«Горе мне, горе! — сказал он. — Пропала моя головушка! Как только он меня завидит, сразу же захочет сожрать, я ведь такой жирный! Надо бы мне поесть землицы с его могилы[97], а не то наверняка погибну».
IV
Он нагнулся, чтобы взять земли. А на могиле собака грызла баранью кость. Показалось ей, хочет Ивко отнять нее косточку. Кинулась она на него и до крови прокусила ему ногу.
Импровизация Иакинфа Маглановича[98]
I
Чужеземец! Чего ты просишь у старого гузлара? Чего ты хочешь от старика Маглановича? Или ты не видишь, что усы его поседели? Или не видишь, что высохшие руки его дрожат? Как он сможет, больной старик, извлечь хоть один звук из своей гузлы, такой же старой, как он сам?
II
Черными были когда-то усы Иакинфа Маглановича. Умела его рука метко наводить пистолет. Окружали его парни и девушки, разевавшие от восторга рты, когда соглашался он сидеть за столом на пиру и играть на звонкой своей гузле.
III
Для того ли я стану петь, чтобы молодые гузлары смеялись промеж собой: помер, мол, Иакинф Магланович, гузла его фальшивит, и сам не знает, что болтает дряхлый старик? Пусть уступит он место другим, кто поискусней его, услаждать ночные часы своими песнями, чтобы время летело незаметно.
IV
Ну что ж! Идите сюда, молодые гузлары, послушаем ваши мелодичные песни. Старик Магланович бросает вам вызов. На состязаниях он побеждал ваших отцов, одолеет и вас. Ибо Иакинф Магланович подобен развалинам старых замков...[99] Разве новые дома лучше их?
V
Гузла Иакинфа Маглановича так же стара, как он сам; еще ни разу она себя не опозорила, подыгрывая плохому певцу. Когда умрет старый певец, кто осмелится взять его гузлу, кто решится на ней играть? Воина хоронят с его саблей: Магланович ляжет в могилу с гузлою на груди.
I
Константин Якубович сидел на скамье у дверей своего дома. Сын перед ним резвился, играя с его саблей. Жена его Мильяда сидела на корточках у его ног[100]. Вышел из лесу чужеземец, приблизился и подал ему руку.
II
Лицо у него молодое, но волосы уже поседели, глаза потускнели, щеки ввалились, и он шатается на ходу. «Брат! — говорит он Константину. — Меня томит жажда; дай испить». Поднялась тотчас же Мильяда, принесла ему водки и молока.
III
«Скажи, брат, что это там за холмик с зелеными деревьями?» «Видно, ты никогда здесь не был, — ответил Константин Якубович. — Это кладбище нашего рода». «Значит, там вы и положите меня на покой, ибо жить мне осталось недолго».
IV
Развязал он свой алый широкий пояс — и открылась кровавая рана. «Со вчерашнего дня уже грудь мою разрывает пуля собаки-басурмана: нет мне ни жизни, ни смерти». Мильяда его поддержала, и Константин осмотрел рану.
V
«Горькой была моя жизнь, горькой будет и кончина. Но пускай меня похоронят на вершине того холма, под солнышком. Был я великий воин в дни, когда легкой казалась руке моей любая сабля».
VI
На губах его заиграла улыбка, глаза вышли из орбит; и вдруг голова склонилась набок. Мильяда крикнула мужу: «Константин, помоги мне! Этот чужеземец слишком тяжел, одной мне держать его трудно». Понял тогда Константин, что чужеземец умер.
VII
Положил он его на лошадь и отвез на кладбище, не подумав о том, что телу иноверца-грека не годится лежать в земле, освященной по латинскому обряду[101]. Вырыли они могилу на хорошем солнечном месте и похоронили чужеземца, положив с ним ханджар и саблю, как хоронят доброго воина.
VIII
Но прошла неделя — и заболел у Константина ребенок: губы его побелели, и от слабости он едва мог ходить. Печальный, лежал он на циновке, а раньше так любил бегать и резвиться! Но волею провидения пришел к Константину отшельник, который жил по соседству.
IX
«Не простая болезнь у твоего сына. Видишь красное пятно на его белой шейке? Это укус вампира». Положил он в мешок свои книги, пошел на кладбище и велел разрыть могилу, в которой похоронили чужеземца.
X
А тот лежал румяный и свежий, борода его отросла, ногти стали длинные и заострились, как птичьи когти. Рот был кроваво-красный, а могила полна крови. Константин поднял острый кол, чтобы пронзить ему сердце. Но мертвец закричал и убежал в лес.
XI
Даже конь быстрее не мчится, когда стремя режет ему бока[102]. Чудовищный призрак бежал так, что сгибались молодые деревья, а большие ветки ломались, словно стали хрупкими от мороза.
XII
Взял отшельник из ямы земли, смешанной с кровью, и натер ею тело ребенка. То же самое сделали Константин и Мильяда. А вечером они сказали: «В этот час умер злой чужеземец». И когда они говорили, собака завыла и спряталась в ногах своего хозяина.
XIII
Распахнулась дверь, и, нагнувшись, вошел в горницу великан. Сел он, скрестив ноги, и голова его касалась потолка. Он смотрел, улыбаясь, на Константина, а тот глядел на вампира, околдованный его взглядом.
XIV
Но отшельник раскрыл книгу и бросил в огонь веточку розмарина. Потом он дунул на пламя и, направив на призрака дым, заклял вампира именем Иисуса. Вскоре вампир задрожал и бросился к двери, словно затравленный волк.
XV
На вторые сутки, в тот же час, снова завыла собака. Вошел человек и сел. Ростом он был, как бравый рекрут, и в упор смотрел он на Константина, чтоб околдовать его взглядом. Но заклял его отшельник, и вампир убрался восвояси.
XVI
А на третьи сутки в горницу вошел маленький карлик, который мог бы сидеть верхом на крысе. Все же горели глаза его, словно факелы, и зловещим был взгляд. Но отшельник в третий раз прочитал заклятья, и он исчез навсегда.
Снег на вершине Пролога не белее, чем твоя грудь. Безоблачное небо не синее твоих глаз. Золото твоего ожерелья не так сверкает, как твои косы, и лебяжий пух не так нежен на ощупь, как они. Когда ты открываешь рот, я вижу, что зубы твои подобны миндалинам без кожуры. Счастлив твой муж! Народи ему сыновей, похожих на тебя!
I
В болотах Ставилы, у ручья, лежит на спине мертвец. Это проклятый венецианец, который обманул Марию, который сжег наши дома. Пуля пробила ему горло, ятаган пронзил его сердце; но уже три дня лежит он на земле, и из ран его все еще течет алая и горячая кровь.
II
Глаза его потускнели, но они глядят вверх. Горе тому, кто пройдет мимо этого трупа! Ибо кто может противиться его очаровывающему взгляду? Растут у него и ногти и борода[105]. В страхе улетают от него вороны, хоть обсели они храбрых гайдуков, лежащих тут же кругом.
III
Улыбаются окровавленные губы, словно у спящего человека, мучимого нечистой страстью. Подойди, Мария, и посмотри на него, ради кого ты отвергла свой дом и семью! Если посмеешь, поцелуй эти бледные окровавленные губы, которые лгали так умело. Много слез из-за него было пролито при его жизни. Еще больше прольется после его смерти.
. . . . .
Ссора Лепы и Черногора[106]
I
Да будет проклят Остоич! Да будет проклят и Николо Дзиани, Николо Дзиани с дурным глазом! Пусть изменят им жены, и пусть дети их будут уродами! Пусть погибнут они как подлые трусы! Погубили они двух славных вождей.
. . . . .
II
Кто умеет читать и писать, кто любит сиднем сидеть, пусть торгует в городе тканями. У кого смелое сердце, пусть берет острую саблю и идет на войну. На войне богатеет молодежь...
III
О Лепа! О Черногор! Поднимается ветер, ставьте все паруса. Святая дева и святой Евсевий охраняют ваши легкие ладьи. Ладьи ваши — словно два орла, что спустились с черной горы похищать в долине ягнят.
IV
Лепа доблестен в битве, Черногор тоже храбрый воин. Отнимают они драгоценности в городах у богатых бездельников. Но щедры они с гузларами, как подобает храбрецам, и много жертвуют беднякам[107].
V
Зато им и отдали сердце первейшие из красавиц. Лепа женился на прекрасной Ефимии, Черногор женился на светлокудрой Настасье. Возвращаясь из морского похода, призывали они искусных гузларов и веселились, попивая вино и водку.
VI
Захватили одни однажды богатую ладью, вытащили ее на берег и нашли в ней прекрасную парчовую одежду[108]. Верно, прежний владелец жалел о такой потере. Но из-за этой богатой ткани едва не вышло большой беды, ибо Лепе она приглянулась и Черногору тоже.
VII
«Первым я вошел в эту ладью, — сказал Лепа. — Я возьму парчовую одежду для жены моей Ефимии». Но Черногор ему ответил: «Нет, забирай все остальное, а в это платье я наряжу мою жену Настасью». И оба они вцепились в платье и стали тянуть к себе, так что оно едва не порвалось.
