бефстроганов антрекот-важняк
такого не покушает
на шконках наивняк
карские на пиках
сучья бастурма
прощай вагон столыпинский
отдыхай тюрьма
гуляш из грудки страуса
козлиное рагу
рябчик с оленятинкой
через не могу
халдеи африканские
повара ништяк
чифирок с лимоном
кофе и коньяк
шоколадный торт таранят
типа мавзолей
пей-гуляй братан залетный
баксов не жалей
потому что это
ресторан Жульен
потому что дуют в рыло
ветры перемен
на блюдечке фарфоровом
ягодка-малина
она охуительней
чем во лбу маслина
Из «Маленького тюремного романа» ТАНГО БЕДНОЙ ЮНОСТИ МОЕЙ
Андрею
Макаревичу
Я это танго пиликал на гармошке
С балкона на четвертом этаже
И сердце находилося немножко
Как говорят блатные в мандраже
Мне эту музыкальную науку
Преподавал француз
месье Лаже
Но участковый вдруг меня застукал
И крикнул танго
Тут блядь не проханже
Штрафную мусор выписал квитанцию
Хотел гармошку поломать к чертям
Но на дворе я замастырил танцы
под танго урки
Там кадрили дам
Шел дождь но музыка все тучи разогнала
За воротник с тарелку натекло
Мне милая в подвале
так давала
что было нам печально
и тепло
по части карт и дам
я был счастливчик
но чтобы девушка легла нагой
зубами я с нее срываю лифчик
трико – по-флотски -
правою ногой
На проводах чернели галки словно ноты
Орали урки аккордов не жалей
Я поменял все танго и фокстроты
На танго
Бедной юности своей
Ах рио-рита ах рио-рита
Охота жрать как в стужу воробью
Но вот столовка наша на обед закрыта
А воробья
Увижу я в раю
Из пьесы «Синенький скромный платочек»
СЕСТРИЦА
Оле Шамборант
выносила ссанье за больными
вечерами крутила кино
вот такими как Зойка святыми
медицина гордится давно
не брала продуктовых подачек
прибирала засранцам кровать
утешала глухих и незрячих
заменяла супругу и мать
проплывала когда мимо койки -
аж в глазах становилось темно
Терешкова в сравнении с Зойкой
так – слетавшее в космос говно
проплывает как белая лебедь
вся тиха ровно первый снежок
но рябит твою гладь – в ширпотребе
ей платочка найти я не мог
все чины презирала все ранги
а краса а высокая грудь
и крутилась с безногими в танге
так как вальса нам не потянуть
очень жалко мне нашу сестрицу
не за то что по пьянке дала
в воскресенье в районной больнице
от сыпного она померла
царствие небесное
ей за все чудесное
П Р О Щ А Л Ь Н ОЕ Т А Н Г О
Наде Митрошиной.
Она отмучалась
а я освободилася
сижу в гимназии
с распущенной косой
рыдаю как дитя
от горьких Божьих милостей
по лужам скорбных дней
брожу босой
Над клумбою горит
созвездье георгинов
Плывут на юг
народы птиц и журавлей
а в сердце сироты
вновь бросила рябина
кровавых ягод гроздь -
на свете нет красней
Мне снился гимназист
печальный старец юнный
рвалась я в монастырь
но он воскликнул "Нет!"
и твердо спел куплет
и это был дуэт
с его родной
гитарой семиструнной -
про черный в кобуре
семизарядный пистолет
О ландыши весны
о лета жизни жимолость
о ваше благородие
осенние грибы
спасибо Господи
за каждую из милостей
за горечь сладкую…
прости что тихо плачу…
спасибо Господи -
я так или иначе
спасибо говорю
за сей удар судьбы
Над клумбою горит
созвездье георгинов
Плывут на юг
народы птиц и журавлей
а в сердце сироты
вновь бросила рябина
кровавых ягод гроздь -
на свете нет красней
Утро . 7ч.21м. 7 марта 2014г.
Щегол свободы и ласточка любви
Юз Алешковский
Честно говоря, я ожидал чтения очередной монографии, посвященной гению русской (теперь уже и мировой) поэзии, Человеку, чья судьба вечно будет выглядеть в глазах просвещенных людей истинно героической, возвышенно трагической судьбой певца свободы, красоты Творенья, гонимого летописца – свидетеля неслыханно отвратительных уродств, что насаждались дьяволоподобной властью на всех кругах адского террора. И вдруг несказанно обрадовался, читая не просто литературоведческое, точней, поэтоведческое исследование Марины Глазовой, а захватывающе интересный Путеводитель по всем божественным пространствам Рая, по всем, выстроенным исключительно самими людьми, кругам Ада, которые – без поводыря! – прошел поэт Осип Мандельштам. Сей Путеводитель – к нему мгновенно проникаешься благодарным почтением, как к дантовскому Вергилию, – захватывал еще и потому, что он с ревностным вниманием, с проникновенной любовью вел меня то по закоулкам биографии поэта, то по столбовым дорогам его, посланного свыше, призвания, то по замысловатым, но всегда целенаправленным творческим путям, то по истолковываниям символических смыслов строк, строф, целых стихотворений, то по нелегкому бездорожью жизни бытовой, исполненной и маленьких радостей, и легендарных пощечин, особенно словесных, всегда бесстрашно влепленных в свиные рыла лубянских убийц и литподлецов, в вампирские мордасы водилы Страны Советов.
Гений Поэта чувствовал и понимал трагически безумный «поворот руля» и приказные смыслы «советов» Утопии. А сама она, обалдев от принудительного – под страхом расстрела – «энтузиазма», не приметила чудовищно иронического парадокса: погибельные для народов не только России «советы», в сущности, были инструкцией, как следует повыгодней для своей шкуры сверзнуться с винтовой лестницы эволюции и сойти с путей Преображения в безобразные человекозверства, в массовое доносительство, в террариумы лжи, лукаво выдававшей зло за добро, – словом, во все низины того, что в истории Гомо сапиенс всегда являлось и до сего дня является видоизмененными, поэтому не сразу распознаваемыми формами каннибализма.
Разумеется, в хищнически-злобных глазках нелюди и властительного водилы оболваненных, безмолвствовавших толп, в мстительных зрачках палача всех времен и народов поэт выглядел вредителем литературного процесса, демонстративно не желавшим приравнивать свое перо к «маяковскому» штыку. Однако бесноватый водила, как гиена, играющая с изловленным кроликом, не торопился с казнью обидчика – единственного из российских поэтов, осмелившегося влепить ему по усатым рябым мордасам громоподобную оплеуху «какым-та стышком», который – он это знал – неизбежно станет известным всему миру, ибо звуку, ибо эху таких пощечин – звучать в акустике Истории вечно.
Он бешенствовал от жажды мести, но обдуманно не спешил, наоборот, садистически-сладострастно облизывался, наблюдая за метаниями гонимой жертвы – за поэтом, уже искавшим не спасения, но хотя бы временного пристанища для себя, обреченного на гибель, своей скорбной Музы и будущей вдовы – Наденьки. Водила, коверкая русский язык, заодно оскорбляя дивную музыку языка грузинского, мурлыкал перед сворой раболепствовавших сатрапов: «Какой-то, панимаетэ, ничтожный паэтышка служит нэ нашэй партии, а интэрэсу своей нэбэзызвэстной Музы… Зачэм торопиться с расстрелом?.. Пусть поймет, что ссылка не является пирожным, а лично он – далеко не Сулико и не Наполеон…»
Сердце благодарно автору Путеводителя по Раю и Аду Осипа Мандельштама за то, что она столь щедро проиллюстрировала свой труд отрывками из сочинений поэта, оказав тем самым огромную услугу людям как знакомым с творчеством и биографией поэта, так и не знакомым с ними.
Одно из самых знаменитых стихотворений в русской поэзии ХХ века – стихотворение Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…». Прочитав его последнюю строку: «И меня только равный убьет», нельзя не задуматься: а кого именно поэт – «он же не волк по крови своей» – считает себе равным? Ясно же – причем по простой причине, – что имелся в виду не «век-волкодав», тем более не бездарное ничтожество мясник Джугашвили и, естественно, не его лубянские подручные, не «трус» и не чванливый сановник из «хлипкой грязцы».
