— Теперь нужна… сила, — сказала раздельно Надя и на миг из-под бровей серьезно глянула в самые глаза Башкину.
— Предстоит… — зычно начал Тиктин. Башкин резко повернулся к нему, расплескал на скатерть.
— Да-да! Случилось что-то, — говорил Башкин в сторону Тиктина, — и я вас всех страшно люблю, все равно — ужасно люблю, и вы можете меня не любить, и не надо. Не смейтесь, потому что я…
— Да пейте, все расплещете! — Андрей Степанович стукнул стаканом в стакан Башкину. — Мне сию минуту идти, — Андрей Степанович поставил стаканчик, глядел настенные часы, — комитет дежурит всю эту ночь.
— И я пошла! — Надя встала.
— Я хотел вам сказать, — Башкин привстал со стула, он смотрел, поднял брови на Надю, — хотел сказать самое главное для меня.
— Не надо сейчас, — Надя выбиралась из-за стола. — Я даже плохо буду вас слушать сейчас. — Она сбивала крошки с платья, смотрела вниз
— Вы уходите? — слышал Башкин голос Анны Григорьевны в коридоре. — Санька уж полетел, так ничего и… — Башкин не слышал, как говорили в прихожей. Он схватил бутылку, вылил остатки вина в стакан и опрокинул в рот. Он услышал спешные шаги Анны Григорьевны, обтер рукавом губы.
— Слушайте, вы, может быть, съели бы чего-нибудь, мы ведь пообедали только что. Послушайте! С ней уж ничего теперь не случится? Ведь свобода, не будут же хватать на улице, надеюсь. — Анна Григорьевна передернула плечами.
Башкин стоял, тряс головой.
— Нет! нет! Не может быть!
Вдруг Башкин шагнул к двери, приоткрыл, заглянул в коридор и плотно прижал, повернул ручку.
— Анна Григорьевна! — и голос у Башкина забился тревожной нотой. — Ради Бога, вы даете мне самое честное слово, что никто не узнает, что я вам скажу?
Анна Григорьевна села, она вскинула испуганный взгляд на Башкина.
— Нет, нет… зачем? Никому. Никому, если хотите. — Анна Григорьевна взглядывала на Башкина и поправляла на руке кольца. — Нет, если вам угодно…
— Анна Григорьевна! Милая! — Башкин с размаху сел на стул через угол стола. — Анна Григорьевна! — Башкин остановил пальцы Анны Григорьевны, прикрыл рукой. — Вы думаете, мерзее меня нет человека?
— Что вы?
— Нет, — громко сказал Башкин, — к черту! Прямо вам скажу — я, как мерзавец последний, делал пакости. Я, может быть, — крикнул Башкин и встал, — человека убил!
Анна Григорьевна смотрела на него, не отрывая круглых глаз, она сразу покраснела.
— Десять! Двенадцать человек! — закричал Башкин. Он весь напрягся лицом, и дрожала губа. И вдруг весь опал на стул, схватил руку Анны Григорьевны, через стол рванул к себе, прижался глазами со всей силы. Анна Григорьевна уж занесла другую руку, чтоб погладить волосы, но Башкин вдруг дернулся, вскочил. — И еще одного убью, — крикнул, — сегодня, может быть! Сейчас убью! Вот честный… честный крест! — Башкин с силой перекрестился. — У-бью! — и он опрометью бросился из комнаты, схватил свое пальто, шапку и выбежал с ними вон.
Башкин стремглав сбежал с лестницы, внизу наспех напялил шапку, взметнул пальто, совал руки, рвал подкладку. Он дернул что есть силы двери, бросился на улицу. И как хлопнула тяжелая дверь! Башкин решительными шагами зашагал по тротуару вправо. Ему казалось, что испуганное лицо Анны Григорьевны смотрит вслед. На углу, на панели, Башкин в сумерках увидел кучку народа, в середине высокий студент, ага! и вот белый номер на фуражке. Люди стояли без пальто, без шапок. Видно, из ближних дворов. Вполголоса урчал говор. Башкин услышал:
— Что вы говорите, господин студент, когда же сейчас человек оттуда пришел, сам же видел: разбивают.
— Я ж вам говорю — разбивают, — вдруг громко вскрикнул женский голос. Голос дернул Башкина, он встал в трех шагах и слышал, как все сразу заговорили громко, и беспокойная испуганная нота забилась над кучкой людей, громче, выше.
— Тсс! Тсс! — и студент махал рукой. Башкин подошел. — Вот распоряжение от комитета. — Студент поднес к глазам бумажку и, видно, читал на память — уж ничего нельзя было разобрать: — «Комитет безопасности при городской Думе взял на свою ответственность охрану порядка в городе и просит население помочь ему строгим соблюдением правил: первое, не выходить из домов с наступлением темноты во избежание эксцессов со стороны преступного элемента…» — Так, пожалуйста, господа, по домам. Комитету, уверяю вас, — студент наклонился, прижимал листок к груди, — комитету известно гораздо больше, чем этому человеку, и комитет принимает меры…
Люди медленно отходили от студента.
Только один человек — он придерживал у груди пиджак — подошел вплотную.
— Что значит меры, — он глядел вверх в лицо студенту, — когда же там разбивают, убивают, я знаю? А если там тоже студент с бумажкой, так что?
— Есть студенческая дружина, есть отряд целый, понимаете? — и студент повернулся и шагнул к Башкину.
— Слушайте, слушайте, — зашептал ему на ухо Башкин, — где это, где?
— На Слободке! — громким шепотом сказал человек в пиджаке. — На Слободке бьют еврейские лавки, — и он тряс пальцем в улицу направо. Башкин круто повернулся и быстро пошел направо, туда, в темноту, к Слободке. Он прошел размашистым спешным шагом уж кварталов пять по городу. Вон видно, стоит на перекрестке студент, и Башкин тем же ходом направил шаг к студенту.
— Вы знаете, что происходит? — не доходя еще, начал Башкин, и в голосе твердый упрек, возмущение. — На Слободке бьют лавки! Еврейские лавки!
— Правда? — и студент сунулся к Башкину.
— Там, там, — сердито махал Башкин пальцем в сторону Слободки. Студент глядел, куда тыкал Башкин.
— Ох! — и студент чуть присел. Башкин глянул — и легкое зарево низко перемывало по небу.
Оба с минуту глядели, как дышало зарево.
— Так что ж? Идем, или вы будете стоять, когда там…
— Да я тут обязан… — перебил студент.
— А ну вас! — Башкин шагнул прочь. — Ко всем чертям! — сказал он, шагая. — К сволочам!
Башкин свернул за угол. И вдруг тонкий рожок кареты «скорой помощи» — и холодок дунул под ложечкой — спешной дробью простукали лошади, и вон фонари кареты пересекли улицу. И опять рожок, и бедственный звук прижал под грудью. Башкин шагал слабее.
— ДА НИЧЕГО там не того… не разберешь. — Виктор стоял боком в дверях столовой, без сюртука, в подтяжках. Он глядел и досадливо морщился на стенные часы и переставлял карманные. — А черт! Вот замотался, часы теперь стали — дьявол их… Да вчера ж тебе говорил — вот как к свиньям все за… за… черт его знает, — и Виктор завертел в воздухе кулаком с часами и зло, без терпения, глядел на Груню. — Не знаю, одним словом, — и Виктор вышел, и Груня слышала: возился, бросал что-то и с силой пинком толкнул стул.
Крики с улицы, и не визгливые, а густо поют будто. Груня вскочила, накинула шаль, побежала. Фроська туда же.
— Тебя куда несет! — крикнул Виктор в спину, как поленом стукнул.
Фроська на месте свернулась, платком полморды закрыла и перевивается вся.
— Марш в кухню! — крикнул Виктор и пошел по коридору. — Тебе чего, дуре, надо? Тебе чего понадобилось? Фроська дернула плечом.
— Подрыгай мне! Подрыта какая, скажите. Ее там не хватало. Фроська повернулась к окну.
— Сапоги!.. — крикнул Виктор. — С вечера! С вечера, дура, валяются!
Фроська шагнула, подняла с полу Викторов ботфорт.
— То-то! — Виктор пошел к себе, но в это время дверь распахнулась, и Груня торопливо вбежала, красная, и лицо все в радости и головой кивает, будто с веселым сюрпризом.
— Витечка! Народу! Поют, ходят, как на Пасху прямо. Ой, один смешной, понимаешь!
И Фроська из кухни высунулась, сапог на руке надет. Виктор стоял вполоборота.
— Мерзавцы! Орут, мерзавцы! — крикнул Виктор. Груня брови подняла. — Жидам царя продали! — крикнул во всю глотку Виктор, ушел к себе, хлопнул дверью, хоть не очень.
Виктор сел на стул среди комнаты, слушал, идет ли Груня. Не идет.
— Тьфу! — плюнул Виктор со всей силы в обои перед собой. Встал, вышел в прихожую, лазил по карманам шинели, глядел чуть вбок. Платок достал — все злой рукой — пальцы нащупали конфету, и с платком вместе пихнул в карман шаровар, в самый низ. Ушел к себе.
В квартире было тихо, и слышно было, как подымались голоса в улице.
— Уря-я! — передразнил Виктор. И вспомнил, как Сеньковский кривлялся на еврейский манер: «Долой самодержавию и черту оседлости!»
Виктор скрестил руки, вцепился пальцами, и вдруг истома выгнула спину, и Виктор вытянулся на стуле, голову за спинку, и дохнул едва слышно сквозь зубы:
— Ре-ежь!
И вдруг оглянулся на Грунины шаги за дверью. Виктор вскочил, открыл двери и сделал хмурое лицо.
— А знаешь, старика можно устроить. Я уж говорил там… Видел полицмейстершу, просил, обещала. — И Виктор смотрел в глаза Груни, трогал глазами, пробовал.
