И он решил спокойным образом удалиться от них и поселился в небольшой усадьбе за городом. Ухаживая за ней и занимаясь сельским хозяйством, он заполнял часы, оставшиеся у него от любимого дела – изучения природы. Но, к несчастью, усадьба находилась слишком близко от Абдеры. И так как местность эта была необычайно красивой, а путешествие туда – приятнейшей прогулкой, то каждый божий день его атаковала толпа абдеритов и абдериток, родственников и родственниц, для которых прекрасная погода и приятная прогулка были отличным предлогом нарушать его счастливое уединение.
И хотя Демокрит нравился им не более, чем они ему,[103] тем не менее следствия этого были весьма различны. Он бежал от них, потому что они ему наскучили, а они мешали ему, желая убить время. Он умел употреблять свое собственное время с пользой. Они же, напротив, не знали, куда его девать.
– Мы пришли, чтобы помочь вам скоротать время в вашем уединении, – объясняли абдериты.
– В своем собственном обществе я провожу его очень хорошо, – отвечал Демокрит.
– Но разве можно быть постоянно одному! – воскликнула прекрасная Питека.[104] – Я бы умерла от скуки, если бы прожила день, не видев людей!
– Вы, верно, хотели сказать… если бы люди вас не видели? – уточнил Демокрит.
– Но почему вы решили, что Демокрит скучает? Весь его дом набит редкостями. С вашего разрешения, Демокрит, позвольте же нам осмотреть все те прекрасные вещи, которые вы привезли из путешествий.
Только теперь начались страдания бедного отшельника. Действительно, у него была великолепная коллекция экспонатов всех царств природы: чучела, птицы, рыбы, бабочки, раковины, окаменелости, минералы и прочее. Все Это было ново для абдеритов, все вызывало их изумление. Славного естествоиспытателя в одну минуту забросали такой массой вопросов, что он, пожалуй, должен был бы состоять, как Фама,[105] из одних ушей и уст, чтобы на все ответить.
«Объясните нам, что это такое? Как это называется? Откуда это? Как Это происходит? Почему это так?»
Демокрит старался объяснять, как мог. Но абдериты ничего не понимали. Более того, чем дольше он им объяснял, тем хуже они понимали. И, воистину, в том была не его вина!
– Удивительно! Непостижимо! Необычайно удивительно! – восклицали они постоянно.
– Напротив, все так же естественно, как и любое другое явление в мире, – холодно возражал Демокрит.
– Вы слишком скромны, Демокрит, или вам, по-видимому, хочется услышать побольше комплиментов о вашем хорошем вкусе и ваших путешествиях?
– Не затрудняйте себя, господа! Я к этому равнодушен.
– Однако ж, должно быть, весьма приятно совершать такие дальние путешествия? – спросил один из состоятельных абдеритов.
– А я бы сказал, как раз наоборот! – отвечал второй абдерит. – Представьте себе только все ежедневные опасности и трудности, плохие дороги, скверные гостиницы, мели, кораблекрушения, диких зверей, крокодилов, единорогов, грифов и крылатых львов, которые кишмя кишат в варварских странах!
– И затем, какая же, наконец, польза от того, что узнаешь, как велик мир? В таком случае, тот клочок земли, которым владеешь, покажется настолько жалким, что у меня пропала бы и радость от него.
– Но разве перевидать стольких людей ничего не значит? – возразил первый.
– Есть на что смотреть! На людей! Людей можно видеть и дома. Повсюду точно так же, как и у нас.
– О, взгляните, здесь есть даже птица без ног! – воскликнула молодая женщина.
– Без ног? И у нее только одно огромное перо? Удивительно! – заметила другая. – А вам это понятно?
– Прошу вас, Демокрит, объясните нам, как же она может ходить без ног?
– И как она летает с одним-единственным пером?
– О, что бы я хотела больше увидеть, так это живого сфинкса. Вы, должно быть, много их встречали в Египте?
– Но возможно ли, скажите, пожалуйста, чтобы жены и дочери гимнософистов[106] в Индии… как бы это выразиться… Вы, верно, понимаете, о чем я хочу спросить?
– Нет, не понимаю, госпожа Салабанда.
– О, вы меня, безусловно, понимаете! Вы же были в Индии! Вы же видели жен гимнософистов?
– Да, конечно, и вы можете мне поверить, что жены гимнософистов точно такие же, как и жены абдеритов.
– Вы оказываете нам слишком много чести. Но это не то, что мне хотелось узнать. Я спрашиваю, правда ли, что они… (при этом госпожа Салабанда прикрыла одной рукой свою грудь, а другой… Короче, она приняла позу[107] Венеры Медицейской,[108] чтобы растолковать философу, что она желает узнать). Ну, теперь-то вы меня понимаете? – спросила она.
– Да, мадам, природа к вам была столь же щедра, как и к другим. Что за вопрос!
– Вы не хотите понимать меня, Демокрит! Я кажется достаточно ясно выразила то, что желала бы знать. Правда ли… Ну, коли уж вам так угодно, я скажу напрямик – что они ходят, в чем мать родила, нагими?
– Нагими! – воскликнули все абдеритки хором. – Да в таком случае они бесстыдней спартанских девок! Ну, кто этому поверит?
– Вы) правы, – ответил естествоиспытатель, – жены гимнософистов кажутся менее обнаженными, чем жены греков, даже когда те в полном наряде. С головы до пят они облачены в свою невинность и чистосердечную скромность.[109]
– Как это понять?
– Трудно сказать ясней.
– Ах, я теперь понимаю вас! Это колкость. Но вы, вероятно, только шутите, говоря об их скромности и невинности. Если жены гимнософистов не одеты, как подобает, то они, очевидно, настолько уродливы, что нагота их нисколько не волнует мужей, или же мужья их холодны.
– Ни то, и ни другое. Их жены стройны, а их дети здоровы и жизнерадостны – неопровержимое, как мне кажется, свидетельство в пользу отцов!
– Вы любитель парадоксов, Демокрит, – сказал богач. – Но вы меня никогда не убедите, что чистота нравов какого-нибудь народа зависит от наготы его жен.
– Если бы я был такой большой любитель парадоксов, как в этом меня обвиняют, мне было бы нетрудно убедить вас примерами и доводами. Но я не слишком одобряю обычай гимнософистов, чтобы выступать в роли его защитника. И я не стремился утверждать то, что приписывает мне прозорливый Кратил. Случай с женами гимнософистов, мне кажется, лишь доказывает, что в обычаях подобного рода все решают привычка и обстоятельства. Дочери спартанцев, носящие короткие юбки, и женщины с Инда, не носящие юбок вообще, подвергаются не большей опасности, чем те, кто прикрывает свою добродетель семью одеяниями. Не сами явления, а наши мнения о них – причина недостойных страстей. Для гимнософистов, считающих благородными все части тела, их жены кажутся одетыми, как скифам – скифские жены, опоясывающие бедра тигровыми шкурами.
– Не хотел бы я, чтобы наши жены втемяшили себе в голову философию Демокрита, – сказал один степенный, чопорный абдерит, торговавший мехами.
– И я бы не желал, – подтвердил торговец полотном.
– И я также, – согласился Демокрит, – хотя я не торгую ни мехами, ни полотном.
– Но позвольте мне вас все-таки спросить еще об одном, – засюсюкала та самая родственница Демокрита, которая выражала желание увидеть живых сфинксов. – Вы объездили целый свет и, наверно, видели много чудесных стран, где все устроено иначе, чем у нас…
– Я не хочу верить ни одному его слову, – пробормотал городской советник, потрясая, как гомеровский Юпитер, своей душистой прической, осенявшей его премудрую голову.
– Признайтесь же, какая из этих стран вам больше всего понравилась?
– Где же может быть лучше, чем… в Абдере?
– О, мы уже знаем, что вы говорите это несерьезно. Без лести, скажите же молодой даме то, что вы думаете, – сказал советник.
– Вы будете смеяться надо мной, – ответил философ. – Но так как вы этого требуете, прекрасная Клонарион, то я вам скажу чистую правду. Вы никогда не слыхали о стране,[110] где природа настолько добра, что она не только исполняет свои обязанности, но еще и работает за человека? Не слыхали ли вы о стране, где царит вечный мир, где никто не является слугой другого, никто не беден, но каждый богат? Где жажда обладания золотом не вынуждает к преступлению, потому что золото там бесполезно? Где серп такая же незнакомая вещь, как и меч? Где трудолюбивый человек не обязан работать на тунеядца, где нет никаких врачей, потому что никто не болеет; нет судей, ибо нет тяжб; а тяжб нет потому, что каждый доволен, потому, что каждый имеет все, что пожелает… Короче, не слыхали ли вы о стране, где все люди смиренны, как ягнята, и счастливы, как боги? Вы никогда не слыхали о такой стране?
– Нет, насколько припоминаю.
– Вот это и есть прекрасная страна, Клонарион! Там никогда не бывает ни слишком жарко, ни слишком холодно, ни слишком влажно, ни слишком сухо. Весна и осень не сменяют там друг друга, а царят в вечном согласии, как в садах Алкиноя.[111] В горах и долинах, лесах и лугах есть в изобилии все, что только может пожелать человеческое сердце. Но не следует думать, будто люди там вынуждены охотиться на зайцев, ловить рыб или птиц и собирать плоды для пищи или что удобства, которыми они наслаждаются, стоят им многих беспокойств. Ни в коем случае! Все делается само собой. Куропатки и вальдшнепы, зажаренные и нашпигованные, сами летят в рот и смиренно просят, чтобы их отведали. Рыбы разных пород плавают вареными в прудах из всевозможных соусов, а на берегах этих прудов полным-полно устриц, раков, паштетов, окороков и говяжьих языков. Зайцы и косули прибегают добровольно, сами сдирают с себя шкуру, насаживают себя на вертела и, когда поспеют, сами ложатся на тарелки. Повсюду расставлены столы со скатертями-самобранками и куда ни взглянешь, пуховые постели располагают к приятному изнеможению, приглашают отдохнуть от… безделья. Рядом с ними текут, журча, реки молока, меда, вина, лимонада и прочих приятных напитков. А над ними, сплетаясь с розами и жасминами, поднимаются кусты, увешанные кубками и бокалами, которые сами наполняются, едва их опустошили. Там есть и деревца, с которых вместо плодов свешиваются маленькие паштеты, сосиски, миндальные пирожные и сдобные булочки. А на других – на всех ветвях скрипки, арфы, цитры, лютни, флейты, валторны, сами исполняющие прекрасный концерт. Счастливые обитатели той страны, после того как они проспали знойную половину дня, а вечер провели в танцах, песнях и шутках, освежаются затем в прохладных мраморных купальнях, где их массируют невидимые руки и вытирает насухо тонкое полотно, само себя выткавшее, и уснащают тело драгоценные эссенции, изливающиеся с вечерних облаков, подобно влажному благоуханию. А потом они возлежат на мягких ложах вокруг столов, сплошь уставленных яствами, едят, пьют и смеются, поют, любезничают и целуются всю ночь напролет при свете вечно полной луны, которая превращает ночь в нежный день. И что еще самое приятное…
