1. Романтический сценарий.
Это значит – жить в иллюзии вечной любви. Этот сценарий категорически исключает понятие измены. Риск, очевидно, состоит в том, чтобы очнуться под конец жизни лишенным всех чувственных возможностей и сказать себе: «Какой же я был дурак…» Побочные эффекты: разочарование, желание читать мораль другим, ханжество всех разновидностей, нестабильное настроение.
2. Сентиментальный сценарий.
Это сценарий витиеватый: он спасает любовь любовью. Человек, о котором идет речь, хороший мальчик. Он любил свою жену в течение многих лет, и вот, он этого не ожидал, на него сваливается… Неужели он и в самом деле виноват? Чтобы оправдать себя, по крайней мере, в собственных глазах, он играет комедию любви. «Я влюблен», – пускает он слезу перед друзьями, отмечая, что эта красивая секретарша гораздо более чувственна, чем его жена (к которой он до сих пор испытывает «бесконечную нежность»). Он разводится и женится во второй раз. Для него, как говорил Рот, неверность является «вербовкой новой жены».
3. Патетический сценарий.
Он заключается в том, чтобы изменять и тут же испытывать сожаление. Человек, о котором идет речь, будет бросаться к ногам своей жены, умоляя ее о прощении. Он будет влюблен в нее еще больше, станет презираем ею, и чувство вины сделается новой питательной средой для его любви, когда лояльность будет восстановлена. Цена: стыд и уродство.
4. Буржуазный сценарий.
Он включает в себя элемент постоянного сокрытия. Это ситуация компромисса, которая зарекомендовала себя еще в XIX и XX веках, но все это годится лишь до того дня, когда из-за грубой ошибки вдруг возникает правда. В зависимости от психологии женщины исход этого сценария может варьироваться от немедленного разрыва отношений до безразличия и, таким образом, до молчаливого возобновления ситуации.
Николя вздыхает: каждый из этих сценариев вызывает у него тошноту.
Но эти вопросы – специфичны ли они для мужчин, как, похоже, предполагает Софи? Насколько он может судить, проблема одинакова для всех. Так почему же он чувствует, что Полин это чуждо? Слушая рассказы Софи о ее многочисленных приключениях, Полин ей не верит. Она даже чувствует некоторое волнение – из-за безликого множества, – но знает, что не создана для этого. Полин слишком сентиментальна и не рассматривает секс иначе, чем подтверждение любви. Ее мечты состоят в другом: закрывая глаза, она представляет себе, что стареет рядом с Николя. В любом случае, именно это она сказала ему несколько дней назад, во время прогулки по берегу Сены. Она уже видела себя с седыми волосами, с морщинистой кожей, под руку с человеком, которого любит, и это видение казалось ей замечательным.
– На мой взгляд, ты будешь очень хорошим старичком, – добавила она с мягкой улыбкой. Какое-то мгновение он ненавидел ее за эту фразу; он уже видел себя, как эти погибшие под Верденом: удрученным бессмысленностью жертвы.
Ранее в тот же день, когда она готовилась к ужину, Полин наткнулась среди своих вещей на синтетический парик, о существовании которого она и забыла. И тут же к ней вернулось воспоминание о вечере, для которого она была вынуждена поменять облик. Их было много, таких вечеров, когда надо было носить этот парик: розовый, почти флуоресцентный, подстриженный под каре, с большой челкой, в стиле кабаре. Что они праздновали тогда? Диплом? Или конец первого года? Она не была уверена.
Стоя перед зеркалом, Полин не смогла не примерить этот парик и была удивлена метаморфозе, произошедшей у нее на глазах: у нее возникло ощущение, что она другая женщина. Более того, появившийся у нее за спиной Николя ее даже не узнал. Она повернулась к нему, и улыбка осветила ее лицо.
– Видел, что я нашла?
Она была красива, но эта красота имела соблазнительный оттенок порока: искусственный парик придал ей неожиданный эротический вид. Он даже подошел к ней, охваченный порывом, которого от себя не ожидал, встал на колени перед ней и расстегнул ей юбку.
– Что ты делаешь?
У него было чувство, что он увидел ее в первый раз. Этот парик вдруг открыл ему, что любая женщина может быть другой. Он стянул ее белые трусики вниз по ногам. Появился ее лобок, пахнущий осенью. Он почувствовал его, а затем лизнул.
– Я не знала, что парик может произвести на тебя такое впечатление, – сказала она чуть позже с веселой улыбкой, но и с недоумением, как будто она впервые поняла, что он мог бы точно так же переспать и с другой женщиной.
Он по-прежнему стоит на кухне, прижавшись лбом к оконному стеклу, и думает о том ужине. В принципе, свобода, с которой Софи говорила о гедонизме, дестабилизировала его. С такой женщиной он хотел бы жить. Он любит Полин, но она ставит любовь так высоко, что у него порой начинается головокружение. С Софи он был бы счастлив.
Чтобы изгнать противоречивые мысли, Николя пытается вспомнить первые несколько месяцев своей истории с Полин, какие-то картинки (их первая поездка в Италию, их переезд в эту квартиру, ночь в Шартре, некоторые радостные моменты). Эти образы объединяются в целое, которое можно было бы назвать началом, но у него возникает ощущение, что теперь все это где-то позади.
Николя берет чашку с кофе, переходит в свой небольшой кабинет и включает компьютер. Ему нечего делать в течение дня, кроме как писать. Чтобы набраться мужества, он рассматривает афишу «Путешествия в Италию», которую Полин подарила ему на день рождения. Этот фильм в свое время сильно воздействовал на новое поколение. Трюффо считал, что это был первый современный фильм, Риветт увидел в нем важное произведение, поэтому он – «репрезентация своего времени». Николя тоже хотел бы сделать фильм, о котором сказали бы нечто подобное. Но для этого надо было прочувствовать, глубоко прочувствовать, что же характеризует эпоху, в которую великая лотерея Истории произвела его на свет.
Он снова думает о Чоране, про которого Полин рассказала ему несколько дней назад. Вот уже несколько лет она испытывает страсть к Румынии. У нее была возможность съездить туда по работе, и она с тех пор считает, без всяких на то оснований, что Бухарест – один из красивейших городов в Европе. Чоран, в свою очередь, хотя и учился в Бухаресте, провел большую часть своей жизни в Париже. Однажды вечером – история, видимо, происходила в 80-е годы – Клод Галлимар пригласил его на ужин с несколькими писателями (в том числе с Миланом Кундерой и Филиппом Соллерсом). Чоран очень пессимистичный автор, но в жизни он был довольно приятным человеком, и часто, как это ни парадоксально, к нему обращались в поисках утешения. Складывается впечатление, что он тратил время, рекомендуя в своих книгах самоубийство, но не приветствовал этого в жизни. В любом случае автор книги «На вершинах отчаяния» не имел репутации неприятного гостя. В тот вечер, однако, перед всеми гостями Галлимара он не произнес ни слова. Ни во время закуски. Ни за основным блюдом. И пришлось ждать десерта, пока он наконец взял слово.
– Во всяком случае, – сказал он без всякого предисловия, – самое важное событие второй половины ХХ века – это…
Все были удивлены его словам и замолкли, чтобы услышать продолжение. Да? Что такое? Деколонизация? Сексуальное освобождение? Торжество капитализма? Начало фразы действительно заставляло узнать об этом больше… Но Чоран взял паузу. Он откашлялся в поиске слов, а потом заявил:
– Да, самое важное событие второй половины ХХ века – постепенное сужение тротуаров.
Все улыбнулись, немного смущенные, словно это шутка. Как можно серьезно рассматривать сужение тротуаров в качестве самого важного события второй половины ХХ века? И все же, если оглянуться назад, это преобразование повлияло на нашу повседневную жизнь более непосредственно, чем большинство крупных событий, про которые мы спешим сказать, что они формируют Историю.
Стены падают, башни рушатся, но в какой степени эти события изменяют нашу жизнь? Напротив, с сужением тротуаров наша мечтательность нарушается глубочайшим образом. Если мы больше не можем прогуливаться, то и не можем смотреть на мир, как раньше, и наше отношение ко времени, как и к прогулке, к любви или к красоте, необратимо изменяется. Вот что наверняка хотел сказать Чоран в тот вечер: самые глубокие изменения эпохи не обязательно самые зрелищные, они часто прячутся в тени тривиальных вещей.
Чтобы создать произведение «репрезентацией своего времени», надо бы спросить себя, что является наиболее важным событием начала XXI века. Может быть, это просто, как предложил в тот вечер режиссер, постепенное исчезновение понятия жертвенности?
Пока постановщик рассказывал свои польские истории, Николя отметил, что Софи явно думает о чем-то другом. А ведь речь шла о ее стране, о ее прошлом, но она, казалось, отсутствовала. Все это поняли, и ей пришлось оправдываться, причем весьма странным образом:
