«Нахлам дис, набичваро маймуно», – попытался было произнести спавший, но не смог; заучить эту фразу, заодно уж вместе с некоторыми темпераментными грузинскими восклицаниями, ему охотно помог недавно пропавший без вести коллега, отличный цитолог Гиви, всегда удивленно пошучивавший, выцедив рог «Напареули», «Ах, «Неужели»…
Александр Владимирович Доброво, 1890 года, место рождения – город Москва, русский, православный, дворянин, выдающийся биолог-генетик, бывший научный сотрудник НИИ, женат, отец взрослой дочери, услышав любезный сердцу хор ангельских голосов, ощутив на глазах, лбу, носу, губах знакомый, горячий, ласковый язык любимой собаки и убедившись в полном отсутствии в мозгу мыслей о науке, чумовой власти, проказе, поразившей родной язык, а также о безумии безвременья, – может быть и вообще, убедившись в отсутствии мыслей как таковых, – был готов к успокоению; тем более, вещество неземного происхождения, попрежнему не имевшее удельного веса, стало напоминать сверхгустую нефть – вредное ископаемое, временно прикинувшееся полезным; оно почти подползло/поднялось до ямочки на его невыбритом подбородке, вот-вот доберется до губ – тогда уже не вскрикнуть и вслух не произнести ни единого из слов родного языка; внезапно А.В.Д. сообщилась полнота душевного спокойствия за Екатерину Васильевну, Верочку, Гена, Диму – вероятно, последнего близкого друга, скорей всего, в не последней из жизней; его душу – опять же как в детстве перед чьим-нибудь днем рождения – охватило радостное предвосхищение скорой встречи на занебесных пересылках с бессмертными душами маменьки-папеньки, разумеется, с душой одного из великих поэтов – певчего щегла бесконечной любви, ласточки вечной свободы – а там, глядишь, и с душами иных замечательных знакомых и незнакомых покойничков, потом… потом встречи, встречи, встречи – бесконечные встречи без прощаний…
В тот же миг Александр Владимирович Доброво действительно успокоился во сне, иначе говоря, он больше не проснулся – помер; и это прекрасное, остановившееся в его уме мгновенье, стало мгновением счастья – верной приметой то ли постоянного – этого никто не знает – то ли временного, как сказал Пушкин, покоя и воли.
Хуторок «Пять дубков», Коннектикут, США, 2009-2010 г.
Памяти М. Вишневского, старого кирюхи, любителя всех – особенно рискованных – удовольствий,
часто умевшего превращать желаемое в действительное, которого в нашем кругу,
на пикниках, в бане и в иных помещениях мы с ужасом и восторгом называли Злодеем.
В пять утра Нью-Йорк так тих, сонлив, безмятежен, расслаблен и невинен, что загулявшая дама смело могла бы простоять полчаса в собольем палантине на углу 42-й и Бродвея, поблескивая, вдобавок, всеми своими сапфирами и с торчащей из полузакрытой сумочки тысячедолларовой купюрой.
А если бы на эту даму наткнулся вдруг случайный в этот утренний час уличный громила, то он резко рванул бы от нее когти, решив, что дама эта – коварная ментовка и, возможно, главная фигура полицейской провокации, рассчитанной на полных дебилов.
Одним словом, однажды я заночевал у знакомых на Вест-сайде и решил пройтись пешочком до Центрального вокзала.
Улицы пусты. Бреду себе, размышляя о красоте и уродстве несколько абсурдной, на мои взгляд, цивилизации крупнейшего в мире мегаполиса и плавильне всех народов нашей замечательной плакетки.
Вдруг, подходя к Пятой авень, вижу нормально одетого молодого человека с не алкоголической внешностью. Явно, думаю, не бомж и не наркоман, находящийся в зверской абстяге, которому ничего не стоит замочить прохожего ради «нюшки» кокаина.
Этот парень устанавливал у ограды Публичной библиотеки картонный щит и какую-то странную конструкцию. Потом, деловито, взглядом профессионала присмотревшись к делам рук своих, он куда-то слинял.
Улица, повторяю, совершенно была дуста. Я подошел к щиту – это была боковина довольно большой картонной коробки – и прочитал на нем следующее обращение к жителям города и многочисленным толпам туристов.
У меня мет дома,
работы, семьи,
здоровья, надежды, денег
и времени здесь сидеть.
Благодарю вас.
Под щитом, на проволочной подставке – чтобы не унесло ветром – лежала разверстая для принятия милостыни пустая ковбойская шляпа… Моментально пахнуло на меня драмой молоденького ковбоя, сдавшего стадо бычков на аризонский мясокомбинат и впервые в жизни прилетевшего слегка развеяться в город желтого дьявола, но охмуренного местным жульем или блатной красоткой. Вот, думаю, мощь натуры, вот неунывающее дитя душистых прерии – такой парень никогда и нигде не пропадет!
Кроме того, у меня просто дух захватило от чьей-то вдохновенной предприимчивости, глубочайшего знание психологии как толпы, так и отдельного человека, и, конечно же, от веселости всей этой выдумки, безусловно рассчитанной на массовой внимание, переходящее в бурное желание подкинуть ев автору пару монет. У меня, подумал я из-за вечного желания довести иную не свою идею до окончательного совершенства, хватило бы ума установить по-фордовски щиты и шляпы еще в нескольких многолюдных местах этого прекрасного и чудовищно жестокого города.
Испытывая смешанное чувство искреннего восхищения и, не буду скрывать, некоторой зависти, я кроме того подумал, что сегодня этот ковбой, попавший в беду, станет намного состоятельней меня – получившего ничтожный гонорар в одной русскоязычной газетенке, – но загипнотизированный изящной социальной идеей, бросил в шляпу пару квотеров – полдоллара.
Мне уже было не до возвращения домой. Купив газету, я просидел пару часов в одной из забегаловок Центрального вокзала. Прочитал в «Тайме» свежее сообщение о случаях преследования в СССР (это было до обвального конца империи) властями и бессовестными рэкетирами пионеров частного предпринимательства. Пробежал рассчитанное на идиотов высказывание Горбачева о якобы чрезвычайно выгодном для Запада помещении миллиардов баксов в шляпу катастрофически обанкротившейся и до основания обнищавшей (на бегу к светлому будущему) Системы. Обратил внимание на продолжающиеся дискуссии видных американских экономистов относительно эффективности, корректности и целесообразности зверской экспроприации крупных купюр не только у мафии, но и у миллионов честных российских граждан.
Начитавшись про все эти социальные ужасы я возвратился к месту работы гениального предпринимателя, который – будь он на месте всех этих Павловых, Гайдаров, Абалкиных и Явлинских – враз вывел бы из прорыва экономику обдриставшихся утопистов КПСС.
Здесь, поблизости от Публички и порнографических заведений, уже бушевала почище, чем нефтяные скважины, подожженные бесноватым Хуссейном, сексуально-коммерческая, интеллектуальная и туристическая энергия. К картонному щитку ковбоя – не подойти. Монетки и бумажные бабки так и сыпались в «протянутую» шляпу. Вот – расчет! Вот – попадание прямо в яблочко, то есть в фамильный герб Нью-Йорка!
Я сделал пару интересных характерологических наблюдении. Люди, кажущиеся на первый взгляд людьми жесткими, недобрыми, злобноватыми и раздражительными, охотней откликаются на просьбу о подаянии, чем эдакие с виду добрячки, пышущие спокойствием души и сознанием своего нравственного совершенства… Граждане, твердо убежденные в том, что нищенство есть апогей социальной распущенности, даже не думают лезть в карман и весьма иронически относятся к поощрению попрошайничества… Вон – стоит молодой джентльмен с внешностью врожденного бюрократа. Он явный жмот и жлоб. Кроме того, это тип человека, находящегося в бессознательной зависимости преимущественно от самых безрассудных действий большей части толпы. Такие типы – опора крупных политических сволочей и мерзавцев, сначала оболванивающих массы, а затем увлекающих их к немыслимым бедам… Случайно втянутый в чуждые его натуре и крайне неприятные благотворительные мероприятия, жлоб остро чувствует, что просто так уже не выбраться из трясины общего благодушия и дурацкого легковерия. Секунда, вторая – и вот он уже трепещет на крючке убойно искреннего обращения уличного ковбоя, трепещет, дергается и, разумеется, с мясом отрывает от себя несколько жалких центов. И уходит, презирая себя и ненавидя неведомого нищего…
Между прочим, я и сам, покраснев под испытующе снобистским взглядом какой-то богатой старухи, бросил в шляпу еще квотер.
В общем, набравшись терпения, я с огромным азартом ждал финала всей этой остро-социальной лукавой комедии, то есть момента возвращения находчивого нищего за выручкой. А в шляпу, между тем, продолжали доверчиво слетаться медяки, серебро и одинокие зелененькие баксы.
