Госпожа пасторша Флеге была, наверное, самой оторванной от жизни курочкой в большом птичнике, называемом Гамбургом, но одно она знала точно — этот ширококостный, темноволосый сослуживец со злым взглядом не принесет добра ее квартиранту. И она решила, что сегодня вечером она в осторожной и мягкой форме заведет разговор об этом сослуживце и предостережет господина Ледерера, чтобы он избегал скамейки, где сидят злые мальчики.
Но, к сожалению, квартирант не появился. Он не пришел, как обычно, поспать после обеда, и госпожа пасторша пришла бы в ужас, если бы увидела его сидящим у кровати девушки Ильзы, в жалкой, с потугами на элегантность, комнате на Штайндамм.
Да, после того как Куфальт поспал, после того как порадовался успешному и даже очень успешно проведенному ночному опыту, ему внезапно пришло в голову, что у него все еще есть повод для опасений.
Он вспомнил, что девушка Ильза ушла от него обозленная, что она угрожала, хотя толком ничего не знала; сейчас все могло стать опасным. Опасным могло стать все что угодно.
Итак, он сидел у ее кровати. Но девушка Ильза была не настолько глупа, чтобы не понять, что его сюда привело. И поскольку она это знала, то все время избегала разговора на интересующую его тему. Ей нужно было так много рассказать: о кафе «Штайнмардер» и о нехватке деньжат, о подружках, которые зарабатывали больше нее, хотя и меньше ее того заслуживали, и: «Не правда ли, Эрнстик, ты подаришь мне сегодня десять марок? Я видела у Клоклана такую чудесную сумочку».
Куфальт не собирался давать десять марок просто так.
— Ты бы попыталась, осторожно начал он, — разузнать, где, собственно говоря, Бацке живет.
— Ты дашь мне десять марок, если я тебе скажу, где он живет?
— А разве ты знаешь?
— Ведь иначе ты не дашь мне десять марок!
— Ладно, хорошо. Но только пять.
— За пять марок я не куплю сумки.
— Ты скажешь его точный адрес?
— Если я тебе его вообще скажу!
— Ну ладно. Вот, возьми. Где же он живет?
Она откинулась в кровати и рассмеялась:
— Он вовсе нигде не живет.
— Как это вовсе нигде не живет? — спросил Куфальт, начиная злиться.
— Не будь дураком, — рассмеялась она, — у него нет жилища. Каждый раз он ночует у разных девок. А когда они требуют денег, он их бьет.
— Отдай мне мои десять марок, — рассвирепел Куфальт. — Ты сказала, что знаешь его адрес.
— Я сказала, что знаю, где он живет. И я сказала тебе это.
— Верни мне деньги.
Конечно, снова разгорелась ссора. Не могло быть и речи ни о примирении, ни о том, чтобы избавиться от чувства страха. Десяти марок как не бывало, а взамен новая перебранка. С этим он и ушел домой.
Когда он вернулся, старушка Флеге встретила его в прихожей и прошептала:
— Ваш господин сослуживец снова сидит у вас и пьет дорогой коньяк — ах, господин Ледерер… — Она умоляюще смотрела на него.
— Хорошо, хорошо, госпожа пасторша, — торопливо произносит Куфальт. — Потом поговорим.
И он прошел в свою комнату. Там сидел Бацке, мрачнее тучи, так что слова застряли в горле и пришлось собраться с духом, чтобы простодушно сказать:
— А, Бацке! Что нового?
— Да, что нового, — сказал Бацке. — Вот читай.
Он протянул ему газету и указал пальцем, где читать. Куфальт стал читать.
«Минувшей ночью в районе Локштедт двое мужчин выбили кирпичом и булыжником обе большие витрины магазина в недавно построенном доме. Преступники скрылись неопознанными. В этой связи интересным представляется свидетельство приказчика конторы строительных материалов: вчера после обеда к нему явился молодой человек, который потребовал один кирпич и один булыжник, объяснив, что ему нужны образцы. Полиция еще не знает, имеется ли связь между обоими происшествиями, однако идет по определенному следу».
Куфальт давно дочитал до конца, но все еще смотрел в газету.
_ Ну, — услышал он голос Бацке, звучавший подобно грому приближающейся грозы.
— _ Да? _ спросил Куфальт и попытался посмотреть на Бацке. Но ему это не удалось.
— Расскажи-ка все же, — сказал Бацке. — Расскажи-ка все же, приятель, где ты достал камни для вчерашней ночи?
— В порту, — быстро сказал Куфальт. — На баржах.
— Так, — сказал Бацке, — а не ты ли тот знаменитый молодой человек, которому понадобились образцы?
Сейчас уже было невозможно избежать взгляда. Они смотрели друг на друга мгновение, еще мгновение. В Куфальте проснулись упрямство и сопротивление… и прошли. Бацке уставился на него не мигая, Куфальт отвел взгляд, глупо рассмеялся и сказал:
— Я не такой дурак…
— Так, — медленно проговорил Бацке. — Значит, ты не дурак?
Возникла долгая пауза.
Затем Бацке совершенно спокойно сказал:
— Но я тоже не буду дураком. Баста, Куфальт!
Он встал, не глядя на Куфальта, спокойно взял из пачки еще одну сигарету и закурил.
Куфальт напряженно следил за ним взглядом. Ему хотелось вскочить, сказать что-нибудь, но Бацке пошел к двери, взялся за ручку и еще раз обернулся.
— Дерьмо, — сказал он, плюнул и ушел. Куфальт смотрел на дверь.
13
«Полиция идет по определенному следу».
Можно думать, что угодно, но фраза серьезная. Можно сотни раз говорить себе, что в Гамбурге, городе с миллионным населением, полиция не в состоянии найти какого-то молодого человека, который как-то раз минуты три пробыл в строительной конторе и задал несколько глупых вопросов. Можно сколько угодно внушать себе, что и в мыслях нет, чтобы съехать с уютной квартиры старушки Флеге, а просыпаешься ночью, прислушиваешься к ветру за окном, прислушиваешься, что за дверью, и будто слышишь шепот и шорох, и опять всплывает фраза: «Полиция идет по определенному следу».
Да, ты по-прежнему живешь у Флеге, но нужно заняться чем-нибудь, чтобы отвлечься от этой фразы. Слишком много времени для размышлений, безделья, беспокойства и пьянства.
Несколько дней еще держишься перед хозяйкой и каждый вечер уходишь, как будто бы в театр. Но посидишь в каком-нибудь кино и снова идешь по Юнгфернштигу, останавливаешься перед кольцами и рассматриваешь их. А они стали как бы частью тебя самого. Они здесь, сверкают и излучают свет, как будто за многие ночи, когда твои мысли были заняты ими, ты приобрел право на них, но и это ощущение уже поблекло. Устал.
С этим кончено. Даже Бацке не осмелится. Там была фраза: «Полиция идет по определенному следу». И если все-таки один на это отважится, то другой обязательно предаст — нет, с этим кончено.
Устал. Однажды, после недолгих колебаний, старой пасторше было объявлено, что кончился ангажемент в театре и надо подождать, как все сложится дальше. Однако: «О деньгах вы все равно не беспокойтесь. У меня достаточно денег».
— Но, господин Ледерер, — сказала старушка. — Я вовсе и не думала о деньгах. Мне очень жаль, что вы остались без работы, но если вы вдруг окажетесь в затруднительном положении, у меня осталось еще немного сбережений. Я с удовольствием помогу такому порядочному человеку.
Она повела его в свою комнату, угостила своим жидким мятным чаем и чудным анисовым пирогом, которого уже нигде больше нет и который всегда чем-то напоминает детство, рассказала ему, как ее муж, будучи молодым викарием, тоже совсем пал духом, когда не смог довести до конца три пробные проповеди подряд. И как потом все изменилось, и он получил этот чудесный приход в Вильстермарше. Конечно, и у господина Ледерера тоже все наладится, он получит еще лучший ангажемент, и нужно только запастись терпением.
Да, старушка Флеге была такая трогательная и так пуглива, ему следовало бы остерегаться много пить днем, чтобы не испугать ее.
Так он привык совершать ежедневно продолжительные прогулки. Каждый день он намечал себе новый маршрут. Однажды он пошел на Апфельштрассе посмотреть на «Мирную обитель». Он часто проходил мимо пансионата, но никого не видел за окнами. Он подумывал о том, чтобы пойти к Волосатику, унизиться перед ним, чтобы смилостивились, приняли на работу, и он вечно писал бы адреса. Разумеется, в доме живет какой-нибудь Беербоом, еще более слабый и ущербный, чем он. И он не будет больше чувствовать себя последним человеком среди страшного беспросветного одиночества.
Но на следующий день он пошел все же не к «Мирной обители», а к машинописному бюро господина Яуха и остановился перед ним в нерешительности: может быть, зайти надменным, важным господином и нанять кого-нибудь для стенографирования за четыре марки в час. Ночью он выдумывал самые фантастические деловые письма. Представлял, как будет диктовать распоряжения и поручения, подтверждения и претензии, и все в бюро переписки удивлялись бы, как он преуспевает.
Но он не стал подниматься в бюро. Он шел, шлепая своими ноющими усталыми ногами по снежному месиву, в какую-нибудь пивную, в рыбный ресторанчик или закусочную, где подавали картофельные оладьи, съедал что-нибудь на шестьдесят или восемьдесят пфеннигов: он знал, что средств ему хватит на три-четыре месяца, а потом надо будет снова добывать деньги.
