Наметанный глаз лорда Икенхема определил с ходу, что он неспокоен. Волосы стояли дыбом, словно он прочесал их пятерней, взгляд стал затравленным. Как и другие его сверстники, Билл всячески стремился вести себя в тяжкую минуту не хуже, чем индеец на костре, но это ему не удалось.
— А, Билл Окшот! — приветливо воскликнул граф. — Прошу, прошу. Я вот наслаждаюсь заслуженным пивом. Слово «заслуженным» подчеркнуто. Видели вы таких растерянных губернаторов? Я — не видел, и никто не видел. Однако вы взволнованы. Выпейте пива, помогает.
Граф пошел к стойке, потолковал с пышной блондинкой и принес две пенящиеся кружки.
— Прелестная девушка, — с отеческой нежностью сказал он. — Беседуем о Бразилии. Пейте, Билл Окшот, а потом говорите, что с вами.
Билл, охвативший голову руками, опустил одну руку и взял кружку.
— Вы не можете, — сказал он, — выдавать себя за Планка.
— Вот как? — Лорд Икенхем поднял брови. — Странные слова. Разве наши предки говорили «не можем», когда шли на неверных? Вообще-то говорили, возьмем хоть реляции Львиного Сердца, так что замнем. Но почему я не могу выдавать себя за Планка?
— Не можете, и все. Знаете, что случилось?
— Конечно, нет. Откройте мне это.
— Дядя Эйлмер уехал, я остался с чемоданом…
— Как невежливо!
— Я кричал «Эй!», чемодан тяжелый, но он не остановился. Ну, я пошел, а тут едет Поттер на велосипеде.
— Кто такой Поттер?
— Наш полицейский.
— А, да! Мартышка говорил. Ревностный служака.
— Я говорю: «Поттер», он говорит: «Сэр?», я говорю: «Спешите?», он говорит: «Нет», я говорю: «Тогда подвезите чемодан», а он говорит: «Хорошо».
— Какой диалог! — восхитился лорд Икенхем. — Пьесы не пишете?
— Нет.
— Жаль. Очень выгодно. Но я вас прервал. Поттер говорит: «Хорошо». Что же было дальше?
— Я говорю: «Это чемодан Брабазона-Планка, он к нам приехал». А Поттер… Еще пива можно?
— Он пил пиво?
— Это я спрашиваю. Легче будет рассказывать.
Лорд Икенхем опять потолковал с блондинкой.
— Итак, — напомнил он, вернувшись, — вы сообщили Поттеру, что Брабазон-Планк приехал к вам погостить. А Поттер?..
Билл выпил всю кружку, поохал и проговорил с ледяным спокойствием:
— Поттер, чтоб его черти драли, сказал: «Майор Планк? Ой, а я его знаю. В крикет играли, сколько раз. Если можно, мистер Уильям, я попью чайку, а потом с ним поздороваюсь». Что нам делать?
Лорд Икенхем немного подумал.
— Вы обманули меня, Билл Окшот, — сказал он, — Только профессионал расскажет так живо. Этот Поттер просто дышит! Да, вы печатаетесь под псевдонимом. Вероятно, вы — кто-то из Ситуэллов. Но вернемся к делу. Оно усложнилось, но, если подумать, решить можно все. Вы не могли бы сказать, что имели в виду Смита или Начбулла Хьютсена?
— Не мог бы.
— Что ж, тогда я скажу, что он играл с моим братом.
— Думаете, он поверит? Вы сможете его убедить?
— Нет пределов тому, что я могу, если постараюсь. Идемте. Где он живет?
— Тут, за углом.
Кроме королевского герба и вывески «Полиция», ничто не свидетельствовало о том, что перед нами — оплот Закона. Как многие участки в английской деревне, этот размещался в веселом домике, крытом черепицей и окруженном небольшим садом, где мирно спал племянник Поттера, девятимесячный Бэзил. Подойдя к ограде, лорд Икенхем кинул взгляд на коляску.
— Он женат?
— Нет. Это — сын сестры. Они живут вместе. Ее муж — стюард на океанском корабле, его никогда нет. То есть иногда он есть.
— Да, это видно.
Из открытого окна доносился пронзительный женский голос. Речь шла о носках. Как, спрашивал голос, можно сделать столько дырок? Сам он приписывал это неряшеству, а также невниманию к тем, кому приходится штопать, пока пальцы не облезут. Лорд Икенхем взглянул на Билла:
— Это сестра?
— Да.
— И Поттер?
— Видимо.
— Она его ругает?
— Она его вечно ругает, спросите Элзи.
— Элзи?
— Нашу служанку.
— А, да! Ту, которую… Хм. Забыл.
— Я знаю, что вы хотели сказать.
— Ну, сейчас не до того. Идемте в сад, рассмотрим прекрасного младенца. Все ж практика.
Констебль Поттер, хранящий покой Эшенден-Окшота, наслаждался чаем в уютной кухоньке.
Слово «наслаждался» тут не очень подходит, ибо чай он пил под надзором сестры, которая была ему если не лучшим другом, то уж точно суровейшим критиком. Она только что посоветовала ему не класть локти на стол, не есть так жадно и не брать масло селедочным ножом, а к приходу Билла и лорда Икенхема перешла к носкам, один из которых как раз и демонстрировала.
Констеблю было двадцать восемь, сестре его — тридцать три. Простейшие подсчеты скажут нам, что, когда ему было семь, ей было двенадцать, а сестра двенадцати лет может подмять семилетнего брата раз и навсегда. В то время, когда человек формируется, Гарольда вела, тащила, бранила будущая мать Джорджа Бэзила Персиваля Стабза, запрещая делать буквально все, что ему хотелось бы делать. Дошло до того, что она утирала ему нос.
Такие вещи оставляют глубокий след. Элзи Бин постоянно твердила, что ее жених — истинный рохля, и, в общем, была права. Неприятно думать, что страж порядка сидит и смотрит, как ему демонстрируют рваный носок, но ничего не попишешь — он сидел, смотрел и, возможно, боялся.
Чтобы стало полегче, он потянулся к маслу, используя на сей раз предназначенный для этого нож, и увидел в окно тот угол садика, в котором отдыхал Джордж Бэзил.
— Смотри-ка, — сказал он сестре, охотно меняя тему, — там кто-то идет.
— Не твое дело. Такую огромную дырку…
— Высокий джентльмен.
— А вокруг! Одно слово, решето.
— С седыми усами. Ткнул Бэзила в живот.
Хитрый констебль нашел ту единственную тему, которая могла отвлечь его сестру. Белла Стабз не жаловала гостей любого роста, которые решались ткнуть в живот ее спящего сына.
— Выгони его!
— Ладно.
К этой минуте констебль съел три копченые селедки, четыре вареных яйца, половину хлеба и собирался откинуться в кресле, как сытый питон. Однако сестру он слушался, да и любопытство выше, чем потребность переварить пищу. Рассмотрев в окно лорда Икенхема, он подумал, что видит его не впервые, и захотел проверить.
Когда он вышел в садик, гость уже щекотал Бэзила под подбородком. Билл, не очень любивший младенцев, особенно настолько похожих на Эдварда Робинсона, отошел в сторону, а потому первый увидел констебля.
— Привет! — сказал он ему. — Вот, зашли к вам.
— Я так много о вас слышал, — прибавил пятый граф.
Констебль удивился.
— Хы! — заметил он. — Не разобрал фамилии.
— Планк, — любезно отвечал гость. — Брабазон-Планк.
Констебль громко икнул, выражая этим недоверие. Мало кто, во всяком случае здесь, ощущал так тонко любую несообразность; и он ее ощутил.
— Брабазон-Планк? — проверил он, испепеляя гостя тем взглядом, каким испепелял бы собаку без ошейника.
— Он самый.
— Ну прям! Мы с ним играли в крикет, когда я жил в Дорсетшире.
— Вы играли с моим братом.
— Каким еще братом?
— Он скрыл от вас, что у него есть брат? Ай-я-яй! А вот Билл Окшот — не скрыл. Он сказал мне, что вы знали моего младшего брата.
— Мне он сказал, что это вы.
— Виноват, не понял?
— Что вы — майор Планк. Дал чемодан и говорит: «Вот чемодан майора Планка».
Лорд Икенхем приятно засмеялся.
— Это по латыни, — объяснил он. — «Major» — значит, «старший». Билл Окшот сообщил вам, что хозяин чемодана — Брабазон-Планк-major. Окажись тут мой брат, он бы, соответственно, назвал его Брабазон-Планк-minor. Естественно, вы запутались. — Лорд Икенхем бросил взгляд на констебля, который совсем уже отупел. Три копченые селедки, четыре яйца, полхлеба питают тело, но не способствуют остроте ума.
— Если изъясняться по латыни, — продолжал граф, — непременно запутаешься. Major — это minor, а уж minor — это major. Значит, вы играли в крикет с моим младшим братом? Как тесен мир! Я часто это повторяю, примерно
— раз в две недели. Почему вы похожи, Билл Окшот, на чучело свиньи?
Мартышка, хорошо знавший своего дядю, мог бы сообщить другу детства, что общение с пятым графом вгоняет в транс.
— А? — очнулся Билл. — Похож?
— В высшей степени.
— Простите.
— Не за что, не за что! Ах, кто это к нам идет?
Шла к ним миссис Стабз, напоминавшая львицу, у которой обижают детеныша. Недовольная медлительностью брата, она взяла дело в свои руки.
— Здравствуйте, — сказал ей Билл. — А мы вот смотрим на вашего сына.
Лорд Икенхем вздрогнул.
— Как! — воскликнул он. — Это прелестное дитя — ваш сын, мадам?
Манера его была так изысканна, тон так восторжен, что львица обратилась в овечку.
— Да, сэр, — отвечала она, делая при этом книксен. Она его редко делала, но было что-то такое в учтивом, почтенном госте. — Это мой Бэзил.
