Первой созревает вишня. Полтора цента фунт. Стоит ли собирать ее ради таких грошей? Черная вишня, красная вишня — наливная, сладкая, и птицы надклевывают ее, а после птиц над ней с жужжанием вьются осы. И косточки в обрывках почерневшей мякоти падают на землю и засыхают.
Сизые сливы становятся мягкими и сладкими. Собирать их, сушить, окуривать серой? Да где там! Нечем платить за уборку, даже по самой низкой цене! И сизые сливы ковром устилают землю. Кожица на них подергивается морщинками, и тучи мух со всех сторон летят на пиршество, и по долине разносится сладковатый запах тления. Сливы темнеют, и весь урожай гниет, валяясь на земле.
И вот поспевают груши — они желтые, мягкие. Пять долларов тонна. Пять долларов за сорок ящиков, каждый по пятьдесят фунтов. Но ведь деревья надо было опрыскивать, подрезать, сад требует ухода, — а теперь собирай груши, упаковывай их в ящики, грузи на машины, доставляй на консервный завод. И за сорок ящиков — пять долларов! Нет, мы так не можем. И желтые плоды, тяжело падая на землю, превращаются в кашу. Осы въедаются в сладкую мякоть, и в воздухе стоит запах брожения и гнили.
Наступает черед винограда. Мы не можем делать хорошее вино. Хорошее вино покупателю не по карману. Рвите виноград с лоз — и спелый, и гнилой, и наполовину съеденный осами. Под пресс пойдет все — ветки, грязь, гниль.
Но в чанах образуются плесень и окись.
Добавьте серы и танину.
От бродящей массы поднимается не терпкое благоухание вина, а запах разложения и химикалий.
Ничего. Алкоголь и тут есть. Напиться можно.
Мелкие фермеры видят, что долги подползают к ним, как морской прилив. Они опрыскивали сад, а урожая не продали. Они прививали и подреза́ли деревья, а собрать урожая не смогли. Люди науки трудились, думали, а фрукты гниют на земле, и разлагающееся месиво в чанах отравляет воздух смрадом. Попробуйте это вино — виноградом и не пахнет, одна сера, танин и алкоголь.
В будущем году этот маленький фруктовый сад сольется с большим участком, потому что его хозяина задушат долги.
Этот виноградник перейдет в собственность банка. Сейчас могут уцелеть только крупные собственники, потому что у них есть консервные заводы. А четыре груши, очищенные и разрезанные на половинки, сваренные и законсервированные, по-прежнему стоят пятнадцать центов. Консервированные груши не портятся. Они лежат годами.
Запахом тления тянет по всему штату, и в этом сладковатом запахе — горе земли. Люди, умеющие прививать деревья, умеющие селекционировать, выводить всхожие и крупные семена, не знают, что надо сделать, чтобы голодные могли есть взращенное ими. Люди, создавшие новые плоды, не могут создать строй, при котором эти плоды нашли бы потребителя.
И поражение нависает над штатом, как тяжкое горе.
То, над чем трудились корни виноградных лоз и деревьев, надо уничтожать, чтобы цены не падали, — и это грустнее и горше всего. Апельсины целыми вагонами ссыпают на землю. Люди едут за несколько миль, чтобы подобрать выброшенные фрукты, но это совершенно недопустимо! Кто же будет платить за апельсины по двадцать центов дюжина, если можно съездить за город и получить их даром? И апельсинные горы заливают керосином из шланга, а те, кто это делает, ненавидят самих себя за такое преступление, ненавидят людей, которые приезжают подбирать фрукты. Миллионы голодных нуждаются во фруктах, а золотистые горы поливают керосином.
И над страной встает запах гниения.
Жгите кофе в пароходных топках. Жгите кукурузу вместо дров — она горит жарко. Сбрасывайте картофель в реки и ставьте охрану вдоль берега, не то голодные все выловят. Режьте свиней и зарывайте туши в землю, и пусть земля пропитается гнилью.
Это преступление, которому нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами. Это поражение, которое повергает в прах все наши успехи. Плодородная земля, прямые ряды деревьев, крепкие стволы и сочные фрукты. А дети, умирающие от пеллагры, должны умереть, потому что апельсины не приносят прибыли. И следователи должны выдавать справки: смерть в результате недоедания, потому что пища должна гнить, потому что ее гноят намеренно.
Люди приходят с сетями вылавливать картофель из реки, но охрана гонит их прочь; они приезжают в дребезжащих автомобилях за выброшенными апельсинами, но керосин уже сделал свое дело. И они стоят в оцепенении и смотрят на проплывающий мимо картофель, слышат визг свиней, которых режут и засыпают известью в канавах, смотрят на апельсинные горы, по которым съезжают вниз оползни зловонной жижи; и в глазах людей поражение; в глазах голодных зреет гнев. В душах людей наливаются и зреют гроздья гнева — тяжелые гроздья, и дозревать им теперь уже недолго.
В один из вечеров в лагере Уидпетч, когда длинные, узкие облака толпились у горизонта, пламенея по краям отсветами закатившегося солнца, семья Джоудов долго не расходилась после ужина. Мать не сразу принялась за мытье посуды.
— Надо что-то делать, — сказала она и мотнула головой на Уинфилда. — Взгляните на него. — Все посмотрели на мальчика. — Спит плохо, во сне дергается. А какой бледный! — Все пристыженно потупились. — Ведь на одних лепешках сидит, — сказала мать. — Мы здесь уже месяц. Том проработал всего пять дней. Вы рыщете с утра до вечера, а работу найти не можете. И боитесь поговорить начистоту. Деньги на исходе. А вы боитесь поговорить — духу у вас не хватает. Поужинаете вечером и расходитесь кто куда. А поговорить надо. Розе рожать скоро, а посмотрите — какая она бледная. Давайте поговорим. И, пожалуйста, не расходитесь, пока не надумаете, как быть дальше. Сала хватит на день, муки на два дня, еще есть десяток картошек. Вот подумайте, пораскиньте мозгами.
Они молчали, не поднимая глаз. Отец вычищал перочинным ножом грязь из-под своих твердых, как железо, ногтей. Дядя Джон ковырял расщепленную доску на ящике. Том прихватил пальцами нижнюю губу и оттянул ее.
Он опустил руку и тихо сказал:
— Мы ищем работу, ма. Ходим всюду пешком, потому что бензина не напасешься. Заглядываем в каждые ворота, в каждый дом. Иной раз знаем, что без толку, а все равно мимо не проходим. Приятного мало — искать работу и знать, что все равно ничего не найдешь.
Мать сказала гневно:
— Какое вы имеете право падать духом? Семья погибает. Нет у вас такого права.
Отец внимательно оглядел чистый ноготь.
— Придется уезжать, — сказал он. — Мы не хотели, а придется. Лагерь хороший, и люди здесь хорошие. Мы боялись, как бы опять не попасть в какой-нибудь Гувервиль.
— Что ж, приходится уезжать, так уедем. Надо о еде думать, вот что главное.
Заговорил Эл:
— Бензин у меня есть — целый бак. Я только молчал об этом.
Том улыбнулся:
— Эл у нас хоть и шалопай, а иной раз соображает.
— Ну, думайте, — сказала мать. — Я больше не хочу смотреть, как семья голодает. Сала у меня на день. И все. Роза разрешится, ее надо кормить как следует. Думайте!
— Тут горячая вода, уборные… — начал отец.
— Уборными сыт не будешь.
Том сказал:
— Сегодня приезжал один, звал на работу в Мэрисвилл. Собирать фрукты.
— А почему нам не поехать в Мэрисвилл? — спросила мать.
— Да не знаю, — сказал Том. — Что-то не понравился мне этот человек. Уж очень зазывал. А сколько будут платить, не говорит. Будто бы не знает точно.
Мать сказала:
— Поедем в Мэрисвилл. Все равно, сколько ни заплатят. Едем.
— Это очень далеко, — сказал Том. — Не хватит на бензин. Не доберемся. Вот ты, ма, говоришь «думайте». А я ничего другого не делаю, только и думаю все время.
Дядя Джон сказал:
— Тут один говорил, будто скоро начнут собирать хлопок в Туларе. Это, кажется, недалеко.
— Надо уезжать, и поскорее. Хоть лагерь и хороший, а я здесь все равно больше не останусь. — Мать взяла ведро и отправилась в санитарный корпус за горячей водой.
— Ма у нас совсем разошлась, — сказал Том. — Я ее такой злющей давно не видал. Прямо кипит.
Отец облегченно вздохнул:
— Что ж, она хоть заговорила обо всем начистоту. Я уж сколько ночей не сплю, ломаю себе голову. А теперь решим, как быть дальше.
Мать вернулась с полным ведром; от горячей воды шел пар.
— Ну, — спросила она, — надумали?
— Все еще думаем, — ответил Том. — А что, если в самом деле двинуться на север, где хлопок? Здесь мы все объездили. Здесь ничего не найдешь, это уже ясно. Так вот, давайте погрузим все вещи и подадимся на север. Поспеем как раз к самому сбору. Я на хлопок пойду с превеликим удовольствием. Эл, а бензина у тебя полный бак?
— Почти. Двух дюймов не хватает.
— Что ж, этим обойдемся.
Мать подняла тарелку над ведром.
— Ну? — спросила она.
