Над «Кристиной» сияют дуговые фонари, уже видны ярко освещенные окна машинного зала и черный силуэт копра. Станда прибавляет шагу и рысью мчится к решетчатым воротам. «Как бы не опоздать», — думает он с внезапной тревогой.
У ворот «Кристины» никого нет. Не стоят в ожидании Мария, Хельга, нет неряхи Анчки, нет там даже и тех трех женщин, что стояли, как изваяния, — жены шахтеров — Иозефа Мадра, отца троих детей, крепильщика Яна Рамаса, отца одного ребенка, и откатчика Антонина Кудлы, отца семерых детей. Станде стало не по себе; странно, что тут никого нет, ведь наша команда не могла еще уйти! Где-то между черными строениями мелькает лампочка — вероятно, ночной сторож или пожарная охрана. Станда терпеливо ждет. «Собственно, мне на шахте уже делать нечего, — говорит он себе, — только пальцы мои там остались. Я похож на женщину с ребенком, когда баюкаю на груди эту дурацкую руку, — подумалось ему. — Хоть бы жены были здесь, с которыми я мог бы ждать: неряха Анчка со своими двумя карапузами, госпожа Хельга с ребенком под сердцем, и Мария, Мария… Почему же никого нет? — замирает Станда с возрастающей тревогой, зевая от волнения и холода; он начинает зябнуть в своем пиджаке, заколотом булавкой. Им уже давно пора быть здесь! Вот сейчас они вынырнут из того коридора и зашагают вразвалку к проходной, чтобы сдать номера; я и до сотни не досчитаю…»
Из проходной выходит человек и громко зевает.
— Скажите, пожалуйста, — спрашивает Станда дрожащим голосом, — команда Андреса еще тут?
— Команда Андреса? — удивленно переспросил человек. — Они давно ушли. Там никого нет.
— Как так никого, — стучит зубами Станда, — разве в восемнадцатом штреке работы больше не ведутся?
— А, в восемнадцатом, — равнодушно буркнул человек. — Да у них там все обрушилось. Пришлось прекратить работы, и больше там ничего не делают.
Станда затрясся в ознобе.
— Скажите, пожалуйста, — заикается он, выбивая дробь зубами, — пожалуйста… все ли вернулись?.. Из первой команды там никто не остался?
— Один, кажись, — мямлит человек. — Меня тут не было, я только с восьми.
— Кто… кто там остался?
— Сейчас, — сказал человек и поплелся в проходную.
Станда стоит ошеломленный, не в силах ничего понять. Один… остался там… Сторож вышел из проходной.
— Не сдан номер сто девяносто два, — говорит он равнодушно. — Но кто это, я не знаю. Справьтесь утром.
И, заложив руки за спину, он побрел в глубь черного двора.
XXVIII
«Спрошу у Пепека или Суханека, — решил Станда и бросился было бежать. — А что, если там остался как раз Пепек… или Суханек!» И Станда остановился как вкопанный. Ни за что на свете не хотел бы он сейчас говорить с плачущей Аныжкой или с зареванной неряхой Анчкой. «Этого я не вынесу, — трусливо думает он, — только не это!» Пойти спросить у Мартинека, у Адама, у Андреса… но ведь остаться в шахте мог любой из них! Станда кусает губы, чувствуя, что ослабел от волнения и страха. Наверное, Малек знает, приходит ему в голову, или он хотя бы посоветует, где можно узнать. И Станда рысью кинулся к трактиру Малека.
Слава богу, там сидит Пепек, подперев щеку ладонью, — за тем самым столом, где собиралась в первый раз вся команда. Станда облегченно вздохнул.
— Хорошо, что ты пришел, — пробормотал Пепек. — Я так и знал, что кто-нибудь придет.
— Кто… кто? — отрывисто спрашивает Станда.
— Да Адам, конечно, — хмурится Пепек и дергает головой, точно его душит ворот.
Тишина. Станда так и рухнул на стул; какое странное… чувство пустоты… или отупения, и все плывет перед глазами… Значит, Адам остался! Странно, но почему-то Станда, пожалуй, предчувствовал это…
Пепек поднял взгляд.
— Я всегда говорил, что рано или поздно он там останется! Так и вышло! — сплюнул он с сердцем. — И вдобавок у меня на глазах!
— Как же… это произошло?
Пепек сердито пососал палец.
— Ноготь сорвал… Ну, как! Надо было в Хансовом ходке сбойку закончить… Вот, да и Андрес еще сказал: вы, мол, ребята, смотрите в оба, как бы вас не засыпало, когда целик-то пробьете; дайте я лучше сам сделаю… Видал, каков: замухрышка, а все вперед лезет… Но… если уж кого и ставить на такую работу, так только Адама, верно ведь; у него руки как у часовщика; никто так чисто и деликатно не вырубит целик, как он. «Ладно, — говорит Андрес, — только это не простая сбойка; тут еще неизвестно, на что наткнешься с той стороны и на чем там кровля держится». — «Не бойся, — говорит Адам, — у меня чутье в руках; а вот маску я не надену, чтобы слышать, как там кровля себя ведет; пять минут продержусь и без маски, да и газов сегодня поменьше будет…» Это правда, — подтвердил Пепек, — туда накачивали воздух, чтобы штрек проветрить… Ну и вот, Адам еще нам вроде как улыбнулся, надышался чистым воздухом и полез. Только мы его и видели.
Пепек ухмыльнулся и снова сунул палец в рот.
— Болит, сволочь!.. Мы все, значит, снаружи остались, слушаем, когда он начнет, я говорю: Андрес, я к нему полезу… «Иди, — сказал Андрес, — только маску возьми, двоих без маски я туда не пущу…» Напялил я маску и — к Адаму; было уже слыхать, как он отбойным молотком действует. Последние метры приходилось на брюхе ползти… и вот вижу я Адама, вернее, сапоги его; лежит на пузе и работает. Понимаешь, из-за маски и того треска, что Адам своим молотком поднял, я ни черта не слыхал, только гляжу во все глаза — все ли в порядке… И вдруг вижу, на кровле отходит этакий слой камня, ну вроде как потолок прогибается. «Адам, назад!» — кричу, а какое там, он не слышит и дальше рубает. Я живо маску долой, хочу его за ногу тащить; а когда я маску-то сдернул — чувствую рожей: ветер вроде дунул… мать честная, Адам пробил! И слышно, что отбойный-то молоток вхолостую работает… И быстро все так случилось, я и глазом моргнуть не успел. «Адам!» — кричу и тяну его за ноги. «Сейчас, сейчас», — говорит он. И тут, слева, стена, тихонько этак, подалась и валится, а сверху сползает камень — ну вот с этот стол; не знаю уж, взаправду ли так медленно и неслышно он падал или мне только почудилось… — Пепек помолчал, собирая на столе какие-то крошки. — Станда, — пробормотал он, — его наверное… наповал… Даже ногой не дрыгнул — я его ведь все еще за ногу держал. Такая глыба — и прямо ему на спину… Только после этого загремело и углем его завалило…
Пепек умолк и снова занялся крошками на столе.
— До чего иной раз человек дуреет. Голыми руками стал откапывать Адама… Думал, раскрошу эти камни…
— В котором часу это было? — шепнул Станда.
— Около семи, — буркнул Пепек. — И самое страшное, брат, — из него уже и дух вон, а молоток все еще работал. Адам-то на него навалился… все еще долбил эти камни, точно и мертвый Адам работал по-прежнему…
Пепек громко высморкался в синий носовой платок, скрывая грубые мужские рыдания.
— Меня потом за ноги вытащили, как бревно. Понимаешь ли, когда Адам пробил этот целик… должно быть, с той стороны газов много скопилось и давление их было больше. Андрес говорит, что этот ветер был — сплошные газы, они Адама-то и одурманили; потому он и не смог отползти. Эх, надо бы ему раньше смениться… да ведь сам знаешь, когда Адам вцепится в работу… Ведь он и после смерти еще рубал. — Пепека снова начал душить ворот. — Гиблое дело! Я говорю себе, — как знать, другой из нас, может, и вернулся бы…
— А что… что делала команда?
— Почем я знаю, — глухо сказал Пепек. — Меня, брат, так отделало, что дед Суханек воздух в меня накачивал; а когда я очухался, все были в этой дыре, за Адамом полезли, значит; как они там уместились — понятия не имею. Первым выкарабкался оттуда Матула, схватился за голову, говорит — дело дрянь, весь ходок рушится. Суханек хотел еще туда влезть… вдруг оттуда как закричат: «Вон, все отсюда вон!» Прежде всех выскочил Ханс, пальцы до кости ободраны, и нога вывихнута, что ли, прихрамывает; кой как отковылял в сторонку, прислонился головой к крепи и заревел, как малый ребенок, даже маски не снял. Понимаешь, ведь это был вроде как его штрек…
У Пепека странно скривились губы, и он быстро заморгал.
— Палец проклятый! — злобно прошипел он. — Горит, как дьявол!
Станда затаил дыхание.
— Дальше, дальше, Пепек…
— Да, — продолжал Пепек, помолчав. — Только Ханс выскочил, — трах! — затрещало за самой спиной у Суханека, дед отпрыгнул, ну что твоя блоха; это лопнули надломанные переклады, что еще кровлю в штреке Ханса поддерживали, помнишь? Чуть не до полу проломились, и тут же на них кровля осыпалась. Хорошо еще, мы с Матулой были чуть дальше; я от тех газов вроде как умом помешался, так и не тронулся бы с места. А Суханек и говорит: «Пресвятая троица, запальщик-то там и Мартинек тоже!» Переглянулись мы — ну, думаю, надо бежать за новой командой, нам самим не справиться, и вдруг этот завал зашевелился и стал сам приподыматься, ну точь-в-точь, как земля, когда крот нору роет. «Матула, рычаг! — хрипит Мартинек из-под завала, — за мной Андрес». Мартинек-то, оказывается, держал на спине этот переломившийся переклад, да еще пробовал приподнять его вместе с навалившейся породой. Видеть самого не видно, только балки и камни в том месте чуточку сдвинулись…
