двойную роль – хорошей жены перед мужем и доброжелательной хозяйки дома перед его двоюродным братом. Она без труда справлялась с ситуацией, и можно было не опасаться, что она случайно бросит на Маноли кокетливый взгляд или обронит лишнее словечко. Для Анны подводные течения лишь добавляли удовольствия от игры на воображаемой сцене и остроты ощущений. А когда приходили родители Андреаса и напряжение возрастало, Анна еще сильнее наслаждалась своей тайной.
– Тебе понравилось, как прошел вечер? – спрашивала она Андреаса позже, в темноте супружеской спальни.
– Да, а что?
– Просто так спросила, – отвечала Анна, а когда они начинали заниматься любовью, она ощущала тяжесть тела Маноли и слышала его низкие стоны.
И почему бы Андреас стал в чем-то сомневаться? Он засыпал во тьме комнаты с закрытыми ставнями, молчаливый и спокойный, – неожиданная жертва страсти Анны к другому человеку, мужчине, с которым она могла предаваться наслаждениям лишь при дневном свете.
Анна не видела в этой ситуации ничего противоестественного. У нее ведь не было выбора – Маноли появился в ее жизни совершенно неожиданно, и ее реакция на него была стихийной. Свобода воли никакой роли во всем этом не играла, и Анне даже в голову никогда не приходило, что могло быть иначе. Присутствие Маноли электризовало ее, заставляло шевелиться все волоски на ее теле, вызывая острое желание ощутить его прикосновение. По-другому и быть не могло. Она говорила себе: «Я не могу с этим справиться», и в те дни, когда Андреас уезжал на самые дальние участки, причесывалась особенно старательно и ждала Маноли к обеду в своей кухне. «Я ничего не могу с этим поделать».
Маноли был кровным родственником ее мужа. И обладай Анна всей силой воли мира, она не смогла бы прогнать его. Она попалась в ловушку, но была не из тех жертв, что жалуются, а Андреас, хотя все и происходило под крышей его дома, даже в малой мере не подозревал того, что Анна предает мужа в его же постели, а их венчальные короны становятся свидетельством ее вероломства.
Андреас совершенно не задумывался о Маноли. Он был рад тому, что кузен вернулся наконец из своих путешествий, но предоставил заботы о нем своей дорогой матушке, которую ужасно тревожило то, что племяннику уже за тридцать, а он до сих пор не женат. Андреас сожалел о том, что намечавшийся брак с сестрой его жены наткнулся на столь непреодолимое препятствие, но думал, что рано или поздно двоюродный брат найдет другую подходящую женщину и приведет ее в семью. Что касается Элефтерии, она, конечно, жалела о том, что милая невеста ее племянника исчезла из их жизни, но еще больше ее беспокоили смутные подозрения о неких отношениях между Маноли и женой сына. Но ничего определенного она не замечала и иной раз говорила себе, что все это лишь плод ее воображения. Все казалось неуловимым, как тень пробежавшего облачка.
Мария с содроганием думала о том, как могла вести себя Анна. Ее сестра ведь никогда не осторожничала, и вряд ли что-то могло ее изменить. Но по-настоящему Мария тревожилась не из-за Анны, а из-за того, как все это могло отразиться на их отце. Ему ведь и без того немало досталось.
– Неужели ей не стыдно? – пробормотала она.
– Не уверена, что она вообще на это способна, – ответила Фотини.
Женщины попытались говорить о другом, но разговор постоянно сворачивал на непорядочность Анны. Подруги рассуждали о том, как долго все это может продолжаться, наверное, когда Анна вдруг бросит на Маноли неосторожный взгляд и заставит Андреаса на мгновение замереть и задуматься. Прежнее чувство Марии к Маноли мало-помалу испарилось. И теперь она думала лишь о том, что не в силах что-либо изменить.
Стоял уже конец октября. Зимние ветра набирали силу и вскоре станут пронизывать насквозь даже самые толстые пальто и самые плотные шерстяные шали. Марии начало казаться, что невежливо заставлять доктора Киритсиса подолгу стоять на берегу, но мысль о том, чтобы отказаться от разговоров с ним, казалась ей невыносимой. Ей нравилось разговаривать с этим человеком. У них никогда не иссякали интересные темы, хотя Мария и чувствовала, что сама она может сказать мало интересного. Она поневоле сравнивала эти беседы с тем, о чем они говорили с Маноли. Ее жених постоянно подшучивал и кокетничал, но в разговорах с доктором Киритсисом не было и намека на флирт.
– Мне хочется понять, каково это на самом деле – жить здесь, – сказал однажды доктор, когда ветер завывал вокруг них.
– Но вы же видите остров каждую неделю. Вы должны знать его так же хорошо, как и я, – недоумевая, ответила Мария.
– Я смотрю на него, но я его не вижу, – возразил доктор. – Мне доступна только внешняя сторона. Это совсем не то.
– Может быть, вы хотели бы зайти ко мне домой выпить кофе?
Мария мысленно время от времени уже произносила эти слова, но, когда они сорвались с языка, девушка с трудом узнала собственный голос.
– Кофе? – Киритсис отлично все расслышал, но повторил последнее слово, просто чтобы сказать что-нибудь в ответ, не молчать.
