— Так я и думал. Охотится за вашими деньгами.
— Какими деньгами?!
— Разве ваш папа в них не купается?
— Да у него нет ни гроша. Мы горсткой риса обедаем, как кули. Поэтому я и ем сейчас так много. Когда еще мясо перепадет!
— Мне всегда казалось, у баронетов — куча денег.
— У моего — нет.
— Странно. А в рукописях, которые шлют моему бывшему издателю, у баронетов всегда мешки. Кстати, в этих романах баронеты на дух не переносят нищих поклонников. Тут же хватаются за хлыст. А ваш папа — как? Проявляет активность?
— Ну что вы!
— Тогда я вообще не верю, что он баронет. Так, дворянин без титула.
— Понимаете, ему еще неизвестно, что у меня бедный поклонник.
— Вы не сообщили о чудовищных тенетах?
— Не сообщила.
— Какое малодушие!
— Да нет, я просто хочу, чтоб они сначала познакомились, понравились друг другу. А уж потом все скажу. «И никогда еще так радостно и весело не звонили колокола в деревенской церквушке…»
— Остановитесь! Мне дурно!
— Прошу прошения. А вы пришлете нам свадебный подарок.
— Еще чего! Я вообще не одобряю вашей затеи. Нет, что за чушь! Вы немедля должны все расторгнуть! Напишите ему, сообщите, что все отменяется, и бегите со мной в ближайшую регистратуру.
— Вы думаете, это забавно?
— Мне лично доставит огромнейшее удовольствие.
— А мне — нет.
— Так не станете ему писать?
— И не подумаю.
— Воля ваша. Подгонять вас, разумеется, не буду…
— Это видно.
— Стану ухаживать, чинно, плавно, заведенным порядком. Ни одного поступка, которого не одобрила бы самая почтенная тетушка. Прежде всего расскажем друг другу о себе.
— К чему это?
— Чтобы выявить общих друзей, общие вкусы и так далее. На этом фундаменте уже можно строить. Того, что мы вместе резвились в Палеозойской эре, — недостаточно. Придется начинать с нуля, словно ничего и не было. Более того, от фактов не уйдешь — вы даже не знаете, как меня зовут. Да, кстати! По телефону вы обронили весьма странное слово. Если не ошибаюсь, вы назвались «Имоджин».
— Так меня зовут.
— Какое мерзкое имя! Как оно вам досталось?
— Мама, наверное, дала.
— Не хочу говорить о ней дурно…
— Вот и не говорите.
— Но я просто не могу называть вас таким именем.
— А вам не приходило в голову называть меня «мисс Эббот»?
— Такая официальность для старого друга? Помилуйте!
— Вообще-то меня зовут Джин.
— Вот это дело. Джин, джинн, «Джинджер»… Вот, буду называть вас — Джинджер! У вас волосы, как этот напиток.
— Ничего подобного!
— Не спорьте. Золотисто-рыжие. А вообще-то сойдет и Джин, тоже напиток. Джин… Джи-и-ин… Да, неплохо. Ну, переходим к общим друзьям. Как это связывает! Итак, вы знаете Фарадея?
— Нет. А вы знаете Мейбл Первис?
— Нет. А Томсона, Баттервота, Аленби, Джукса и Десборо-Смита?
— Нет, нет, нет, нет, нет. Теперь девицы. Мэрридью, Клергхорн, Фостер, Уэнтворт, Бейтс?
— Ни одну. Видимо, мы вращаемся в разных кругах. Где вы живете?
— Уолсингфорд Холл, в Беркшире.
— Ясно! Деревенская глушь. Где там возьмешь Фарадея или Томсона! А домик хоть симпатичный?
— Нет.
— Странно. Название красивое. В чем дело?
— В том, что мой двоюродный прапрадед отстроил его в викторианском стиле. Уродство — жуткое! Сейчас пытаемся продать.
— Правильно. Тогда вы переедете в Лондон. Познакомитесь с Фарадеем, Томсоном и тэ пэ.
— Дом такой страшный, что одна надежда на какого-нибудь астигматика.
— Есть кто-нибудь на примете?
— Да. Постучите по дереву! Одна американка, княгиня Дворничек. Ой, что с вами?
— Вот! — невнятно вскричал Джо, ибо в кулак, которым он долбанул по столу, вонзились зубцы вилки, и он его посасывал. — Я знал, стоит поболтать подольше, и непременно вынырнет… скажем так, общий знакомый.
— Вы знаете княгиню?
— Еще бы! Она моя мачеха.
— Не может быть!
— Очень даже может. У меня и справка имеется. Джин смотрела на него, раскрыв рот.
— Значит, вы — брат Табби? Тот самый Джо?
— Разумеется, я брат Табби. Конечно, я — Джо. Хотя, принимая во внимание мою славу, вернее бы сказать, он — мой брат. Подумать только, вы с ним знакомы! Ну, ну! Говорите!
— Что?
— Ах, как тесен мир!
— Да нет, просто совпадение. Как раз сегодня Табби мне о вас рассказывал.
— Но брат я ему — далеко не только сегодня. Нет уж, увольте! Много дней, дождливых и солнечных, ясных и слякотных… — Джо резко прервал себя. — Вы не с ним случайно помолвлены?
— Нет, — суховато ответила Джин, вспомнив, что еще не простила Табби.
— Это хорошо! Не хотелось бы ломать счастье брата. Значит, рассказывал про меня… Достойнее темы ему не выбрать! А что он говорил?
— Что вы служите у Басби.
— Басби тоже так думал. Пришлось его просветить. Обидно, досадно, но — пришлось. А что еще?
— Что вы не очень ладили с мачехой.
— Мягко сказано. Подробности были?
— Сказал что… а, да!.. она вас выгнала.
— Значит, вот какая версия гуляет по клубам? Позвольте же сообщить, что из дома я ушел по собственной воле, своим ходом. Лучше я расскажу сначала, вы еще больше меня оцените. Как-то утром, ни с того ни с сего, она требует, чтоб я женился на денежной кубышке, которую я терпеть не мог. Я ответил — нет. Мы заспорили. Не буду передавать этот спор дословно, передам самую суть. Теперь запомните: пронзительный и злобный голос — это мачеха. Глубокий, мужественный, твердый — это я. «Ты на ней женишься, женишься, жени…»
— Она в самом деле так верещит?
— Так, и не иначе. Мерзейшая манера. Собрав волю в кулак, я ответил твердо и мужественно: «Есть вещи, не подвластные чужой воле. Вдобавок, я дожидаюсь юную Джинджер!»
— Джин!
— Хорошо. «Я жду юную Джин. Нечего сказать, коллизия! Она вот-вот появится, а я — женат». Мачеха сверлит меня взглядом через лорнет. «Это твое последнее слово?» Я закурил: «Да!» Веско так, со значением. «Ты осознаешь все последствия?» — «Да», — снова ответил я и покинул дом, презрев ее золото. Здорово, правда?
— Ничего особенного. Всякий бы так.
— Табби — ни за что! И Фарадей, и Томсон. А уж тем более Десборо Смит! Способен на это лишь человек высшей пробы. Неужели вы за него не выйдете?
— Нет, спасибо. К тому же, я вам не верю.
— Вообще-то вы правы, я все выдумал. А почему вы догадались?
— Табби рассказывал, что вы ушли, когда вам был двадцать один год. Даже она не станет женить такого младенца.
— Какой прозорливый ум! — восхитился Джо. — Глаза, волосы, зубы, а тут еще ум! Как говорится, все при ней. Что ж вы удивляетесь, что я выбрал именно вас на роль миссис Ванрингэм?
— А почему, по правде, вы ушли из дома? Джо стал серьезным и ответил не сразу: — Были причины.
— Какие?
— Поговорим о чем-нибудь другом. Джин поперхнулась и покраснела. Обычно мужчины из кожи вон лезли, выказывая ей всяческую почтительность. К унижениям она не привыкла.
— Что ж, — сказала она, — предложите две-три темы, которые вас не оскорбят.
Даже ей самой показалось, что это глуповато. Видимо, казалось так и Джо — строгость сбежала с его лица, рот опять растянулся в знакомую усмешку.
— Простите, — сказал он.
— Ничего, — отчужденно отозвалась Джин.
Сильнее всего ее уколола несправедливость. Нет, что ж это — сначала завлекли, а потом выставили дурой! Если мужчина, в сущности, заявляет: «Я — жизнерадостный идиот, давайте болтать всякую чушь, пока не надоест», — так его и воспринимаешь. Как не обидеться, если он, нарушая правила игры, чопорно изречет: «Мадам, вы забылись!»
— Кажется, я был резковат.
— Вы были грубы. Это хамство какое-то!
— Хорошо сказано. У вас — истинный дар слова.
— Я задала естественный…
— Знаю, знаю! И каюсь. Простите, вырвалось. Ваш вопрос оживил картины, которыми мне не хотелось бы любоваться, вот я и огрызнулся, как пес, которому отдавили больную лапу. Разумеется, я скажу, почему ушел из дома.
— Спасибо, незачем. Мне неинтересно.
— Еще как интересно! Не вставайте в позу.
— Простите.
— Ладно, оба виноваты. Джин поднялась.
— Мне пора!
— Ерунда. Вы еще не съели сладкое.
— Мне не хочется.
— Тогда зачем заказывали? — сурово укорил ее Джо. — Три шиллинга! Я — не миллионер. Видит Бог, я вас не попрекаю, мне для вас фруктовых салатов не жалко, сколько бы они…
— До свидания.
— Вы что, правда уходите?
— Правда.
— Так… Тогда я сейчас завою.
Джин направилась к выходу, и вслед ей раздался низкий, зловещий вой. Она вернулась.
— Присядете? Или продолжать?
Джин села, чувствуя то, что, по расследовании, признала беспокойством. Впервые разглядела она, что угрожало безмятежности ее души. Конечно, она не стала пылью под колесами его колесницы,[73] но все-таки он принудил ее сесть, и она села, с тревогой ощущая, что под маской клоуна скрывается характер посильнее, чем у нее. Видимо, этот человек добивается того, чего хочет.
