10
Пока постановщик рассказывал свои польские истории, Николя отметил, что Софи явно думает о чем-то другом. А ведь речь шла о ее стране, о ее прошлом, но она, казалось, отсутствовала. Все это поняли, и ей пришлось оправдываться, причем весьма странным образом:
– Вы знаете, нас учили в полном отрицании. Я не знаю, можете ли вы себе представить, но когда я ходила в школу, на уроках истории у нас не было упоминаний Холокоста. Он не существовал. Потому что все в этой стране были заинтересованы в замалчивании правды. И я не говорю о 50-х годах, я имею в виду 90-е! Поэтому, естественно, узнав об этих событиях, я, как и все мое поколение, увлеклась этим. Мне даже снились кошмары по ночам. А потом вдруг я решила, что это была не моя жизнь. Я захотела начать с нуля. Без памяти…
Напротив, Кшиштоф был одержим исторической правдой, и все его спектакли вращались вокруг подобных тем: чувство вины, убийство, кровь, жертвенность… Софи думала, что бесполезно повторять до бесконечности одно и то же; она предпочитала счастье. «Мой способ сопротивления, – говорила она, – наслаждаться жизнью!» Она этим пользовалась – возможно, даже чрезмерно. Несколько дней назад одна женщина явилась к Софи домой, чтобы дать ей пощечину и предупредить, чтобы она не смела больше вертеться вокруг ее мужа. «Вы понимаете? Как будто это моя ошибка…» В этом случае речь шла о человеке, с которым Софи встречалась время от времени, без каких-либо последствий. По ее словам, у его жены не было причин для ревности. И еще меньше – для насилия. Почему же она не понимает, что такие отношения не несут для нее никакой опасности?
Николя был очарован Софи. Он говорил себе: «Она и я, мы говорим на одном языке».
И вот он встает из-за своего стола, его голова полна разными мыслями, и направляется в гостиную. Полин там оставила свой красный блокнот, в котором она записывает координаты всех своих друзей. Адрес Софи должен там быть. Николя выбирает момент, чтобы отправить ей эсэмэс. Согласится ли она тайно увидеться с ним?
«Я мечтаю о тебе», – написал он. «Ах, вот как? Я не была слишком злой, по крайней мере…» – «Нет, нет. Напротив». – «Но я была не слишком любезна?»
Николя вдруг выходит из задумчивости, напуганный чудовищностью своего поступка. Как он может думать о подобных вещах? Он с удивительной быстротой хватает стационарный телефон и звонит Полин на работу. Она берет трубку после первого же звонка, но не может с ним говорить: она не одна, и ей нужно решить одну неотложную проблему. Что он хочет сказать? Ничего серьезного?
Нет, нет. Ничего серьезного. Он просто хотел ей сказать, что любит ее.
Николя чувствует, как она улыбается на другом конце провода.
– Я тоже, – отвечает она шепотом и вешает трубку.
Людвик Заменгоф был офтальмологом из Белостока (Польша). В конце XIX века, отметив для себя, что напряженность в отношениях между общинами в основном связана с тем, что не существует одного языка, он решил изобрести нейтральное средство коммуникации, способное улучшить понимание между людьми. Более десяти лет он работал над созданием нового языка, который назвал «эсперанто».
Затем Заменгоф опубликовал Unua Libro, первую грамматику этого международного языка, смеси из всех европейских языков, а позднее доказал, что этот язык – один из самых простых для изучения. Нужно понимать, что в то время Польша не существовала как государство: она была разделена между Австрией, Пруссией и Россией. В Белостоке, таким образом, жили поляки, русские, немцы и евреи – комбинация, мало способствующая социальному миру. Наблюдая напряженность между разными народами, Заменгоф решил изобрести язык, на котором говорили бы все и который, будучи ничьим, мог бы стать языком для всех.
Ему было девятнадцать лет, когда он начал одновременно с обучением медицине составлять грамматику эсперанто. После первых публикаций на эту тему, несколько лет спустя, его проект стал известен, и Толстой даже послал ему хвалебное письмо. Несмотря на царскую цензуру, общества эсперанто стали создаваться по всей Европе, а в 1905 году прошел Первый международный конгресс по эсперанто в Булонь-сюр-Мер (Франция). Можно себе представить наэлектризованную атмосферу этой конференции. Там собрались утописты из всех европейских стран, которые искренне верили, что через пару поколений все будут говорить на этом языке и люди избавятся от своих убийственных позывов.
Заменгоф выступил на конгрессе с речью. Там же в зале сидела его беременная жена. Она гордилась им. Он говорил о братстве, о согласии и мире. Публика ему страстно аплодировала. А через десять лет началась Первая мировая война.
Заменгоф умер в 1917 году, именно тогда, когда пал царь и Ленин поехал в своем бронепоезде через всю Европу в Петроград. Но это не стало концом эсперанто. У Заменгофа было трое детей: мальчик и две девочки. Они выучили язык и продвигали его, читая лекции по всей Европе. А потом пришло время Сталина и Гитлера: и тот, и другой опасались этой истории с международным языком. Гитлер даже написал в Майн Кампф, что эсперанто – «язык еврейского заговора». И вновь Польша исчезла с мировой карты, сожранная на западе Германией, а на востоке – Россией, а гестапо получило приказ заняться семейством Заменгофа. Сын был расстрелян в январе 1940 года, а две его сестры умерли два года спустя в Треблинке.
Но говорить на одном языке – достаточно ли этого для того, чтобы избежать недоразумений? В тот день Николя был в кафе на бульваре Монпарнас, пил пиво. Опираясь на цинковую поверхность стойки бара, под отсутствующим взглядом владельца он изображал персонажа фильма прошлого века. Накануне он закончил свой сценарий и сначала почувствовал было большую радость, но она быстро сменилась еще большей озабоченностью. Он не знает, чего стоит его работа, а ведь он так давно говорил (Полин, своим друзьям и в итоге всему миру), что не может позволить себе написать что-то посредственное.
Он оставил сценарий на журнальном столике в гостиной и вышел на прогулку. На самом деле он сразу же вошел в кафе и принялся ждать. Полин наверняка все прочитала, и он уже жалеет о некоторых страницах, о некоторых возможностях. Например, почему он назвал своего героя Николя? Не подумает ли она, что он говорит в этом фильме о себе? А если он говорит о себе, то и о ней тоже? Полин умная женщина. Он сумеет отличить правду от вымысла. Нет? Но если… Посмотрите на женщин Пикассо (Испания). Нравилось ли им, что он изображал их с кривым носом? Они знали, что искусство никогда не дает точного воспроизведения действительности, что оно намеренно ее искажает. Именно эта разница и придает ему интерес. Ни одна женщина не приходила к Пикассо, я это точно знаю, чтобы сказать: «Так вот, Пабло, как ты меня видишь? Рот весь навыворот? А что это за грудь, что растет откуда-то из спины? И это ребро вместо носа? Ты думаешь, что я так уродлива, это правда? Во всяком случае, я не знаю, как ты можешь об этом знать, ведь ты на меня даже не смотришь! Да, ты на меня больше не смотришь! В противном случае ты бы не сделал мне такую плоскую голову! И ногу, выходящую из лопаток! Посмотри, как я выгляжу на твоих картинах! Что подумают люди? Что я – чудовище… Да, именно так они и скажут, Пабло, и все это из-за тебя, и я тебя ненавижу, и я ухожу!»
В начале вечера Николя мужественно толкает дверь своей квартиры. Полин на кухне разговаривает по телефону. Николя хмурится: это плохой знак… Она могла бы повесить трубку. Он идет в ванную, чтобы почистить зубы. Издалека он слышит разговор Полин. Ей наверняка не понравился сценарий. Он идет в комнату и ложится на кровать. Почему Полин не приходит к нему? Он ее знает, она может поговорить с ним искренне, сделать критический разбор его работы, но зачем ей эта пытка, зачем заставлять его ждать? В любом случае, она ничего не понимает в кино.
Проходит полчаса, прежде чем она входит в комнату.
– Что ты делаешь? Ты не готов?
Николя смотрит на нее, не понимая, о чем она говорит.
– Мы ужинаем у Себастьена сегодня вечером.
– Впервые слышу…
– Как это – впервые слышу? Я же сказала тебе вчера.
– Мне очень жаль, но ты ничего не говорила.
– Конечно, я тебе говорила.
Хоть он и начинает вспоминать, что на самом деле она ему говорила про этот ужин, Николя слишком ранен ее молчанием, а потому настаивает:
– Я уверяю тебя, что ты ничего не сказала мне об этом ужине!
– Хорошо. Но поторопись, нам нужно выходить менее чем через полчаса…
– Что-то не так? – спрашивает Полин, когда они садятся в такси.
– Тебе так кажется?
Она делает вид, что не понимает.
– О чем ты говоришь? – настаивает Полин.
Действительно, она не понимает.
– Я говорю о своем сценарии. Я работал над ним в течение многих месяцев.
– Да, я знаю. И что?
– И что? Я только что дал его тебе. И мне бы хотелось, чтобы ты сказала мне хотя бы одно слово. Только одно слово. Даже если оно неприятное…
