— Вас не было дома, — сказал Герман удивлённо.
Его прервал новый взрыв оваций. Полковник смутился. Оглушенный аплодисментами и криками, он снова, ни на кого не глядя, протиснулся через толпу и вышел на улицу с петухом под мышкой.
Весь город, вернее, весь простой народ вышел посмотреть, куда это он направляется в окружении школьников. На углу площади какой-то негр гигантского роста обернул змею вокруг шеи и, взобравшись на стол, торговал лекарствами. Толпа людей, возвращавшаяся из порта, остановилась послушать его зазывания. Но, завидев полковника с петухом под мышкой, все повернулись к нему. Никогда ещё дорога домой не казалась полковнику такой длинной. Он не жалел об этом. Десять лет город был погружён в спячку, время для него будто остановилось. Но в эту пятницу — ещё одну пятницу без письма — город пробудился. Полковник вспомнил другие времена: вот он, его жена и сын сидят, укрывшись под зонтом, на спектакле, который играют, несмотря на сильный дождь; вот партийные руководители, тщательно причёсанные, в такт музыке обмахиваются веерами во дворе его дома. В ушах полковника до боли явственно зазвучала дробь барабана.
Он пересёк улицу, что шла вдоль реки, и здесь тоже увидел толпу, шумную, как во время выборов, о которых все уже давно забыли. Толпа наблюдала за разгрузкой цирка. Когда он проходил мимо одной из лавок, женщина крикнула оттуда что-то о петухе. Но полковник был целиком погружён в себя: прислушивался к далёким, почти забытым голосам, всё ещё звучавшим в душе, словно отголоски недавней овации на гальере.
У дверей дома он повернулся к детям.
— А ну-ка по домам! Не то возьму ремень.
Он запер дверь на засов и пошёл прямо на кухню. Жена, задыхаясь, вышла из спальни.
— Они унесли его силой, — закричала она. — Я им сказала, что не отдам петуха, пока я жива.
Под отчаянные вопли жены полковник привязал петуха к печи и сменил воду в его миске.
— А они сказали, что даже наша смерть их не остановит. Что петух принадлежит не нам, а всему городу.
Лишь когда жена замолчала, полковник взглянул в её потерянное лицо и с удивлением обнаружил, что оно не вызывает в нём ни чувства вины, ни жалости.
— Они поступили правильно, — спокойно сказал он. И потом, ощупывая карманы, добавил как-то особенно мягко: — Петух не продаётся.
Жена проводила его до спальни. Полковник как будто бы был таким, как обычно, и в то же время далёким, словно она видела его на экране. Он вынул из шкафа деньги, прибавил к ним те, что оставались у него в карманах, пересчитал и спрятал в шкаф.
— Здесь двадцать девять песо, мы вернём их куму Сабасу, — сказал он. — Остальные уплатим, когда получим пенсию.
— А если не получим? — спросила женщина.
— Получим.
— А если всё-таки не получим?
— Тогда, значит, не уплатим.
Он нашёл под кроватью новые ботинки. Вернулся к шкафу за картонной коробкой, вытер подметки тряпкой и положил ботинки в коробку, как они лежали, когда жена принесла их в воскресенье вечером.
Женщина не шевелилась.
— Ботинки вернём в магазин, — сказал полковник. — Это ещё тридцать песо.
— Их не примут, — сказала жена.
— Должны принять, — возразил полковник. — Я надевал их только два раза.
— Турки этого не понимают, — сказала женщина.
— Должны понимать.
— А если не понимают?
— Ну и пусть не понимают.
Они легли без ужина. Полковник подождал, пока жена кончит молиться, и погасил лампу. Но уснуть не мог. Он услышал колокола киноцензуры и почти сразу же после этого — а на самом деле часа три спустя — сигнал комендантского часа. От холодного ночного воздуха дыхание жены снова стало хриплым. Глаза полковника всё ещё были открыты, когда она заговорила с ним, на этот раз спокойно, примирительно.
— Ты не спишь?
— Нет.
— Прошу тебя, подумай как следует. Поговори завтра с кумом Сабасом.
— Он не вернётся до понедельника.
— Тем лучше, — сказала женщина. — У тебя будет три дня, чтобы передумать.
— Мне нечего передумывать, — сказал полковник.
Липкие туманы октября сменились приятной свежестью. Декабрь снова напоминал о себе — выпь кричала теперь в другое время. В два часа полковник всё ещё не спал. И знал, что жена тоже не спит. Он повернулся в гамаке.
— Ты не спишь? — снова спросила женщина.
— Нет.
Она немного помолчала.
— Мы не можем себе это позволить. Подумай только, что такое для нас четыреста песо.
— Уже недолго осталось, скоро придет пенсия, — сказал полковник.
— Я слышу об этом уже пятнадцать лет.
— Вот именно, — сказал полковник. — Поэтому теперь она не заставит себя ждать.
Жена надолго умолкла. Но когда она заговорила вновь, полковнику показалось, что не прошло и секунды.
— У меня такое чувство, что эти деньги не придут никогда.
— Придут.
— А если не придут?
На это полковник уже не ответил. Первые крики петуха разбудили было его, но он тут же опять погрузился в сон, глухой, без сновидений. Когда он проснулся, солнце стояло высоко. Жена ещё спала. Методично, хотя и с двухчасовым опозданием, полковник проделал всё, чем обычно занимался по утрам, и стал ждать жену, чтобы сесть завтракать.
Она появилась из спальни с неприступным видом. Пожелав друг другу доброго утра, они сели за стол в молчании. Полковник выпил чашку чёрного кофе с куском сыра и сдобным хлебом. Всё утро он провёл в портняжной мастерской. В час дня вернулся домой и застал жену среди бегоний — она занималась починкой одежды.
— Пора обедать, — сказал он.
— Обеда нет, — сказала женщина.
Он пожал плечами и пошёл заделывать лазейки в ограде, через которые дети проникали на кухню. Когда вернулся в дом, стол был накрыт.
За обедом полковник заметил, что жена едва сдерживает слёзы. Это его встревожило. Он знал её характер, твёрдый от природы и ставший ещё более твёрдым после сорока лет горечи и лишений; даже смерть сына не выжала из неё ни единой слезы.
Он посмотрел на неё с упрёком. Она закусила губы, вытерла глаза рукавом и снова принялась за еду.
— Ты не считаешься со мной, — сказала она.
Полковник не отвечал.
— Ты капризный, упрямый и совсем со мной не считаешься. — Она положила ложку и вилку крест-накрест, но тут же суеверно разъединила их. — Я тебе отдала всю жизнь, а теперь оказывается, что петух для тебя важнее, чем я.
— Это не так, — сказал полковник.
— Нет, так, — возразила женщина. — Пора бы тебе понять, что я умираю. То, что со мной происходит сейчас, не болезнь, а агония.
Полковник не произнёс больше ни слова, пока не встал из-за стола.
— Если доктор даст мне гарантию, что после продажи петуха у тебя пройдёт астма, я продам его немедленно, — сказал он. — Но если не даст — не продам.
После обеда полковник понёс петуха на гальеру. Когда он вернулся домой, у жены начинался приступ. Она ходила по коридору с распущенными волосами, раскинув руки и жадно, со свистом втягивая в себя воздух. Она ходила так до самого вечера. А потом легла, не сказав мужу ни слова.
Когда протрубили комендантский час, она ещё бормотала молитвы. Полковник хотел погасить лампу, но жена воспротивилась.
— Не хочу умирать в темноте.
Полковник оставил лампу на полу. Он чувствовал себя вконец разбитым. Ему хотелось забыть обо всём, заснуть и проснуться через сорок пять дней, двадцатого января, в три часа дня на гальере — как раз в тот момент, когда его петуха выпустят на арену. Но сон не шёл к нему, оттого что жена не спала.
— Вечная история, — вновь заговорила она через какое-то время. — Мы голодаем, чтобы ели другие. И так уже сорок лет.
Полковник подождал, когда жена спросит, не спит ли он. Ответил, что нет. Женщина продолжала ровно, монотонно, неумолимо:
— Все выигрывают, кроме нас. Мы единственные, у кого не найдётся ни одного сентаво, чтобы поставить на петуха.
— Хозяин петуха имеет право на двадцать процентов.
— Ты имел право и на выборную должность, когда во время выборов разбивал себе лоб, — возразила женщина. — Ты имел право и на пенсию ветерана, после того как рисковал шкурой на гражданской войне. Но все устроились, а ты остался один и умираешь с голоду.
— Я не один, — сказал полковник.
Он хотел ей объяснить что-то, но его сморил сон. Она продолжала бормотать, пока не заметила, что муж спит. Тогда она откинула сетку и стала ходить взад-вперёд по тёмной комнате, продолжая говорить. Полковник окликнул её на рассвете.
Она появилась в дверях, как привидение, освещённая снизу едва горевшей лампой. Прежде чем лечь, она погасила лампу. Но всё продолжала говорить.
— Давай сделаем вот что… — прервал её полковник.
— Единственное, что можно сделать, — это продать петуха, — сказала женщина.
— Но можно продать и часы.
