Но были и такие, кто с радостью ожидал своих гостей в этот исторический вечер. Мать Фотини, Савина Ангелопулос, до сих пор не могла забыть свою милую подругу Элени, по которой горевала много лет, для нее увидеть Марию снова на свободе было огромным счастьем. Это означало, что теперь в семье Петракис осталась одна трагедия вместо двух. Фотини радовалась, как никто другой, если не считать Гиоргиса. Она ведь должна была воссоединиться со своей лучшей подругой. Им не нужно было больше сидеть в полутьме дома Марии на Спиналонге. Они могли спокойно устроиться на светлой террасе таверны и обсудить дневные события, наблюдая за тем, как садится солнце и всходит луна.
В палящей жаре этого августовского дня в кухне таверны Стефанос готовил огромные блюда рагу из козлятины, жарил меч-рыбу, варил плов и пек медовое печенье с изюмом. Это будет пир на весь мир, и вкусной еды должно быть очень много.
Вангелис Лидаки очень любил подобные события. Он наслаждался эмоциональным жаром, наполнявшим такие дни, выбивавшиеся из обыденности, и еще он отлично понимал, что это означает для Гиоргиса, одного из его постоянных, пусть и неразговорчивых посетителей. Вангелису даже пришло в голову, что некоторые из обитателей Спиналонги могут стать новыми жителями Плаки, увеличив население деревни и его собственные доходы. Успех для Лидаки оценивался количеством пустых бутылок из-под пива и ракии, которые он собирал в конце каждого дня в старые ящики, теперь он надеялся, что таких бутылок заметно прибавится.
Сами бывшие прокаженные испытывали такие же смешанные чувства, как и люди, готовые принять островитян. Некоторые из обитателей колонии даже самим себе не осмеливались признаться в том, что отъезд наполняет их таким же страхом, как и прибытие на остров. Спиналонга давала им и во сне не снившуюся прежде защиту, и многие боялись ее потерять.
Некоторые из островитян, несмотря на то что на них болезнь не оставила видимых следов, все равно были полны опасений, думая, что никогда уже не смогут жить нормальной жизнью.
Что же касалось молодых… Димитрий был не единственным из них, кто вообще не знал ничего, кроме Спиналонги. Она была всем его миром, а все внешнее оставалось для него не более реальным, чем картинка в какой-нибудь книге. Даже деревня, которую они видели каждый день по другую сторону пролива, казалась не более чем миражом.
Марии не приходилось прилагать усилий, чтобы вспомнить жизнь на Крите, хотя иногда ей казалось, что прошлое, на которое она оглядывалась, принадлежало не ей, а кому-то другому. Что может ждать женщину, лучшую часть жизни проведшую в качестве прокаженной, превратиться теперь в старую деву? Все, что в действительности могла видеть Мария по другую сторону непрерывно кипящих вод, представляло собой темноту и неуверенность.
Многие жители Спиналонги провели последний месяц перед отъездом, тщательно упаковывая каждую вещицу, чтобы все забрать с собой. Это были те, кто уже получил радостный отклик от своих родных, которым они написали, чтобы сообщить весть об освобождении. Они знали: им будет где распаковать свою одежду и посуду, кастрюльки и драгоценные коврики. Другие словно не обращали внимания на то, что должно произойти, до последней минуты занимаясь обычными делами, как будто ничего в их жизни не собиралось меняться. Август был даже более жарким, чем обычно, с яростными ветрами, которые пригибали к земле розовые кусты и срывали с веревок сушившееся белье, унося его вдаль, как гигантских белых чаек. К полудню все, кроме ветра, затихало. А он продолжал колотить в двери и стучать ставнями, пока люди дремали в полутемных комнатах, прячась от солнечного жара.
Но вот настал день отъезда, и были люди к нему готовы или нет, пришло время покидать остров. На этот раз не только Гиоргис отправился к Спиналонге, но еще и полдюжины деревенских рыбаков, наконец-то поверивших, что бояться нечего, чтобы помочь перевезти со Спиналонги людей со всеми их пожитками. В час дня двадцать пятого августа с берега Плаки люди увидели эту маленькую флотилию.
Накануне в церкви Святого Пантелеймона был отслужен молебен, но уже за много дней до этого люди шли и шли в церковь, чтобы зажечь свечи и прочитать молитвы. Они произносили слова благодарности, глубоко вдыхая, чтобы успокоить взвинченные нервы, наслаждались густым, сладким ароматом ладана, они просили Бога дать им достаточно храбрости для встречи с миром, лежавшим за узкой полоской воды.
Первыми усадили в лодки самых старых и тех, кто был еще болен. Осликам в тот день пришлось основательно потрудиться, топая сквозь туннель туда и обратно, перевозя имущество людей и волоча тележки, нагруженные коробками и ящиками. Огромная гора вещей выросла на берегу, превращая давнюю мечту в ощутимую реальность. Только теперь некоторые поверили, что старая жизнь закончилась и должна начаться новая. Проходя через туннель, они как будто слышали биение собственных сердец, отдававшееся от холодных каменных стен.
Киритсис встречал переселенцев на берегу в Плаке, убеждая тех, кто не поправился еще до конца и должен был поехать в Афины, продолжать лечение и очень внимательно относиться к себе.
Среди тех, кто задержался на острове, были Лапакис и Мария. Доктору необходимо было разобраться в оставшихся бумагах и уложить все необходимое в коробки. Эти медицинские отчеты давали его пациентам чистый вексель здоровья и должны были находиться под его личным присмотром, пока все не переберутся на Крит. Только тогда доктор собирался вручить каждому его документы. Это были паспорта островитян, дававшие им полную свободу.
Мария, в последний раз выходя из переулка, ведшего к ее дому, посмотрела на холм, на больницу. Она увидела Лапакиса, тащившего вниз по дороге тяжеленные коробки, и поспешила ему на помощь. Вокруг видны были следы поспешного отъезда. Ведь некоторые до последнего момента отказывались верить, что действительно смогут уехать. Кто-то забыл закрыть окно, и теперь рама хлопала на ветру, несколько ставен соскочили с петель и занавески плескались снаружи, как паруса. На столе кофейни стояли забытые чашки и блюдца, в школьном классе на парте осталась чья-то раскрытая книга. А на доске до сих пор виднелись написанные мелом алгебраические формулы. В одном из магазинчиков на полке сиротливо стоял ряд консервных банок, как будто торговец намеревался однажды снова открыть свое заведение. Яркие герани, посаженные в старые банки из-под оливкового масла, уже начали увядать. И никто не собирался поливать их этим вечером.
– Не стоит беспокоиться из-за меня, Мария, – покачал головой раскрасневшийся доктор. – Вам и так есть о чем подумать.
– Нет, позвольте вам помочь. Вам больше незачем надрываться из-за нас, – ответила Мария, забирая у доктора одну из коробок поменьше. – Мы ведь теперь здоровы, разве не так?
– Определенно здоровы, – согласился Лапакис. – И некоторые из вас вообще могут забыть о том, что было. – Едва произнеся эти слова, он сообразил вдруг, насколько сложным может оказаться мир для его бывших пациентов, и смутился из-за собственной бестактности. – Все сначала – вот что я имел в виду. Вы начнете все сначала.
Лапакис не мог этого знать, но «начинать сначала» – как раз не то, чего хотела бы Мария. Это предполагало, что вся ее жизнь на островке будет отброшена. Но откуда знать доктору, что самое драгоценное, что случилось с Марией, не могло бы произойти, если бы она не оказалась в изгнании, на этом маленьком островке, и что она совершенно не желала все это оставлять в прошлом?
Когда Мария бросила последний взгляд на главную улицу, глубокая тоска переполнила ее. Воспоминания накатывались друг на друга, перемешиваясь и сталкиваясь. Прекрасные друзья, найденные здесь, веселье дней общей стирки, радость церковных праздников, удовольствие от просмотра новых фильмов, удовлетворение от помощи людям, которые действительно в ней нуждались, невольный страх, когда в кофейне вспыхивали яростные споры между афинянами, причем на темы, которые вообще не имели отношения к их повседневной жизни.
Марии казалось, что и мгновения не пролетело с того дня, когда она стояла здесь в первый раз, глядя на деревню. Четыре года назад она была полна ненависти к Спиналонге. Тогда смерть казалась ей лучшим исходом, чем пожизненное заключение на этом островке, но вот теперь она вдруг испытала желание не уезжать. Всего через несколько минут должна начаться другая жизнь, а Мария не знала, как с ней справиться.
Лапакис прочел все это на ее лице. Для него ведь тоже судьба готовила нечто неопределенное, потому что его работа на Спиналонге закончилась. Он должен был поехать в Афины и несколько месяцев провести с теми прокаженными, которые перебирались в госпиталь Святой Варвары, потому что нуждались еще в лечении, но после того его жизнь лишалась смысла.
