– София, ты приехала! Поверить не могу! – воскликнула она. – Я совсем не была уверена.
– Конечно, я приехала. Я уже много лет хотела сюда вернуться, но не могла выбрать подходящий момент. Да и в любом случае ты же меня не приглашала, – поддразнила она Фотини.
– Ты прекрасно знаешь, что тебе не нужны приглашения, чтобы приехать сюда. Ты можешь приезжать, когда тебе вздумается.
– Знаю. – София немного помолчала и огляделась по сторонам. – Все выглядит как прежде.
– Да, тут не многое изменилось, – ответила Фотини. – Ты ведь знаешь, каковы эти деревенские. Недавно один местный лавочник покрасил ставни в другой цвет, так сразу такой шум поднялся!
Фотини, как и обещала, ни словом не обмолвилась Алексис о предстоящем приезде ее матери, и когда молодая женщина вышла на террасу, не до конца еще проснувшись, и с изумлением увидела мать, она поначалу подумала, что это галлюцинация, виной которой выпитый вечером бренди.
– Мама? – только и смогла произнести Алексис.
– Да, это я, – ответила София. – Фотини меня пригласила, и я воспользовалась возможностью.
– Вот сюрприз так сюрприз! – воскликнула ее дочь.
Женщины сели втроем за стол под тень навеса и для начала выпили прохладного лимонада.
– Как твое путешествие? – спросила София.
– Все более или менее, – ответила Алексис, неопределенно пожав плечами. – Но только пока я не очутилась здесь. А вот тут уже все стало намного интереснее. В Плаке я провела время просто фантастически.
– А Эд с тобой приехал? – спросила София.
– Нет. Я его оставила в Ханье, – ответила Алексис, глядя в чашку с кофе.
За последние несколько дней она и не вспомнила о нем, и внезапно ее уколола совесть, ведь она оставила Эда надолго одного.
– Вообще-то, я собираюсь вернуться туда завтра, – добавила Алексис.
– Так скоро? – воскликнула София. – Но я только что приехала!
– Ну, – сказала Фотини, принесшая еще напитков, – значит, у нас не так уж много времени.
Все трое прекрасно знали, о чем предстояло поговорить. Иначе зачем бы приехала София? У Алексис и без того уже голова шла кругом от всего того, что за эти дни рассказала ей Фотини, но она понимала, что до последней главы они еще не добрались. Эту часть должна была изложить ее мать.
То была ночь накануне отъезда Софии в Афины, где она собиралась начать новую жизнь в качестве студентки университета. Ее чемодан нужно было отвезти всего лишь на несколько сот метров вниз по дороге, к порту, и погрузить на паром, а его следующей остановкой, как и следующей остановкой самой Софии, должна была стать столица Греции, в трехстах километрах к северу. Решение Софии расправить крылья сопровождалось в равной мере и тревогой, и страхом. Раньше в тот самый день она с трудом преодолела искушение распаковать все до единой свои вещи и вернуть их туда, где они всегда были: одежду, книги, ручки, будильник, радиоприемник, фотографии. Покидать известное ради неведомого было трудно. София видела в Афинах нечто вроде ворот в мир приключений или в мир несчастий. Ничего среднего восемнадцатилетняя София и представить не могла. Каждая клеточка ее тела ныла от предчувствия тоски по дому, но пути назад уже не было. В шесть часов она вышла, чтобы повидаться с друзьями, попрощаться с людьми, которых оставляла здесь. Это могло помочь ей отвлечься.
Когда София вернулась, около одиннадцати вечера, она увидела отца, нервно шагавшего по комнате. Мать сидела на краешке кресла, так крепко сжимая руки, что у нее побелели костяшки пальцев. И каждая мышца ее лица была напряжена.
– Вы еще не спите! Извините, что так задержалась, – сказала София. – Но вам незачем было меня дожидаться.
– София, мы хотели поговорить с тобой, – мягко начал отец.
– Почему бы тебе не сесть? – предложила мать.
София сразу же ощутила неловкость.
– Как-то это уж слишком официально, – откликнулась она, падая в кресло.
– Просто мы чувствуем, что ты должна узнать еще кое-что, прежде чем завтра уедешь в Афины, – сказал отец.
Теперь настала очередь матери. В конце концов, это ведь была ее история.
– Даже не знаю, с чего начать, – произнесла она. – Но мы решили рассказать тебе кое-что о нашей семье.
В ту ночь София узнала все, точно так же, как Фотини рассказала это Алексис. Ничто не подготовило Софию к подобному рассказу, она никогда не улавливала ни малейшего намека, у нее не возникало никаких подозрений, – и она оказалась абсолютно не готовой к таким открытиям. Теперь ей казалось, что она стоит на высокой горе, созданной многими слоями тайн, нараставшими в течение тысячелетия, и каждый обломок камня врастал в предыдущие. И они скрывали от нее все до мелочей. Это выглядело как некий заговор.
Когда София немножко подумала, то поняла, что и в самом деле вокруг нее были десятки людей, знавших об убийстве ее настоящей матери, но каждый из них умудрялся все эти долгие годы хранить молчание. Но как же насчет слухов и сплетен, которые должны были возникнуть? Может быть, знавшие Софию люди на самом деле до сих пор шептались за ее спиной, когда она проходила мимо: «Бедная девочка… Интересно, узнает ли она когда-нибудь, кем был ее отец?»
София как будто услышала злобный шепоток, тихий говор насчет проказы: «Вы только вообразите, – должно быть, говорили люди, – не один, а целых два случая в одной семье!»
И София в блаженном неведении многие годы несла на себе это клеймо, ничегошеньки не подозревая. Болезнь, уродующая тело и лицо, распутная мать, отец-убийца… Софию переполнило отвращение. Да, ее неведение было истинным благословением.
София никогда не сомневалась в том, что она дитя вот этих двоих, сидевших перед ней. Да и с какой бы стати? Она всегда полагала, что в ее внешности отразилась внешность обоих родителей, Марии и Киритсиса. Да и люди так говорили. Но у нее было не больше кровной связи с человеком, которого она всегда называла отцом, чем с любым прохожим на улице. София любила своих родителей, не задаваясь вопросами, но теперь, когда они оказались не ее родителями, изменились ли ее чувства к ним? За какой-нибудь час вся история ее жизни переменилась. Она рассеялась за спиной Софии, и когда девушка оглядывалась назад, то видела только пустоту. Чистый лист. Ничто.
София выслушала все молча, и ей стало плохо до тошноты. Но она даже на минуту не задумалась о том, что могли чувствовать Мария и Киритсис и чего им стоило после стольких лет рассказать ей всю правду. Нет, это была только ее история, ее жизнь, которую они создали обманом! София разгневалась.
– Почему вы раньше ничего не говорили?! – закричала она.
– Мы хотели тебя защитить, – твердо ответил Киритсис. – До этого момента незачем было тебе все это знать.
– Мы любили тебя как родную – так же, как любили бы тебя твои отец и мать, – умоляюще произнесла Мария.
Она и без того была в отчаянии, потому что ее единственное дитя уезжало далеко-далеко, в университет, а теперь и вовсе потерялась, потому что девушка, стоявшая перед ней и смотревшая как чужая, не хотела больше видеть в Марии свою мать. За долгие годы как-то забылось то, что София не была их собственной плотью и кровью, это давно уже не имело никакого значения, они любили ее сильнее еще оттого, что не смогли обзавестись собственным ребенком.
Но в этот момент София видела перед собой только двоих, которые ей лгали. Ей было восемнадцать, она плевать хотела на логику и была полна решимости сама строить свое будущее, теперь ее интересовали только факты, но не чувства. Гнев девушки превратился в ледяную решимость, остудившую ее собственные эмоции, но наполнивший холодом сердца людей, любивших ее больше всего на свете.
– Ладно, увидимся утром, – сказала София, вставая. – Паром отходит в девять. – С этими словами она резко развернулась.
На следующее утро София встала на рассвете, чтобы уложить последние мелочи, и в восемь они с Киритсисом уже погрузили ее багаж в машину. Ни один из них не произнес ни слова. Потом втроем они поехали в порт, а когда настал момент расставания, София попрощалась весьма небрежно.
Она поцеловала обоих в щеку и коротко сказала:
– Ладно, пока. Я напишу.
Было в ее голосе нечто окончательное, в нем не прозвучало даже намека на возможное воссоединение в ближайшем будущем. Супруги верили, что София действительно напишет, но уже знали, что нет смысла ждать частых писем. Когда паром отошел от причала, Марии показалось, что ничего худшего жизнь уже не сможет ей преподнести. Рядом с ними стояли люди, махая руками любимым и нежно прощаясь. Но Софии не было видно, она даже не вышла на палубу.
Мария и Киритсис стояли на причале до тех пор, пока паром не исчез на горизонте. И только тогда повернулись, чтобы уйти. Ощущение пустоты было невыносимым.
