Андреас начал замечать, как меняется настроение Анны в ту самую минуту, когда Маноли уходит: вот она только что была веселой, а теперь хмурится. Наконец он обратил внимание на то, что самые теплые улыбки жены предназначены его кузену. Андреас старался выбросить из головы такие мысли, но было и кое-что другое, пробуждавшее в нем подозрения. Как-то вечером он вернулся с полей и увидел, что постель не застелена. Это случилось и еще несколько раз; кроме того, он замечал иногда, что простыни смяты.
– Что такое происходит с горничной? – спросил он. – Если она не выполняет свои обязанности, ее нужно уволить.
Анна пообещала поговорить с девушкой, и некоторое время Андреас не находил причин для недовольства.
Жизнь на Спиналонге текла как прежде. Доктор Лапакис приезжал и уезжал каждый день, а доктор Киритсис теперь добирался на остров из Ираклиона трижды в неделю. В один из осенних вечеров, когда он уже направлялся со Спиналонги обратно в Плаку, кое-что сильно поразило его. Уже спустились сумерки; солнце ушло за горы, лишив линию побережья света и погрузив ее почти в темноту. Но когда доктор оглянулся, то увидел, что Спиналонга все еще купается в золоте последних солнечных лучей. И это показалось Киритсису знаменательным.
Ведь именно Плака обладала многими из тех свойств, которые ожидаешь от какого-нибудь острова. Она была замкнутой, необщительной и закрытой от внешнего мира, в то время как Спиналонга кипела жизнью и энергией. Местная газета «Звезда Спиналонги» по-прежнему издавалась Янисом Соломонидисом, и в ней печатались мировые новости, вместе с комментариями. В газете также можно было прочесть обзор фильмов, которые стоило показать в поселке в ближайшие месяцы, и сочинения Никоса Казандзакиса, маленькими отрывками. Неделя за неделей обитатели острова читали его фантастический роман «Свобода или смерть», буквально проглатывая каждое слово, и ждали следующей недели, чтобы прочесть очередной кусочек, который тут же принимались обсуждать в кофейне. Когда в июне этого года критский писатель получил Международную премию мира, в газете даже перепечатали его речь при вручении награды. «Если мы не хотим, чтобы мир погрузился в хаос, мы должны отпустить на свободу ту любовь, что заперта в сердце каждого человеческого существа», – так сказал Казандзакис.
Эти слова отозвались в душах обитателей Спиналонги, которые лучше других знали, что такое увечья и страдания и что такое очутиться вдали от дома, живя на далеком острове. Многие из них наслаждались теперь, часами пережевывая последние высказывания этого литературного и политического Голиафа, а заодно и других, не столь значительных авторов. Нескольким из афинян ежемесячно присылали книги для пополнения уже немалой библиотеки Спиналонги, которой мог пользоваться каждый островитянин. А уж теперь, возможно благодаря мечте о скором отъезде с острова, его обитатели стали еще внимательнее присматриваться к внешнему миру.
Вечером кофейня и таверна были битком набиты людьми, и теперь даже зашла речь об открытии второй маленькой таверны. Участки обработанной земли в дальней части острова выглядели так, словно собирались этим летом дать отличный урожай, а на рынке, работавшем дважды в неделю, было что купить и продать. Остров никогда прежде не находился в таком отличном состоянии, даже когда турки построили здесь первые дома, условия на Спиналонге не были такими хорошими.
Время от времени Мария позволяла себе выплескивать чувства в разговорах с Фотини.
– Знаешь, теперь как будто стало еще тяжелее, ведь я знаю, что у нас есть шанс вылечиться, – сказала как-то она, сжимая руки подруги. – Можно ли нам помечтать или следует радоваться тому, что есть?
– Радоваться настоящему никогда не вредно, – ответила Фотини.
Мария знала: подруга права. Она ведь ничего бы не потеряла, если бы довольствовалась тем, что было у нее здесь и сейчас. Но кое-что терзало ее ум, и это были последствия возможного исцеления.
– Что тогда может случиться? – спросила она.
– Ты вернешься к нам в Плаку, разве не так? И все будет как прежде.
Фотини явно упустила суть вопроса. Мария уставилась на собственные руки, потом глянула на подругу, которая в процессе разговора обвязывала крючком край детского платьица. Фотини снова была беременна.
– Но если я уеду со Спиналонги, то больше никогда не увижу доктора Киритсиса, – тихо произнесла Мария.
– Конечно увидишь! А если ты больше не будешь жить здесь, он перестанет быть твоим врачом и все может измениться.
– Я понимаю, ты права, но мне от этого страшно, – ответила Мария. Она показала на газету, что лежала на ее столе, развернутая так, что виден был отрывок из книги Казандзакиса. – Посмотри на это. «Свобода или смерть». Точнехонько отражает мои дела. Я могу получить свободу, но она будет для меня не лучше смерти, если я не увижу больше доктора Киритсиса.
– Он так ничего тебе и не сказал?
– Нет, ничего, – покачала головой Мария.
– Но он приходит к тебе каждую неделю. Разве это не говорит о многом?
– Не совсем, – вырвалось у Марии. – Хотя я понимаю, почему он не может ничего сказать. Это было бы неправильно.
Мария, встречаясь с Киритсисом, ничем не выдавала своих тревог. Вместо того она пользовалась временем их встреч, чтобы попросить совета насчет тех, за кем она ухаживала в «блоке». Эти люди нуждались в немедленной помощи, избавлении от боли, терзавшей их ежедневно. Некоторые из их проблем были необратимыми, но другие можно было решить правильно назначенной физиотерапией. Марии хотелось убедиться, что ее советы относительно упражнений верны, потому что некоторые из этих больных редко показывались врачу. И она с еще большей энергией, чем прежде, погрузилась в работу. Мария не собиралась просто сидеть и ждать неопределенной возможности покинуть Спиналонгу. Возвращение на Крит могло вызвать слишком много смешанных чувств, и не только у самой Марии, но и у других. Спиналонга являлась для них надежным убежищем, а мысль об отъезде с острова была и радостной, и горькой. Даже если бы они полностью избавились от инфекции, у многих все равно остались бы следы болезни – шрамы, странная пигментация кожи, скрюченные руки, деформированные ноги. И восстановление таких больных могло занять целую жизнь.
Мария не знала, что врачи снова и снова проверяют тех пациентов, которые первыми начали принимать новое лекарство уже больше года назад. И пятеро из них, похоже, полностью избавились от бациллы. Одним из таких оказался Димитрий Лемониас, вторым – Теодорос Макридакис. В течение всех лет с того момента, когда Пападимитриу победил его на выборах и занял место старосты острова, Макридакис стоял в политической оппозиции к афинянам, которые без усилий превратились в правящий класс. И теперь, располнев и поседев, он продолжал выставлять свою кандидатуру, но каждый год поддержка Пападимитриу становилась все сильнее и количество голосов, поданных за Макридакиса, уменьшалось.
Но на самом деле он ничего не имел против этого. Да и с какой стати? Условия жизни всех обитателей острова только улучшались с тех пор, как он приехал сюда много лет назад, и Макридакис не хуже других знал, что в основном они должны благодарить за это афинян. Его отношение к ним смягчалось год от года, но он продолжал выставлять свою кандидатуру просто для того, чтобы в кофейне не угасали живые обсуждения.
Как-то в конце долгого и тяжелого дня Киритсис и Лапакис снова сели за стол, чтобы просмотреть результаты некоторых анализов. Кое-что уже стало для них очевидным.
– Ты понимаешь, что скоро у нас будет возможность выписать всех этих пациентов? – спросил Киритсис с редкой для него улыбкой.
– Конечно, – кивнул Лапакис. – Но сначала нам понадобится получить одобрение правительства, а они едва ли дадут его быстро.
– Я буду просить, чтобы нам разрешили отпускать выздоровевших с условием, что они будут продолжать лечение еще несколько месяцев и проверяться в течение года.
– Согласен. А как только мы получим разрешение, то скажем пациентам. Но не раньше.
Миновало несколько недель, прежде чем пришло письмо. В нем говорилось, что анализы пациентов должны быть отрицательными в течение целого года, прежде чем они получат разрешение покинуть остров. Киритсис был разочарован промедлением, которое должно было последовать за таким решением, но все же цель, к которой он стремился, была уже недалеко. В следующие месяцы результаты обследований оставались хорошими. Похоже было на то, что первые десять выздоровевших могли уехать еще до Рождества.
– Как ты думаешь, можем мы уже им сказать? – спросил как-то утром Лапакис. – Некоторые постоянно спрашивают, когда их отпустят, и мне уже трудно их обманывать.
