Фрэнсис Скотт Фицджеральд. В вашем возрасте
Saturday Evening Post, 17 августа 1929
Рассказ «В вашем возрасте» был написан в Париже в июне 1929 года. Семья Фицджеральдов не знала покоя в Эллерсли, и они возвратились во Францию весной 1929–го с все еще незаконченной рукописью романа «Ночь нежна». На отъезде из Америки особенно настаивала Зельда, мечтавшая учиться балету в Париже, Фицджеральд же надеялся, что в спокойной обстановке работа над романом пойдет успешнее.
Получив «В вашем возрасте», Гарольд Обер писал: «На сегодня этот рассказ кажется мне самым прекрасным из всех, какие вы когда–либо написали, — и самым прекрасным из тех, что я когда–либо читал». Его энтузиазм обернулся повышением гонорара до $ 4000 — самая большая сумма, какую Фицджеральд получал за рассказ. Обер, вероятно, повлиял на включение именно этого рассказа в «Современную библиотеку величайших рассказов современности» (1930), потому что среди пяти историй, который предложил сам Фицджеральд, его не было.
Том Сквир зашел в аптеку, чтобы купить зубную щетку, жестянку талька, полоскания, «Кастильского» мыла, эпсомовской соли и коробку сигар. Он был педантичен, как всякий, кто прожил в одиночестве много лет, и, дожидаясь, пока его обслужат, держал наготове список. Это была Рождественская неделя, и Миннеаполис был на два фута занесен постоянно прибывающим снегом; Том сбил тростью снежные корки с калош. Потом поднял глаза и увидел блондинку.
Она была редкостная представительница этого племени, даже в этой земле обетованной выходцев из Скандинавии, где симпатичные блондинки не редки. Ее щеки, губы и розовые небольшие руки, которые заворачивали порошки в бумагу, были окрашены в теплые тона; заплетенные в длинные косы и уложенные вокруг головы волосы излучали сияние. Она показалась Тому самым чистым существом, какое он когда–либо знал, и у него перехватило дыхание, когда он оказался прямо перед ней и заглянул в ее серые глаза.
— Жестянку талька.
— Какого сорта.
— Любого… Этот подойдет.
Она смотрела на него, как смотрела бы на любого покупателя, и по мере того, как его список подходил к концу, сердце его билось все сильнее и сильнее.
«Я не стар, — хотел он сказать. — В пятьдесят я моложе, чем большинство людей в сорок. Неужели я вам совершенно не интересен?»
А она всего только и спросила:
— Какое полоскание?
И он ответил:
— Что вы можете рекомендовать?.. Это подойдет.
Почти с болью он отвел от нее взгляд, вышел и сел в свое coupe.
«Если бы эта молодая дурочка только знала, что старый идиот, вроде меня, мог бы сделать для нее, — думал он с иронией. — Какие миры я мог бы открыть для нее!»
Возвращаясь домой в зимних сумерках, он позволил своим мыслям вольно двигаться в том направлении. Возможно, время дня этому способствовало: все эти витрины, сияющие в холодном полумраке, звякающие колокольчики почтовых санок, белые полосы, оставленные совками на тротуарах, высоко сияющие в небе звезды — все напоминало ему другие ночи тридцать лет назад. На мгновение девушки, которых он знал, подобно призракам, оставили свои нынешние оболочки дородных матрон и просквозили мимо него с хрустальным, соблазнительным смехом, от которого приятная дрожь прошла вдоль его спинного хребта.
— Юность! Юность! Юность! — восклицал он, сознавая собственную неоригинальность, и, будучи безжалостным и властным человеком, не признающим ничьей морали, подумывал о том, чтобы вернуться в аптеку и узнать адрес блондинки. Вести себя так было ему не свойственно, так что наполовину оформившееся намерение прошло; идея осталась.
— Юность, ради всего святого — юность! — повторил он вполголоса. — Я хочу, чтобы вот такая, юная, была со мной, только со мной, еще раз прежде, чем я стану слишком стар, чтобы заботиться о ней.
Он был высок, худощав и красив: румяное бронзовое лицо спортсмена и едва начинающие седеть усы. Прежде он считался одним из признанных городских щеголей — распорядитель котильонов и устроитель благотворительных лотерей; его популярность у мужчин и у женщин пережила несколько поколений. После войны он внезапно осознал, что беден, с головой ушел в бизнес и через десять лет накопил почти миллион долларов. Том Сквир не привык предаваться самосозерцанию, но он чувствовал, как колесо его жизни поворачивается снова, вынося на поверхность, казалось, прочно позабытые мечты о несбывшемся. Войдя в дом, он стал рыться в груде привычно игнорируемых приглашений, чтобы посмотреть, нет ли среди них приглашения на танцы сегодня вечером.
В десять часов он поднимался по ступенькам Студенческого клуба, где должны были состояться танцы, с тем же ощущением, что открывает новый для себя мир, какое было у него, когда он попал в тренировочный лагерь в 1917 году. Он поговорил с устроительницей, принадлежащей к его поколению, и с ее дочерью, явно к нему не принадлежащей, и уселся в углу, чтобы освоиться в незнакомой обстановке.
Он недолго пробыл один. Глупый молодой человек по имени Лиланд Жаке, живший через дорогу от Тома, любезно его приветствовал и подошел, чтобы скрасить его одиночество. Это был настолько глупый молодой человек, что на мгновение Том почувствовал раздражение, но решил, что он может быть полезным.
— Привет, мистер Сквир. Как поживаете, сэр?
— Прекрасно, благодарю, Лиланд. Замечательная вечеринка.
Как свой человек в этом мире, мистер Жаке уселся, точнее говоря, развалился на кушетке и прикурил — или это показалось Тому — три или четыре сигареты сразу.
— Вам надо было побывать здесь вчера вечером, мистер Сквир. Вот это была вечеринка так вечеринка!
— Кто эта девушка, которая меняет партнеров каждую минуту? — спросил Том. — Нет, та в белом, что стоит в дверях…
— Это Энни Лорри.
— Дочь Артура Лорри?
— Да.
— Она, кажется, пользуется успехом.
— Одна из самых популярных девушек в городе — по крайней мере, на танцах.
— А не на танцах, значит, не слишком популярная?
— Нет, не то чтобы так, просто она все время виснет на Рэнди Кэмбелле.
Какие–то новые имена появились в городе за последнее десятилетие.
— Это у нее детское увлечение. — Собственная фраза так понравилась Жаке, что он несколько раз повторил ее: — Одно из тех детских увлечений, знаете… Просто детское увлечение… — Сказав это, он прикурил еще несколько сигарет, засыпав пеплом от первой серии все колени Тома.
— Она любит выпить?
— Не особенно. По крайней мере, я никогда не видел ее под хмельком… А вот и Рэнди Кэмбелл явился — и прямо уцепился за нее.
Они были приятной парой. Ее красота ярко искрилась, оттененная его мужественностью, и они плавно плыли в танце через весь зал, словно несомые течением к своим прекрасным мечтам. Они оказались совсем близко, и Том восхитился ее свежестью, не скрываемой тонким слоем пудры, сдержанной сладостью ее улыбки, хрупкостью ее тела, рассчитанного природой с точностью до миллиметра так, чтобы обеспечить возможность продолжения рода, но при этом гарантировать красоту. Ее невинные, страстные глаза были, кажется, карими, но казались почти фиолетовыми в серебряном свете.
Хотя красота девушки очаровала Тома, он не мог представить себя среди молодых ухажеров, ждущих своей очереди, чтобы пригласить ее на танец. Лучше подождать, пока окончатся каникулы и большинство этих молодых людей вернутся в свои колледжи. Том Сквир был достаточно стар, чтобы ждать.
Он ждал две недели, в то время как город все глубже погружался в бесконечный сон середины северной зимы, когда вид затянутых серым покрывалом небес становится привычнее, чем металлический блеск безоблачной синевы, и сумерки, сквозь которые пробиваются огни, напоминающие, что где–то еще продолжается человеческая жизнь, обещают более теплый прием, чем безжизненно сверкающий полдень. Снежная шуба утратила свежесть, стала потертой и поношенной, накатанные вдоль улиц колеи заледенели; некоторые дома на Крест Авеню были закрыты, поскольку их обитатели перебрались на юг. В эти холодные дни Том пригласил Энни и ее родителей быть его гостями на последнем Бале Холостяков.
Лорри принадлежали к старым фамилиям Миннеаполиса, чье благосостояние было подорвано войной. Миссис Лорри, ровесница Тома, принимала как должное то, что он присылал ей и ее дочери орхидеи и угощал шикарным обедом у себя на квартире: свежая икра, перепела и шампанское. Энни не разглядела его толком — он выглядел недостаточно ярким, как все старики в глазах молодых людей, — но она почувствовала его интерес к ней и исполнила для него все, чего традиционный ритуал требует от молодой красоты — улыбки, вежливость, подчеркнутое внимание в широко раскрытых глазах, и изящный профиль, показанный при самом выгодном освещении. На бале он танцевал с нею дважды, и хотя над ней подшучивали по этому поводу, она была польщена, что такой серьезный человек — теперь она уже не считала его просто стариком — выделил ее из общей массы. Она приняла его приглашение на симфонический концерт на следующую неделю, подумав, что отказаться было бы неприлично.
