Укутавшись поплотнее в манто, Эдит перебежала на другую сторону Пятой авеню. Она нервно вздрогнула, когда мимо нее прошел одинокий мужчина, хрипло шепнувший ей: «Куда спешим, малышка?» Ей сразу вспомнилось, как в детстве она однажды вышла в пижаме на улицу, обошла весь квартал, а с показавшегося ей в темноте огромным заднего двора какого-то дома вдруг завыла собака.
Через минуту она уже достигла своей цели: двухэтажного, относительно старого здания на Сорок девятой, в верхнем этаже которого она с облегчением заметила облачко света. На улице было достаточно светло, чтобы разглядеть рядом с окном вывеску: «Трубный глас Нью-Йорка». Она вошла в затемненный холл и секунду спустя разглядела в углу лестницу.
И вот она уже в вытянутом помещении с низкими потолками, меблированном множеством столов, увешанных со всех сторон подшивками газет. В помещении находились только двое. Они сидели в разных концах комнаты, на лбу у каждого был зеленый козырек, оба писали при свете одиноких настольных ламп.
На мгновение она неуверенно остановилась в дверях, а затем оба мужчины одновременно к ней повернулись, и она узнала брата.
– Ну надо же! Эдит!
Он тут же встал и, изумленный, подошел к ней, сняв козырек. Он был высокого роста, худой, темноволосый, с черными проницательными глазами за очень толстыми стеклами очков. У него всегда был мечтательный взгляд, который, казалось, фокусировался где-то над головой собеседника.
Он взял ее за руки и поцеловал в щечку.
– Что-то случилось? – повторил он с тревогой в голосе.
– Я была на балу, Генри, недалеко отсюда – в «Дельмонико», – радостно сообщила она, – и не смогла устоять перед искушением взять и забежать тебя навестить.
– Очень рад. – Его тревога быстро сменилась обычной рассеянностью. – Но все же не стоит разгуливать ночью по улицам в одиночестве, правда?
Мужчина в противоположном углу комнаты смотрел на них с любопытством, и Генри подозвал его кивком головы. Мужчина был рыхлым и тучным, глаза у него были маленькие и блестящие – казалось, сними с него воротничок и галстук, и вот перед вами типичный фермер со Среднего Запада в воскресный вечер.
– Это моя сестра, – сказал Генри. – Забежала меня навестить.
– Добрый вечер! – сказал толстяк, улыбнувшись. – Моя фамилия Бартоломью, мисс Брейдин. Уверен, что ваш брат уже давно ее забыл!
Эдит вежливо рассмеялась.
– Н-да, – продолжил он, – у нас тут не то чтобы шикарно, но вы уж нас извините.
Эдит оглядела комнату.
– У вас здесь уютно, – ответила она. – А где вы храните бомбы?
– Бомбы? – переспросил Бартоломью, рассмеявшись. – Неплохо сказано. Бомбы! Ты слышал, Генри? Она желает знать, где тут у нас бомбы! Да, отлично сказано!
Эдит развернулась и уселась на край пустого стола, свесив ноги. Брат сел рядом с ней.
– Что же, – рассеянно спросил он, – как тебе нравится Нью-Йорк в этот раз?
– Неплохо. Я до субботы в «Билтморе», вместе с Хойтами. Может, позавтракаешь с нами завтра, а?
Он задумался.
– Я очень занят, – стал отказываться он, – да и женское общество в больших количествах я плохо переношу.
– Ладно, – спокойно согласилась она, – давай тогда позавтракаем без них, только ты и я?
– Отлично!
– Я позвоню тебе в полдень.
Бартоломью явно не терпелось вернуться за стол, но он, вероятно, считал невежливым покинуть их без какой-нибудь шутки на прощание.
– А знаете… – неуклюже начал он.
Оба повернулись к нему.
– Так вот, знаете ли – пришлось нам тут в начале вечера поволноваться!
Мужчины переглянулись.
– Пришли бы вы пораньше, – продолжил Бартоломью, приободрившись, – застали бы наш традиционный спектакль.
– Как, неужели у вас тут еще и театр?
– Консерватория, – сказал Генри. – Нам поют серенады! Внизу на улице собралась толпа солдат и хором орала на нашу вывеску.
– Зачем? – спросила она.
– Толпа, – рассеянно ответил Генри. – Любая толпа должна что-то горланить. У них не было зачинщиков и лидера, иначе они, наверное, вломились бы сюда и все бы тут разнесли.
– Да, – ответил Бартоломью, снова повернувшись к Элен, – жаль, что вас здесь не было.
Кажется, этого замечания ему показалось достаточно, чтобы достойно удалиться, поскольку он сейчас же развернулся и ушел обратно за свой стол.
– А что, все солдаты настроены против социалистов? – спросила Эдит у брата. – То есть я хотела спросить, они на вас специально нападают… и все такое?
Генри снова надел свой козырек и зевнул.
– Человечество прошло довольно долгий путь, – небрежно сказал он, – но большинство из нас не имеют никакого отношения к прогрессу; солдаты не знают, чего они хотят, или что они ненавидят, или что они любят. Они привыкли действовать большими стадами, и им кажется, что демонстрации необходимы. Так уж получилось, что направлены они против нас. Сегодня весь вечер по всему городу стычки. Первое мая ведь!
– А тут у вас что-то серьезное было?
– Да нет, – презрительно сказал он. – Часов в девять вечера собралось на улице человек двадцать пять, и давай выть на луну!
– Понятно. – Она сменила тему: – Ты рад меня видеть, Генри?
– Ну конечно!
– Что-то непохоже.
– Да нет, я рад.
– Мне кажется, что ты считаешь меня бездельницей. Чем-то вроде «самого глупого мотылька в мире»?
Генри рассмеялся:
– Вовсе нет. Веселись, пока молодой, да? А я что, похож на педантичного и прилежного юнца?
– Да нет… – Она помолчала. – Но я вдруг отчего-то подумала, как сильно отличается бал, на котором я только что была, от… от всего, к чему стремишься ты. Так… несообразно, да?…кажется то, что я хожу на вечеринки, а ты здесь работаешь ради того, чтобы таких вечеринок больше никогда не было – если твои идеи победят, конечно.
– Я никогда не думал об этом в таком ключе. Ты молода, и ты живешь точно так, как тебя научили жить, как тебя воспитали. Вперед – веселись, развлекайся, да?
Она тут же прекратила лениво качать ногой и тихо сказала:
– Мне бы так хотелось… Так бы хотелось, чтобы ты вернулся в Гаррисберг и пожил в свое удовольствие! Ты уверен, что ты на верной дороге, а?
– У тебя очень красивые чулки, – сменил он тему. – Какая красота!
– С вышивкой! – ответила она, опустив глаза. – Правда, прелестно? – Она приподняла юбку и продемонстрировала стройные, обтянутые шелком икры. – Но ты ведь не имеешь ничего против шелковых чулок?
Он слегка рассердился и пронзительно посмотрел на нее своими черными глазами:
– Тебе самой явно очень хочется, чтобы я тебя хоть в чем-нибудь осуждал!
– Да вовсе нет…
Она умолкла. В этот момент хмыкнул Бартоломью. Она обернулась и увидела, что он вышел из-за стола и теперь стоял у окна.
– Что такое? – спросил Генри.
– Там люди, – ответил Бартоломью и добавил через мгновение: – Целая толпа. Идут с Шестой авеню.
– Люди?
Толстяк прижался лицом к стеклу.
– О господи, да это же солдаты! – с особенным выражением произнес он. – Так я и думал, что они еще вернутся.
Эдит соскочила со стола и подбежала к окну, встав рядом с Бартоломью.
– Их там очень много! – взволнованно воскликнула она. – Иди сюда, Генри!
Генри поправил козырек, но остался на месте.
– Может, на всякий случай погасим свет? – предложил Бартоломью.
– Нет. Они через минуту уйдут.
– Нет! – сказала Эдит, выглянув в окно. – Они даже не собираются уходить. Их там все больше. Смотрите: вон еще целая толпа свернула с Шестой авеню!
В желтом свете фонаря и в синем мраке она разглядела, что люди заполнили весь тротуар. Большинство были в военной форме, некоторые были трезвые, некоторые – уже готовы на пьяные подвиги; над толпой повис бессвязный шум, доносились крики.
Генри встал и показался в окне: длинный силуэт на фоне прямоугольника света. Крики тут же превратились в равномерный вой, и в окно ударил грохочущий залп шрапнели из комков жевательного табака, сигаретных пачек и даже мелких монет. С лестницы донесся звук поднимающихся наверх грубых башмаков и звуки отодвигаемых раздвижных дверей.
– Они поднимаются! – воскликнул Бартоломью.
Эдит с тревогой повернулась к Генри:
– Они поднимаются, Генри.
Доносившиеся из холла первого этажа крики были уже хорошо различимы.
– Проклятые социалисты!
– Немецкие прихвостни! Бошелюбы!
– Второй этаж, в начале! Пошли!
– Мы этих сукиных…
Следующие пять минут были похожи на страшный сон. Эдит отчетливо осознавала, что их троих внезапно будто накрыло волной шума, затем послышался грохот множества ног на лестнице, затем Генри схватил ее за руку и потащил в дальнюю часть конторы. А затем отворилась дверь и в помещение хлынули люди – не вожаки, а просто те, кто случайно оказались впереди.
– Привет, фриц!
– Припозднился, а?
– Черт бы тебя побрал вместе с твоей девкой!
Она заметила, что двух очень пьяных солдат вытолкнули вперед, и они стояли, бессмысленно пошатываясь: один был низкорослый, с темными волосами, второй – высокий, с безвольным подбородком.
