Янко Есенский - Демократы

— Мы против дуэли, — уверял ее секретарь, — с помощью которой решались споры в старину, если двое любили одну. Мы — демократы и хотим решить вопрос демократическим путем — путем тайного голосования, с бюллетенями. Вы напишете имя того, кого любите, мы вложим записку в конверт, а дома, так сказать, произведем подсчет голосов. И подчинимся вашей воле. К чему орошать кровью свои жизненные пути? Бумага у меня есть, конверт и ручка тоже…

Он вынул из кармана две четвертушки бумаги, два конверта, выбрал одну ручку из трех торчащих в нагрудном кармане, отвинтил крышку, встряхнул и подал Аничке.

— Пока вы будете писать имена и вкладывать их в конверты, мы повернемся к вам спиной а ля ширмы, пусть вас это не обижает, — объяснял он с улыбкой, — выборы не обходятся без ширмы.

— А если мне ни один из вас не нужен?

Она улыбнулась Микеске, чуть привстала и вместе со стулом подвинулась ближе к Ландику, положив руку под столом ему на колено. Ландик нашел ее тут, поднял, положил на скатерть, как ломоть хлеба, и прикрыл ладонью. Из-под ладони был виден только мизинец, а на нем кроваво сверкал рубин в колечке.

Микеска смотрел, не попытается ли ломоть хлеба освободиться? Но он лежал спокойно. Две руки и кровавая слеза драгоценного камня. Холмик, под которым кровоточит его сердце.

Он отодвинул поднос с кофе, прикрыл глаза и вполголоса выдохнул:

— Оказывается, можно выбирать и без бюллетеней.

Потом медленно завинтил ручку, спрятал в карман бумагу, конверты, встал и подал обоим руку.

— Я пойду.

— Зачем же? Останьтесь, — для вида удерживал его Ландик.

Аничка толкнула его носком туфельки. Ей так хотелось побыть с ним наедине.

— Да нет, пойду. Вы выиграли.

И, зажав под мышкой портфель, он вышел с поникшей головой.

И пошел народ к урнам, дабы стала известна воля его. У одних избирателей было при себе по двадцать одному бюллетеню, а у тех, кто выбирал и в сенат, — все сорок. Избиратели по очереди стыдливо прятались в кабину для голосования, куда направлял их один из двенадцати находившихся в помещении чиновников, предварительно предупредив: «Конверт не заклеивать!» Каждый наедине с самим собой выбирал из множества бумажек одну, вкладывал в конверт, заклеивал его — поскольку сила привычки сильнее нас — и выходил из-за ширмы; затем на глазах у двенадцати чиновников он вкладывал конверты в узкий беззубый рот ящика — один в фойе, где выбирали в палату депутатов, другой — в самом помещении магистрата, где подавались голоса в сенат.

Народ научился политически мыслить. Избиратель уже не запихивал двадцать бумажек в урну, бросая двадцать первую в корзинку подле урны; в кабинке никто не сходил с ума, если вдруг не мог отыскать нужную бумажку; никто не раздевался, вообразив, что, поскольку он один, можно расположиться как дома, пока другие не напоминали ему о своем присутствии и просили забрать пальто, снять его со шпингалета и освободить место для следующих. Ушло в прошлое то время, когда бабки, которым объясняли, где следует подать свой голос, усаживались на урны в полной готовности исповедаться в грехах начистоту, как перед судом. Люди уяснили и то, что положено иметь единую волю — как при выборах в палату депутатов, так и в сенат, — и не пристало менять ее через несколько шагов, отделявших один ящик от другого. Номеров, конечно, много, но чтобы правда вышла наружу, во мрак урны следует опустить лишь одну партию. Нельзя в прихожей быть коммунистом, а через несколько шагов, в зале магистрата — людаком. Для такого превращения нужны хотя бы сутки, а не десять минут. Люди давно привыкли к обилию бумажек и не хватались за голову, если их оказывалось больше обычного.

Чижик, глава налогового управления в Старом Месте, сочинил новую нескладную эпиграмму о математике выборов.

У нас еще найдутся дураки, воображающие, будто сила — в единении. Идея ошибочна, наоборот, единение — застывший труп, мертвенная тишь, могила. Люди хотят жить и драться, иметь героев и побежденных, но дураков едва ли удастся разуверить.

Умиротворяющие слова начальника разбились о стены налогового управления, как и любая попытка налогоплательщика разделаться с долгами, выплатить недоимку.

Выборы кончились. Одни кандидаты вздохнули облегченно, другие — огорченно, но мятежные вихри, поднятые волной избирательной лихорадки, еще гуляли по стране. После первого, второго и третьего подсчета голосов журналисты все еще продолжали считать. Людей не было видно за простынями газет. Известно было одно: что все партии выиграли и что влияние каждой возросло. Согласно «Пахарю», «Хозяину», «Крестьянским новостям» и «Деревенскому хозяйству» выиграли пахари, хозяева, крестьяне, то есть «четверка»; согласно «Роботнику» — рабочие и ремесленники, то есть «тройка»; согласно «Боевнику» — патриоты, иначе — «двойка»; согласно «Червеной справодливости» — беднота — первый номер. И так далее. Дай бог, чтобы во всем этом разобрался профессор математики! Кто же в таком случае проиграл? И на это был ответ. Если верить «Хозяину» и tutti quanti[37], полнейшее поражение потерпела «тройка», если «Роботнику» — сметена была «четверка», по «Боевнику» — к стене прижали «тройку» и «единицу»; по утверждению «Червеной справодливости» были повержены в прах все партии капиталистов; согласно «Словенской правде» — за тридцать геллеров — над всеми вольнодумцами, язычниками и коммунистами одержала верх христианская «семерка». Таким образом, не только победа, но и поражение было всеобщим. Официанты в кафе не успевали отмывать белые мраморные столики, потому что на них беспрестанно что-то подсчитывали.

Затем начались окружные и краевые выборы. Новые подсчеты, новые победы, новые поражения. Затем, чтобы в «нижних парламентах» народ не слишком повышал голос, нужны были так называемые специалисты, то есть политики-профессионалы, которые его приглушали бы. Этих не избирал народ, их выдвигали партии, а назначало правительство. Процесс назначения длился всегда дольше, чем выборная кампания, иногда целых полгода. Не потому, как иронизировали оппозиционные газеты, что должно немало воды утечь из Вага в Дунай, прежде чем из председателя деревенского потребительского общества вырастет авторитет в вопросах финансов, из деревенского священника — специалист по промышленности, торговле и ремеслам, из парикмахера — прославленный знаток церковных дел, а из сыровара — выдающийся специалист по вопросам национальной экономики. Нет, просто искали ключ и долго не могли подобрать такого, который подошел бы к любому замку партийных хранилищ, где в нетронутой девственности лежали штабелями исключительные личности; их надо было извлечь, поскольку они имели вес и заслуги. Какой тарарам поднимается в доме, когда ищут пропавший ключ! Представьте же себе, что творится, если ищут ключ по всему краю!

Помимо всего прочего, власти еще должны установить, что избранники народа родились, что они живы, имеют право быть избранными, не являются безнравственными, платежеспособны, что у них на шее не болтается петля банкротства и т. д. и т. п. Это похоже на разматывание гигантского клубка, и он разматывается и разматывается, пока, наконец, не будет связано представительство, законодательное собрание, так сказать, новое народовластие, и можно будет объявить: «Свитер готов, пора отправляться в парламент».

А пока — «политические каникулы». Страна живет без законодателей, край и округа — без представительств. Дела вершат «старые» в прежних органах власти, в том числе и такие, которых народ «поблагодарил за прежнюю деятельность».

Петрович тоже был одним из «старых» в руководстве края с той лишь разницей, что он стал «молодым» депутатом государственного парламента. Быть депутатом одновременно нескольких органов воспрещается, и ему пришлось распроститься со своей прежней деятельностью. Для него тоже наступили каникулы: депутатом словацкого края он уже не был, а государственным еще не стал.

Каникулы после предвыборных хлопот, к тому же — после такой победы, оказались очень кстати. Как бы ни изощрялись газеты противника, как бы ни извращали они статистические данные — в зависимости от количества мужчин и женщин, вероисповедания и национальности, от настоящего и предстоящего деторождения, — они не могли скрыть факт, что крестьянская партия выиграла.