«Позвонить, что ли?» — Виктор поднял руку, держал на кнопке.
«Еще попрекать станет», — думал Виктор и обозлился на Воронина, и звонок позвонил — сам не заметил, как ткнулся палец, со злости, что ли.
— Да не ори, Сашка! — слышал Виктор за дверьми голос Воронина. — Да тише ты.
Воронин сам приоткрыл дверь.
— А! Ну вались, вались, — и распахнул дверь. — Да тише вы, черти! — крикнул Воронин назад — детские голоса с воем унеслись вдаль с топотом, с визгом.
Вавич снял шинель, шагнул в комнату. Женщина проталкивала в дальние двери детскую коляску. Кивала, не глядя на Вавича:
— Здравствуйте, здравствуйте. Да помоги же, Саша, стал как пень, ей-богу.
— Семейство, понимаешь, — говорил Воронин, когда остались одни. — Семейство, сукиного сына, полон дом этого семейства. Чего ты утюгом таким глядишь-то?
— Я, видишь, за официальной справкой, — Вавич сел на диван; важно хотелось сесть и ногу на ногу уж положил и — что это, черт! — вынул из-под себя детскую кеглю.
— Кидай на пол, ничего, — говорил Воронин и собирал с рваного сиденья игрушки. — В чем дело-то? — Воронин сел рядом.
— Слушай, — начал Вавич, глядел в пол, морщился, — ты засвидетельствуешь на бумаге, что револьвер, что найден был у этого, — я ж к вам его привел, ты же и говорил, — и Виктор, весь сморщившись, глянул на Воронина, — ты же и говорил, что Сороченкин, так вот подпишешь ты мне, что револьвер был Сороченкин, то есть просто: удостоверяю, что номер был 287940?
— Ну да, то есть сейчас не помню, сличал тогда, где расписка-то Сороченкина, тот самый, Сороченкин. А в чем дело-то?
— Так вот больше ничего. — Виктор тряхнул в пол головою. — Вот и заверь, что револьвер, найденный при обыске… при личном обыске у студента, арестованного квартальным надзирателем Вавичем, обнаружен был, — говорил Виктор, как диктовал, — револьвер системы браунинг фирмы эф-эн, заводский номер 287940. Так вот, напиши.
— Да зачем это? — Воронин быстро достал папиросу, зачиркал спичкой, через папиросу быстро бубнил вниз: — На какой предмет это? Куда представлять? Сдал ведь ты револьвер? — сказал Воронин и выпустил дым.
— А хоть бы и сдал, так тебе-то трудно написать? Правду ведь! Трудно? Ты ж сам кричал, чтобы Сороченке не наган, а браунинг. Опасный-то пост. Помнишь? Ну?
— Кому ты револьвер сдал? Грачеку? Что, другой уж номер?
— Ты напишешь? — досадливо крикнул Виктор.
— Да что они с ума, что ли, посходили, — вскочил Воронин, пошел в двери, — да угомонитесь вы, Христа-Господа ради, оглашенные какие-то. Брось ты этот колокольчик дурацкий, — и слышно было, как Воронин погнался за ребятами.
— Тоже сволочь! — шептал Виктор, переминал ногами, стукал подошвами о пол.
— Что, у тебя с Грачеком что вышло? — говорил Воронин и запирал за собой дверь. — А? Слушай, брат, я, тебя жалея, не советую, ой, не советую тебе с ним… и ни тебе и никому… Это брось, брат, — Воронин ходил по комнате, взял со стула крышку от швейной машинки, накрывал, налаживал, потащил машинку на подоконник, — нет… брат, брат ты мой! нет, дорогой, это, прямо говорю, брось, и брось, и брось. — И Воронин хлопнул машинку на подоконник. — Прямо-таки не советую, — он стоял боком против Вавича, — не рекомендую, сукиного сына, и, как друг, того…. как это? Предуведомляю.
— Значит, не напишешь? — и Виктор встал.
— Не, не, брат, — тряс головой Воронин, — и тебе говорю: брось.
Виктор зашагал в переднюю, натягивал шинель, не глядел на Воронина.
— И чего лез ты в этот, в Соборный-то, — шепотом приговаривал Воронин.
Виктор шагнул на лестницу и вдруг повернулся. Воронин держался за ручку двери, глядел ему вслед опасливыми глазами.
— Ну, смотри ж, твою в желчь — веру мать! — и Виктор оскалил сжатые зубы и тряс кулаком. — Попомнишь! Воронин захлопнул дверь.
— Вот стерва, вот сука паршивая, — говорил Виктор на улице, — ты у меня, погоди, завертишься, сволочь! — и Виктор поворачивал с силой зажатый в воздухе кулак. — В ногах будешь валяться, рвань! — И Вавич шаркнул на ходу по панели, откидывал ногой Воронина. — Все уж, небось, погань вынюхала, и хвост под лавку!
У своей двери Вавич тыкал узким ключом, не попадал в щелку французского замка.
Не позвонил, а стал дубасить кулаком в дверь.
— Отворяй! — крикнул че��ез двери Фроське. Фроська придерживала одной рукой у живота тряпки какие-то. В коридоре валялись скомканные газеты.
— Что за кабак! — и Виктор пошел по коридору в кухню — да просто руки вымыть! — он видел свет из Груниной двери. Заглянул боком глаза. Горели обе лампы, гардероб стоял настежь.
И ветерок продул под грудью. Виктор все еще хмурился, стал мыть под краном лицо, шею. — Барыня ужинали? — спросил Виктор с зубной щеткой во рту.
— Чего-с? — подскочила Фроська.
— Барыня, — крикнул Вавич, — ужинали, я спрашиваю?
— Барыня уехали, — и Фроська вывернулась на месте. Виктор ткнулся к крану и пустил воду вовсю.
— Часа как не с два, как уехали, — слышал Виктор сквозь шум струи, и Фроська тарелками бренчит для виду, проклятая. — На вокзал извозчика рядили.
Виктор вышел из кухни. Фроська закрыла кран — так и бросил.
И сразу показалось, что пусто стукают шаги по квартире, фу, даже жутковато будто стукают.
На Грунином зеркале не было флакончиков. Синими полосами глянул с кровати пустой матрац.
— НУ ЧТО такого, что револьвер, — кричала Таня, — ведь он же не стрелял ни в кого, это ж доказать еще надо! Да! — И Ржевский видел, что пламя, черное пламя ходит в глазах.
— Да, милая моя, ведь отлично ж ты знаешь, что запрещено при исключительных положениях и хранение и ношение.
— А у тебя? — крикнула Таня.
— Так у меня ж с разрешением, — и Ржевский вытягивал из кармана замшевую маленькую, как портмоне, кобуру, — и всегда оно тут со мной, вот изволь, — и он вытащил из кобуры из карманчика бумажку, — и вот револьвер, — он вертел в руке маленький дамский браунинг, — у меня клиентские документы, я с ними езжу — понятно. Это ж для самообороны, но им, конечно, можно убить человека наповал — и понятно, что без разрешения…
— Да, а ведь там они пытают! Они там такое делают, мерзавцы, связанному человеку…
— Ну-ну-ну! — и Ржевский приподнял руку. — Отлично они знают, с кем… — и Ржевский повернулся и старался спокойными шагами идти к этажерке, зацепил пальцем книгу.
— Да, а они там глаза давят, выдавливают глаза, свяжут и… да что ты мне говоришь, — Таня вскочила с места, — Саньке сам товарищ рассказывал, студент, ему самому давили! Полицейский! И что угодно делают.
— Не отрицаю, — раскачивался на ноге Ржевский, глядел на корешки переплетов, — попасть, конечно, в этот застенок — тут уж власть защищает самое себя, — и он повернулся к Тане, развел руками. — Но ведь он в тюрьме, а не в участке. Вот только что мне удалось узнать. — Ржевский говорил тихим матовым голосом.
Таня насторожилась, она глядела отцу в лицо, но глаз его не видно, смотрит с серьезной печалью в угол.
— Да узнать пришлось, если это правда, конечно, — громко сказал Ржевский и твердо глянул на Таню, — что револьвер-то этот какой-то очень нехороший…
— Что? С убитого городового? — быстро сказала Таня. Ржевский печально закивал головой, глядел из-под низу на Таню, и Таня видела, что высматривает, как она.
— Кто это говорит? — крикнула Таня, совсем подступила к отцу, и Ржевский не мог не поднять глаз — и он заволок глаза стеклом и глядел, как с фотографии.
— Да видишь ли, тут трудно знать точно что-либо. Но вот будто бы номер, оказывается, револьвера не сходится с номером, что у этого убитого, и будто бы как его? — Ржевский сморщился, чтоб опустить глаза. — Да ну? — он щелкнул пальцами. — Ну, тот, что арестовал его, околоток этот — Вавич!..
— Что? Что? — Таня уперлась коленями в коленки отца и пристально глядела ему в глаза. — Что Вавич?
Совсем как жена глядела, когда пришлось — постоянно почему-то приходится вот такие комиссии принимать! — пришлось рассказывать, как погиб ее отец в крушении в вагоне, — от старика каша одна осталась, по запонкам только и опознали, — ах, Господи!
— Ну, — вздохнул Ржевский, — ну так тот утверждает, что номер тот самый, чем-то там доказывать собирается.
— Ну и что? Что тогда?
«Ну как — спокойное лицо было у него, спокойное? — вот жена так спрашивала, а там мозги со щепками».
— Да, очевидно, суд будет, вероятней всего.
— Ну, а докажут? Докажут? — дернула Таня за пиджак. Ржевский глядел в сторону.
— Если этот квартальный докажет?
— Да ведь почем тут, милая, гадать можно? — и в голосе у Ржевского нетерпение.
Таня отошла, с руками за спиной заходила по комнате, глядела на ноги.
