Янко Есенский - Демократы

Пани Микласову даже передернуло, но Петровичу, наоборот, такой порядок понравился, и он похвалил Дубца за заботу о своих детях.

— О байстрюках! — закричала тетка. — Ведет учет своих свинских поступков, а о законном ребенке и не вспомнит! В домашней картотеке ее не найдешь. Наверно, только у нотариуса.

Они начали гадать, почему это так.

— Может быть, он не знает о ребенке, — высказал сомнение Петрович.

— Едва ли, — тетка отрицательно помахала рукой, — трудно предположить, что любовница не интересовалась изгнанной женой.

— Может, только первое время, как знать? — строил предположения депутат. — А когда никто не сообщил о дочери, он забыл о ней. С такой оравой детей забот много, не удивительно, что один потерялся. У Дубца их десятка два, наверное, за эти двадцать лет.

— Да нет, — поправила его тетка, — всего двенадцать. Магулена мне жаловалась: третий год ждет не дождется тринадцатого, даже ей от этого убыток, все-таки до трехсот шестидесяти крон в год набегало, а мать Всплакнула-то оценивается только в триста крон. Магулена считать умеет.

Петровича рассмешила такая плата за детей и доходы по ним в процентах, а тетка зажала уши ладонями, показывая, что смех его оскорбителен и она не желает его слышать. Нехорошо и даже недемократично относиться к неопытным девушкам, как к буренкам и пеструхам — Ольгам, Луизам, Иренам, Ламам и Красулям, стоящим в коровниках Дубца, которые ценятся по надоям, написанным на черных табличках, в зависимости от породы и веса. Петрович не видел в этом ничего предосудительного, смеялся и говорил, что девчата знают, что делают. Он сравнивал Дубца с рачительным хозяином, который получает от своего хозяйства прямую выгоду — жена с двенадцатью детьми при его общественном положении стоила бы ему значительно больше тридцати шести тысяч в год, выплачиваемых сейчас.

— Но у него была бы жена, — не давала убедить себя тетка.

— А так у него десяток дешевых жен, потомство обеспечено, и чиновнику регистратуры есть работа.

Петрович не развеял дурного настроения пани Микласовой. Чтобы не сердить ее, он принял серьезный вид и понемногу начал поддакивать ей. Он просто шутит… Да, да, теперь на свете все шиворот-навыворот. У людей усиливается ненависть к людям и любовь к зверям, поэтому и люди становятся зверьми по отношению к собственным ближним. Этот вывод не относился к теме их беседы, но тетка одобрила его:

— Такой Дубец со своей регистраторшей, картотекой и всеми, кто в ней значится, — настоящий Союз зверей.

— Только в нашем случае председатель платит пошлину зарегистрированным членам, — отметил разницу депутат.

— А члены — регистратору.

— Зато они получают деньги.

— Ты попробуй что-нибудь сделать, подобные нравы недопустимы. Покупку табака тоже надо упорядочить.

— Сделаю, что смогу, — заверил он. — Моя промашка в том, что я не выяснил, состоит ли в этом союзе мой клиент.

Тетка обещала уточнить это и известить его.

— Если она потребует пошлину за выписку из метрики, я с удовольствием заплачу.

Петрович встал и поцеловал темную жилистую теткину руку. Тетка проводила его до передней. Она умерила свой громоподобный голос до шепота, чтобы не услышала в кухне прислуга.

— А ты знаешь, что это чудовище интересовалось и твоей Желкой?

— Девочка рассказывала, какой-то пустяк, простая вежливость.

— О нет. Это серьезно.

— Серьезно?

Петрович снял шляпу, которую надел было, и приставил к левой правую ногу, которую уже занес над порогом. Что-то приятно щекотало его, гордость ударила в голову и разлилась по телу.

— Я его вышвырнула. Но ты приглядывай за дочерью. Она способна кокетничать и с таким чудовищем. Не из любви, скорей из озорства. Смотри, как бы она у тебя не оступилась. У такого старого паука крепкие сети. Как бы он не опутал твою дочь.

«И пускай, — мелькнуло у Петровича, — жених подходящий». Петрович сразу представил себе замок, огромные поля, необозримые леса, и мысленно прикинул: «Это было бы неплохо! Он не стар. Моих лет».

— Ты поступила неосмотрительно, Корнелька, — недовольно отозвался он. — Таких господ не выкидывают. С такими господами надо обращаться нежно, в перчатках, деликатно. Это дело надо исправить.

— Пусть попробует придет, я его снова выкину, — энергично загромыхала пани Микласова.

«Чего он тащится к тебе, а не придет прямо к нам? — удивился Петрович. — Адреса не знает?»

— Вышвырну, — сжала кулаки тетка, — не потерплю, чтобы кто-нибудь из нашей родни попал в домашнюю картотеку пани регистраторши.

Петровича как дубиной огрели. Он остолбенел и едва сдержался, чтобы не выругаться, но совсем промолчать не смог.

— Абсурд. Если угодно — пожалуйста, но только настоящая регистрация, — вырвалось у него, но тут же он подосадовал на себя: зачем было говорить это ей? Эта особа склонна видеть во всем лишь дурное.

— Так что же, не узнавать у Магулены?

— Не утруждай себя, Корнелька, я сам обо всем разузнаю.

— Будь осторожен: хищники!

Они расстались несколько натянуто. Второй раз он уже не целовал ее руки. Петрович был в смятении от сознания, что Дубец всерьез интересовался его дочерью. Лишь бы это оказалось правдой. «Нет, перспектива совсем недурна. Выспрошу у Желки — что же тогда произошло? А дело против Дубца подожду возбуждать… на всякий случай пока лучше помолчать».

Сойдя с лестницы, он услыхал через отворенную дверь на первом этаже ломающийся юношеский голос. Кто-то декламировал. «Наверно, какой-нибудь красный испанский петушок», — подумал Петрович, и у него защекотало в носу от сдерживаемого смеха.

Он явственно слышал:

Никогда в жизни Петрович не сочинял стихов, но тут он невольно продолжил про себя:

Он думал о Дубце и Желке… Нет, это было бы совсем недурно!

На перекрестке Палисадов и улицы Сладковича из жидкой полутьмы вынырнула высокая стройная дама. Она шла быстрой девичьей походкой, энергично размахивая руками. На локте болталась черная сумочка. Дама чуть не столкнулась с Петровичем. «Не смотрит, куда несется!» Он поглядел на нее и проворчал:

— Пардон!

И вдруг заметил егерскую желтую шляпку, сдвинутую набок. На шляпке перо сойки. Узнал и знакомую черную шубку. «Пани Эстера! — обрадовался он и сразу же с грустью отметил: — Все та же шляпка!»

— Сударыня! — прокричал он ей вслед и остановился, решив немного проводить ее и по крайней мере спросить, как она себя чувствует, как ей живется, он давно собирался повидать ее, навестить. Но что поделаешь — масса дел!

Дама рассеянно обернулась — кто это окликнул ее — и узнала своего благодетеля. Петрович подбежал к ней и взял ее руку в свои. По улыбке он заключил, что эта встреча приятна и ей.

— Куда вы так спешите? — начал он, шагая рядом с ней.

— Я живу здесь на Влчковой.

— Разрешите вас проводить? — спросил он.

— Надо подняться в гору, потом по лестнице, на третий этаж, в мансарду. Тяжеловато. — Она смерила его взглядом с головы до ног.

— Веет такой ароматный ветерок, — он подхватит меня и понесет.

По улице Кузмани они поднялись почти на самую горку.

— Бот я и дома. — Она остановилась перед заржавелой железной калиткой; деревянные, истертые, полусгнившие ступеньки вели наверх, меж деревьев и кустарников.

— Вы меня дальше не пустите?..

Пани Эстера ответила не сразу. Мысленно она оглядела комнатку и кухоньку, — в каком виде остались они утром? Все ли там в порядке? Убогость лестницы и теснота жилья смущала пани Эстеру, она предпочла бы, чтобы депутат убрался, сошел вниз по улице. Петрович держал ее за руку и ждал ответа. Глаза его светились грустью и преданностью, как у собаки, ожидающей, чтоб ее погладили, и готовой положить свою голову на колени хозяина.

— Я высоко живу, — отговаривала пани Эстера.

«Отказ», — сознался он себе и попытался скрыть разочарование под веселой маской.

— Это мы уже слышали. «Звездочка высоко, — негромко пропел он, — еще выше небо». Вы не впустите меня туда? Сейчас мне полагалось бы сказать «до свидания!»… Очень жаль: дойти до порога и повернуть обратно.

Он притворился расстроенным и опустил голову.

— Хорошенькое небо! — засмеялась она. — Вам и после смерти не захотелось бы попасть на такое.