О втором примере нам известно больше. Это — история с Цвитушем, из-за которой Куфальту приходится бежать из городка. В ее основе лежит подлинная история, случившаяся с Дитценом в Ноймюнстере. «Кстати, — пишет он Кагельмахеру 11 декабря 1928 года, — меня тут чуть было снова не арестовали». Его приняли за афериста, который выдавал себя за налогового инспектора и вымогал у людей деньги.
«Потом мне устроили очную ставку с одной из его жертв, и тут я понял, почем фунт лиха. Он приходил к ней ровным счетом три недели назад, просидел у нее полчаса и все заполнял какой-то формуляр. И вот теперь эта дама сидит, глядит на меня и бормочет:
— Да, пожалуй, у того была другая шляпа. И портфель, кажется, другой… И ростом тот вроде был пониже… И все же, по-моему, это он!»
И хотя в этот раз для Дитцена все обошлось благополучно, он лишний раз убедился, что человека, у которого есть хотя бы одна судимость, всегда будут подозревать в первую очередь, и что его судьба всегда на волоске.
Эти примеры показывают: роман построен на действительных фактах. И, следя за судьбой героев романа, читатель забывает, что перед ним — книга: все слишком реально, «настолько реально, что мороз по коже», говоря словами Тухольского.
Итог, подведенный для себя Фалладой после года пребывания нацистов у власти, оказался скорее печальным. В начале декабря издательство сообщило, что за год удалось продать семьдесят две тысячи экземпляров «Маленького человека» — вдвое меньше, чем разошлось в 1932 году за шесть месяцев. Книготорговцы, выполняя волю нацистов, бойкотировали книгу. «Книги мои, — писал Фаллада 10 декабря Кагельмахеру, — расходятся плохо, потому что я теперь не персона грата…» Видимо, это и побудило его изменить в романе один эпизод, к которому, как ему казалось, нацисты могли придраться в первую очередь.
Еще в мае, находясь в санатории Вальдзиверсдорф, Фаллада позвонил в издательство и сообщил, что хотел бы исправить несколько строк в дальнейшем тираже. Наверное, то место, где безработный Пиннеберг, идя по Малому Тиргартену, рассуждает о том, что Овечке следовало бы записаться в коммунистическую партию? — спросили его. Но Фаллада ответил «Нет».
В начале декабря он наконец прислал в издательство исправленную корректуру: тридцать три строки были переписаны заново и одна вычеркнута. Лаутербах превратился из фанатика-нациста в фанатика-футболиста.
Теперь Лаутербах не берет в рот спиртного не потому, что арийцам стыдно отравлять себя наркотиками, а потому, что всерьез занимается спортом. Предмет его хвастовства теперь — не последний «поход» отряда СА, а собственная физическая сила и спортивная форма. От скуки он становится вратарем, а не нацистом. И главный враг для него теперь не «Советы», а команда противника. И рассказывает он теперь не о почетных значках СА, которыми его наградили, а о драке, случившейся на последнем матче. Не «шеф» посылает его в рейд, а тренер — на чемпионат. Вычеркнутой же оказалась строчка: «Мандель? — переспросил Лаутербах. — Конечно, еврей».
«Я не стал убирать ни коммунистических настроений Овечки, ни высказываний фрау Нотнагель против антисемитизма, — писал Фаллада Ровольту 3 декабря. — Все это — неотъемлемая часть атмосферы книги. того времени, когда она писалась и когда происходит действие, и задеть это никого не может. Убрал я только то, что могло обидеть СА». Причем убрал после того, как СА само «обидело» его, потому что хотел избежать новых коллизий. Однако за первой уступкой новым властям неминуемо должна была последовать вторая. Она коснулась нового романа, уже отданного в печать.
Ни автор, ни издатель, конечно, не тешили себя иллюзией, что книгу об антигуманном характере уголовного наказания удастся легко и беспрепятственно напечатать в стране, где сооружение концентрационных лагерей шло уже полным ходом. На этот раз ничего не вышло с предварительной публикацией, как ни старалось издательство: ни одна газета, ни один журнал не могли отважиться на такой риск.
Кроме того, возникли проблемы с заглавием. Выражение «Пополам — или заложу», взятое из блатного жаргона, показалось издательству слишком «смелым». По предложению Ровольта Фаллада заменил его поговоркой, приводимой в тексте: «Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды».
В конце января 1934 года Эрнст Ровольт, с удовольствием вспоминавший свой прошлый визит к Дитценам на «праздник по случаю убоя свиньи», снова принял приглашение в Карвиц. Там он, прочтя около ста страниц, изложил Фалладе свой план «спасения» романа, который, однако, показался тому слишком сложным. Вместо этого он предложил написать к роману «примирительное» предисловие, и Ровольт немедленно согласился.
Но и предисловие не сняло стоявших перед книгой проблем. Больше того, оно создало новые проблемы. Дело оказалось сложнее, чем думал Фаллада. Много лет спустя Пауль Мейер вспоминал: «Я сказал ему, что нацистов этим не купишь, зато друзья могут отвернуться, и посоветовал отказаться от предисловия. Но Фаллада решил, что этим предисловием он исполнит свой моральный долг: „Придется пережить этот позор. Решается вопрос, быть или не быть роману“».
В этом его, кстати, поддержал Фриц Бехерт. «Эту книгу, — писал он своему шурину, — должен был бы прочесть каждый юрист, который занимается уголовными делами, причем не один раз, а раз десять». Правда, ниже он добавлял: «Неясно только, как к ней отнесутся в нынешней ситуации». Но Фаллада заверил его, что все будет хорошо: никто пока не придирается, заключено уже одиннадцать договоров с зарубежными фирмами, предварительные заказы поступили уже на десять тысяч экземпляров, так что «реверанс», сделанный им в предисловии, кажется, оправдал себя. И под конец добавил: «Не исключено, что книгу все равно запретят».
Ни автор, ни издатель пока даже не подозревали, какую бурю вызовет появление этой книги…
Напечатанный, как и было объявлено, в двадцати тысячах экземпляров, в мрачноватой черной обложке, роман появился в магазинах 13 марта 1934 года. Автор и его издательство ждали: не последует ли запрет? Как примут роман читатели и критика?
Первая реакция прессы казалась положительной. Правда, отозвались лишь немногие газеты. Самой смелой оказалась «Фоссише Цайтунг», в которой рецензия на роман Фаллады, подписанная инициалами «М. Я.», появилась уже 18 марта — за две недели до того, как ее закрыли.
Монти Якобс, много лет писавший критические статьи для «Тетушки Фосс», привел на всякий случай несколько цитат из «Предисловия», сделал оговорку насчет «сложности тогдашней ситуации» — и тут же без обиняков сформулировал основную мысль книги, которую сам автор нигде прямо не высказывает: в том, что вышедший из тюрьмы Вилли Куфальт оказался в ней снова, виноват не он сам, а общество. При этом Фалладе, писал Монти Якобс, удалось совершить чудо: книга вызывает у читателя не отчаяние, а «интерес, восхищение и сочувствие». Фаллада «обходится без громких слов: на примере судьбы своего Шлемиля (Куфальта) он показывает вину буржуазного общества — и доказывает ее. Ему не нужно даже намекать на что-то: читатель и между строк прочтет правду». При этом некоторые пассажи в рецензии Якобса (например: «…это — высокое искусство, понимание которого доступно лишь немногим…») явно намекают на то, что искать правду между строк следует и у самого Якобса.
Затем выступила «правая» критика — и тоже похвалила роман. Газета «Таг» от 24 марта называла Фалладу «снайпером, блестяще поражающим выбранную им мишень».
Нацистские критики раздумывали дольше всех — и наконец разразились разгромными, уничтожающими рецензиями. Они единодушно похоронили Фалладу как писателя и недвусмысленно пригрозили тем критикам и книготорговцам, которые «не сумели разглядеть его истинной сущности». «Роман Фаллады, — писала „Нидерзексише Цайтунг“, — есть не что иное, как умелая попытка саботировать героические устремления современности при помощи испытанных средств вредного либерализма». Далее рецензент весьма неблагоприятно отзывается об авторах предыдущих (положительных) рецензий — и выносит роману следующий приговор, набранный к тому же вразрядку: «Кому нужна подобная книга в нашей национал-социалистской Германии, неясно. Но еще менее ясно, каким образом наши критики, даже обладающие высоким национальным сознанием, не сумели за бесспорной виртуозностью изложения разглядеть сугубо беспринципное отношение автора к изображаемому им преступному миру».
«Книга, неудачная во многих отношениях, — вторит ему журнал „Ди нойе литератур“. — Лживая, плохо сработанная, она явно писалась ради денег. Если автор над чем-то и потрудился как следует, так это над дозировкой в ней грязи и сентиментальности, чтобы завлечь читателей». Нападки этого рецензента на читателей и книготорговцев невольно свидетельствуют о том, что официальная литература «третьего рейха» не пользовалась популярностью: роман Фаллады, утверждает он, дурно пахнет, но беда в том, что «дурной запах, к сожалению, все еще притягивает многих наших книготорговцев и читателей. Хорошие и даже великие книги исчезли С полок, тогда как эта всюду мозолит глаза». Заканчивается рецензия едва прикрытой угрозой привлечь книготорговцев к ответу: «Как истинный друг книгоиздательского дела в Германии, желающий ему только добра, еще раз предостерегаю соотечественников от подобных ошибок».
