"О Лусто! Я прощаю тебе все твои предательства!" - мысленно сказал Люсьен, заметив по форме пакетов, что в них вместилось все, о чем он просил.
В шляпной картонке он нашел такое письмо:
Гостиная Флорины
Дорогое дитя!
Портной вел себя превосходно; но, как ты мудро провидел, бросая взгляд на прошедшее, поиски галстуков, шляпы, шелковых чулок повергли в тревогу сердца наши, ибо в наших кошельках уже нечего было потревожить. Мы с Блонде пришли к выводу: возможно было бы составить состояние, открыв магазин, где молодые люди могли бы одеваться по сходной цене. Ибо в конце концов мы чересчур дорого расплачиваемся за то, что все берем в долг. Помилуй! Еще великий Наполеон, отказавшись от похода в Индию, потому что недоставало пары сапог, изрек: "Легкие дела никогда не ладятся!" Итак, все шло на лад, недоставало только пары сапог... Я видел тебя во фраке, но без шляпы! В жилете, но без башмаков, и я подумал, не послать ли тебе мокасины, которые какой-то американец в качестве достопримечательности подарил Флорине. Флорина выделила нам целых сорок франков, и мы с Натаном и Блонде стали играть на чужой счет, и нам повезло: мы оказались настолько богатыми, что угостили ужином Торпиль бывшую крысу де Люпо. Ужин у Фраскати мы заслужили. Флорина взяла на себя покупки; к ним она присоединила три отличные сорочки. Натан жертвует трость. Блонде, выигравший триста франков, посылает тебе золотую цепочку. Крыса дарит тебе золотые часы, величиною с монету в сорок франков, которые ей преподнес какой-то глупец, но они испорчены. "Это такая же дрянь, как и то, что он получил!" сказала она нам. Бисиу, разыскавший нас в "Роше де Канкаль", пожелал вложить флакон португальского одеколона в посылку, которую шлет тебе Париж. "Если это может составить его счастье, да будет так!.." проскандировал наш первый комик на баритональных нотах и с той мещанской напыщенностью, которую он так бесподобно изображает на сцене. Все это, дитя мое, докажет тебе, как любят друзей, когда они в несчастье. Флорина, которую я по своей слабости простил, просит тебя прислать нам статью о последней книге Натана. Прощай, сын мой! Скорблю, что пришлось тебе воротиться в глухую провинцию, из которой ты раз уже выбрался, когда приобрел сподвижника в лице твоего друга Этьена Лусто".
"Бедные! Они ставили на мое счастье!" - сказал про себя глубоко взволнованный Люсьен.
Из нездоровых местностей или из тех мест, где мы когда-то страдали, подымаются испарения, подобные райским благоуханиям. В нашей тусклой жизни воспоминания о пережитых страданиях являются неизъяснимым наслаждением. Каково же было удивление Евы, когда брат появился перед ней в новом одеянии! Она не узнала его.
- Наконец-то я могу прогуляться по Болье!-вскричал он.- Теперь, пожалуй, не скажешь: "Поглядите, в каких он отрепьях разгуливает!" Позволь мне преподнести тебе часы, они действительно мои; притом, они похожи на меня: они испорчены.
- Какой ты, однако ж, ребенок!..- сказала Ева.- Можно ли на тебя сердиться...
- Неужели ты думаешь, милая девочка, что я нуждался во всей этой бутафории ради глупого желания щегольнуть перед ангулемцами, которые заботят меня столько же, сколько вот это! - сказал он, взмахнув в воздухе тростью с золотым чеканным набалдашником.- Я хочу исправить причиненное мною зло, и вот я во всеоружии.
Успех Люсьена, как щеголя, был единственным истинным его успехом, притом огромным. Зависть развязывает языки, тогда как восхищение их сковывает. Женщины бы; ли без ума от него, мужчины злословили на его счет, и он мог воскликнуть вместе с автором песенки: "О, как я тебе благодарен, мой фрак!" Он занес две визитные карточки в префектуру и равно сделал визит Пти-Кло, которого не застал. Утром в день банкета во всех парижских газетах под рубрикой "Ангулемская хроника" появились следующие строки:
"Возвращение в Ангулем молодого поэта, столь блестяще вступившего на литературное поприще, автора "Лучника Карла IX", единственного французского исторического романа, свободного от подражания Вальтеру Скотту и содержащего предисловие, которое является литературным событием, ознаменовалось восторженным приемом, столь же лестным для города, как и для г-на Люсьена де Рюбампре. Город поспешил дать в его честь патриотический банкет. Новый префект, только что вступивший в должность, присоединился к общественному чествованию автора "Маргариток", чей талант с самого начала встретил горячее поощрение со стороны графини Шатле".
Во Франции, стоит только дать чувствам толчок, и ничем уже не остановить воодушевления. Начальник местного гарнизона предоставил военный оркестр. Хозяин гостиницы "Колокол", знаменитый ресторатор из Умо, индейки которого, начиненные трюфелями, известны даже в Китае и рассылаются в великолепной фарфоровой посуде, взял на себя устройство обеда, разукрасив свою огромную залу сукнами, на фоне которых лавровые венки в сочетании с цветами создавали превосходное впечатление. К пяти часам вечера в зале собралось человек сорок, все во фраках. Во дворе толпа обывателей, в сто с лишком человек, привлеченная главным образом духовым оркестром, представляла собою сограждан.
- Да тут весь Ангулем! - сказал Пти-Кло, подходя к окну.
- Ничего не понимаю,- говорил Постэль жене, пожелавшей послушать музыку.- Помилуйте! Префект, главный управляющий сборами, начальник гарнизона, директор порохового завода, наш депутат, мэр, директор коллежа, директор Рюэльского литейного завода, председатель суда, прокурор, господин Мило... да тут все представители власти!..
Когда садились за стол, военный оркестр исполнил вариации на мотив песни "Да здравствует король, да здравствует Франция!" - которая так и не сделалась популярной. Было пять часов вечера. В восемь часов подали десерт (фрукты и сласти шестидесяти пяти сортов), примечательный сахарным Олимпом, который увенчивала шоколадная Франция; это послужило сигналом к тостам.
- Господа! - сказал префект, вставая.- За короля... За законную династию!.. Разве не миру, дарованному нам Бурбонами, обязаны мы поколением поэтов и мыслителей, которые удерживают в руках Франции скипетр литературы!..
- Да здравствует король! - вскричали гости, в большинстве своем приверженцы правительства. Встал почтенный директор коллежа.
- За юного поэта,- сказал он,- за героя нынешнего дня, которому удалось сочетать изящество стиха Петрарки, в жанре, который Буало признал самым трудным, и талант прозаика!
- Браво! браво!
Встал начальник гарнизона.
- За роялиста, господа! Ибо герой настоящего торжества имел мужество защищать добрые старые принципы!
- Браво!- сказал префект, аплодируя и тем подавая знак к рукоплесканиям. Встал Пти-Кло.
- Мы, товарищи Люсьена, пьем за славу ангулемского коллежа, за нашего досточтимого, нашего дорогого директора, которому мы обязаны нашими успехами!..
Престарелый директор, не ожидавший такого почета, отер слезу. Встал Люсьен: водворилась глубочайшая тишина. Поэт был бледен. И тут-то старичок директор возложил на его голову лавровый венок. Раздались рукоплескания. У Люсьена слезы навернулись на глазах и от волнения срывался голос.
- Он пьян,- сказал, наклоняясь к Пти-Кло, будущий" прокурор Невера.
- Пьян, но не от вина,- отвечал стряпчий.
- Дорогие сограждане, дорогие друзья,- заговорил наконец Люсьен,- я желал бы призвать в свидетели этой сцены всю Францию. Так именно в нашей стране возвышают людей, так именно вдохновляют их на великие творения, на великие дела. Но, взвешивая то малое, что я по сей день сделал, я вижу, как велика честь, которой я удостоен; и я смущен. Ко я льщу себя надеждой оправдать хотя бы в будущем нынешнее чествование. Воспоминание об этой минуте придаст мне силы в разгаре новой борьбы. Позвольте же мне воздать должное той, кто была моей первой музой и покровительницей, а равно поднять заздравный кубок за мой родной город! Итак, да здравствует прекрасная графиня Сикст дю Шатле и славный город Ангулем!
- Недурно вывернулся,- сказал королевский прокурор, кивая головой в знак одобрения,- ведь мы наперед обдумали наши тосты, а он импровизировал.
В десять часов вечера участники банкета начали расходиться. Давид Сешар, слыша необычную музыку, спросил у Базины:
- Что творится в Умо?..
- Дают пир в честь вашего шурина Люсьена...- отвечала она.
- Я уверен, что ему горестно не видеть меня там,- сказал он.
В полночь Пти-Кло проводил Люсьена до площади Мюрье. Тут Люсьен сказал стряпчему:
- Дорогой мой, мы с тобой друзья до гроба.
- Завтра,- сказал стряпчий,- у госпожи де Сенонш я подписываю брачный контракт с мадемуазель Франсуазой де Ляэ, ее воспитанницей; сделай мне удовольствие, приходи; госпожа де Сенонш приглашает тебя; там ты увидишь префекторшу. Помилуй! Неужто ей не доложат о твоем тосте? Она, конечно, будет польщена.
