Пани Кирло не спускала глаз с дочери и любовно гладила ее светлые волосы.
— Первый раз в жизни мы расстались так надолго, — обратилась она в сторону пана Бенедикта. — Ну, что ж! Это хорошо, если девочка немного развлекается. У нас в Ольшинке жизнь однообразная, трудовая, а молодежи нужны развлечения…
Она не окончила. С лестницы опустилась Юстина, быстро подошла к пани Кирло и поцеловала у ней руку. Молодая девушка всегда относилась к ней с большим уважением, но теперь поцелуй ее был так нежен, в глазах светилось столько счастья и радости, что пани Кирло особенно внимательно посмотрела на нее и шепнула ей на ухо:
— Ты понимаешь, зачем я сюда приехала… Теперь прочь все горести и печали! О, как я рада… как рада! Я так горячо желаю счастья тебе и еще кому-то… ты знаешь…
Юстина не отвечала, только по ее губам промелькнула лукавая улыбка.
— Ну, вы, дети, марш в сад! — скомандовала пани Кирло. — Пока мы будем разговаривать с паном Бенедиктом и Юстиной, побегайте, поиграйте. Только ведите себя хорошо, — пани Эмилия не совсем здорова.
Мальчики сразу же убежали, а Рузя взяла за руку маленькую Броню, чтоб увести и ее. Но девочка, подняв на сестру испуганные глаза, схватилась обеими ручонками за материнский подол.
— Я тут буду… я с мамой! — сорвалась с ее коралловых губок жалобная мольба.
Пани Кирло пожала плечами.
— Пусть уж тут остается… Ну что тут будешь делать с этой черномазой растрепкой? Впрочем, она так еще мала и глупа, что при ней обо всем можно говорить. Ничего не поймет и, главное, ничего не станет повторять!
Команда пани Кирло с Марыней во главе тихонько пробиралась в сад через гостиную, мимо затворенных дверей будуара пани Эмилии. Витольд, который сегодня в первый раз увидал свою молодую подругу, побежал за ней, а Зыгмунт, заложив руки назад, мерным шагом начал расхаживать по комнате из угла в угол.
В кабинете пана Бенедикта пани Кирло села у стола с раскиданными на нем планами и счетными книгами. Юстина и хозяин дома заняли места напротив.
Прежде чем пани Кирло, страшно сконфуженная и покрасневшая, успела сказать несколько слов, в дверях кабинета показалась пани Эмилия, необычно оживленная, в длинном белом пеньюаре, обшитом кружевами. За ней виднелся Кирло со шляпой в руках, улыбающийся, торжествующий, и панна Тереса с пластырем на щеке. А в уголке, никем не замеченная, притаилась изящно одетая и завитая Леоня и, замирая от любопытства, широко раскрыла глаза.
Пани Эмилия любезно, с мягкой улыбкой поклонилась гостям и села в широкое кресло мужа.
— Я надеюсь, — тихо, с оттенком просьбы сказала она, — что вы позволите мне присутствовать при вашей беседе. Я догадываюсь, что дело идет о судьбе Юстины, а это не может не интересовать меня.
Тереса, не говоря ни слова, стала за спиной своей подруги. Несомненно, здесь дело шло о любви! Она знала об этом и, казалось, умоляла, чтобы ее не выгоняли отсюда. Пан Кирло вдвое согнулся перед Юстиной и крепко поцеловал у ней руку.
При виде увеличивающейся аудитории пани Кирло, смутившись еще больше, беспокойно завертелась на стуле. Но делать было нечего, и, собрав всю свою энергию, она заговорила:
— Господа, я скажу прямо, нечего тут канитель тянуть. Я приехала сюда свахой. Кузен мой, Теофиль Ружиц, просит руки Юстины. Лично он не приехал потому, что это расстроило бы его нервы, да, кроме того, он не уверен в том, какой ответ получит. Если же ответ будет благоприятный, он явится сам немедленно, тотчас же.
Ее слова никого не удивили. Только пани Эмилия сплела свои красивые пальцы и слабым голосом воскликнула:
— Какое счастье для Юстины! Как великодушен, как благороден пан Ружиц!
Тереса была на седьмом небе, лицо пана Кирло сияло торжеством. Только одна Юстина, не меняя своего положения, упорно смотрела вниз с задумчивой улыбкой на губах.
Пани Кирло после минутного молчания вновь почувствовала прилив храбрости и заговорила:
— Теофиль сильно полюбил Юстину и, как мне кажется, ясно доказывает это своим предложением. Я вполне уверена, что Юстина будет с ним счастлива… Это такое золотое сердце, такая голова… Однако прежде чем явиться сюда ходатаем за него, я сказала, что расскажу о нем Юстине всю правду… Если, узнав все, она решится спасти и осчастливить несчастного человека, то хорошо; если нет, то, что ж делать? Но обманывать кого-нибудь я не соглашусь ни за какие сокровища в мире. Теофиль не только согласился на это, но даже сам просил, чтобы я Юстину обо всем предупредила.
— Ну, в чем же дело? Бурное прошлое? Расстроенное состояние? — спросил пан Бенедикт.
Пан Кирло скорчил гримасу и проворчал под нос:
— Какой вздор! Какой вздор! Глупая щепетильность!
Пани Кирло обвела присутствующих растерянным взглядом. Было видно, что она предпочитала бы говорить не при таком большом обществе, но другого исхода не оставалось.
— Нет, — ответила она на вопрос Бенедикта, — не совсем то. Состояние у него и теперь хорошее, а прошлое… ну, что было, то прошло, быль молодцу не в укор. Как бы то ни было, он жалеет о своем прошлом и, главное, вынес из него целым свое сердце. Тут не то… Теофиль…
Она заикнулась, раскраснелась еще более и почти шопотом докончила:
— Теофиль мор… морфи… Ах, боже мой, как это называется? Всегда я забываю!.. Мор… морфинист!
Бенедикт посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.
— Это что за дьявольщина? — спросил он. — Никогда не слыхал.
Тихо, останавливаясь на каждом шагу, пани Кирло рассказала все, стараясь, насколько возможно, оправдать своего кузена. Он сильно заболел несколько лет тому назад, а заграничные врачи посоветовали ему это проклятое средство.
Бенедикт потянул книзу свой длинный ус.
— Проще говоря, пьяница, — заметил он.
Пани Кирло даже вздрогнула — так ее уязвило это выражение. Говоря по правде, он не виноват, что большой свет не только почти разорил его, но и толкнул на такую гибельную дорогу. Он жаждет исцеления, пробовал лечиться не раз, ему стыдно самого себя, жаль своей молодой жизни, но… до сих пор ему ничто не помогало… Его может вылечить только любимая женщина… Клин нужно выбивать клином. Когда он будет счастлив, то перестанет скучать; регулярная жизнь возвратит ему здоровье и вновь заставит интересоваться своими делами. Юстине просто предстоит подвиг сестры милосердия, если только она захочет, если то, о чем она слышала, не пугает ее…
Тут пани Эмилия подняла кверху руки.
— Пугает! О, боже! — воскликнула она. — То, что вы говорите, делает пана Ружица еще более интересным, возбуждает еще большую симпатию… Это признак натуры, жаждущей вырваться из серой действительности, хоть бы во сне насладиться тем, что прекрасно, поэтично, высоко. Делить с таким человеком счастье, вместе с ним любить, мечтать…
— Может быть, и напиваться! — пробормотал пан Бенедикт, который не проявлял ни малейшего восторга.
— Вот истинное счастье! — закончила пани Эмилия.
— Правда!.. От такого счастья умереть можно! — послышался тонкий голос Тересы.
— Состояние хорошее… фамилия… связи… что тут и толковать! — с блаженной улыбкой шептал Кирло.
Пани Кирло со слезами на глазах обратилась к Юстине:
— Сердце у него золотое; он сумеет понять и осчастливить любящую женщину. Если б ты знала, Юстина, как он добр к нам! Другой на его месте и знаться бы не захотел с бедными родственниками, а он относится к нам как друг, как брат, как… благодетель… К чему мне скрывать правду? Бедность — не порок… За детей наших в школу платит он… да это все ничего в сравнении с его добротой. Броню тоже любит на руках нянчить. Приезжает намедни в Ольшинку и просит: приезжайте да приезжайте в Воловщину по крайней мере дня на два. Вот мы и прогостили у него два дня, и если бы ты видела, как он нас принимал! И услуживал нам, и с детьми играл, и только по временам впадал в свою печальную апатию… Золотое сердце и очень бедный человек… хотя и богатый!
Она отерла влажные глаза и спросила с оттенком нетерпения в голосе:
— Ну, что же, Юстина?
Даже пани Эмилия и та, несмотря на свою обычную сдержанность, взволновалась:
— Конечно, Юстина принимает предложение… Это истинное чудо… благодеяние судьбы…
— Чудо святого Антония, — захлебываясь от восторга, проговорила Тереса.
— Я заранее кланяюсь в ножки пани Ружиц, — с низким поклоном, подобострастно проговорил пан Кирло.
Пан Бенедикт закрутил ус на палец и тоже спросил:
— Ну, что ж, Юстнна, говори!
Юстина подняла глаза. Она была совершенно спокойна и, слегка поклонившись пани Кирло, ответила:
— Я очень благодарна пану Ружицу за честь, которую он мне оказывает. Я знаю, что для того, чтобы толкнуть его на этот шаг, нужно было немало усилий со стороны, и легко могу догадаться, что он немало должен был бороться с самим собой, прежде чем решиться на этот шаг. Все это я очень хорошо понимаю. Ни мое воспитание, ни привычки, ни вкусы — ничто не соответствует его положению. Быть светской женщиной я не смогу, да и не стремлюсь к этому вовсе…
