— Здорово было, правда? — спросила она.
— Ага.
Мы вместе пропели: «Joseph», - как мисс О'Хара, продирижировали два такта паузы и допели: «He was Jacob's favourite son» . Тут мы обе прыснули со смеху.
— Ну, мне туда, — сказала Ниша, махнув в сторону улицы, идущей вниз.
— А мне на Байерс-Роуд.
Ниша вынула из кармана розовые перчатки и стала их надевать.
— Хочешь, давай сами порепетируем? Можно у меня как-нибудь.
— Было бы классно. Или можно у меня. Ты где живешь?
— Недалеко от Грэйт Вестерн-Роуд. Ладно, мне пора… Ну, завтра в школе увидимся.
— Ладно. Пока.
Мы договорились с мамой, что после репетиции я зайду за ней на работу. Когда я заглянула к ней в контору, она уже надевала куртку.
— Привет, доча. Как репетиция?
— Классно. Пока учим вокальные партии, а движения потом разучим.
— Значит, у вас репетиции будут по средам?
— Да, и по четвергам на большой перемене.
— Когда придем домой, напомни, чтобы я пометила в календаре.
У мамы на кухне висит календарь, в котором она все записывает. Разумеется, наш папа вечно обо всем забывает, и когда он говорит, что куда-то идет или задержится на работе, мама отвечает, что знать ничего не знает. «Но я же предупреждал», — возмущается он, а она ему: «В календаре ничего не записано». Будто телеведущие, которые давно работают в паре. Однажды после очередного такого разговора он написал большими красными буквами через весь календарь: «Подышать, поесть, сходить в туалет».
Когда мы дошли до конца улицы, начался дождь.
— Черт, а я утром белье повесила сушиться, думала, дождя не будет. Вон папина машина – значит, он уже дома. Может, он все уже снял.
Но в доме его нигде не было. Мама ринулась на задний двор снимать белье, а я принялась мыть посуду, оставшуюся с утра. Она вернулась, открыла холодильник и принялась доставать еду.
— Папа тебе ничего не… А, вот и он. Ты где был?
— Наверху.
— Наверху?
— Пап, а у нас была репетиция.
— Здорово, доча.
— Ты что, не мог снять белье? На улице дождь!
— «Иосиф и его разноцветное платье».
— Я не заметил.
— А посуду вымыть?
— Прости, я медитировал.
— Будь любезен, впредь не медитируй, пока не помоешь посуду, ладно? У Энн Мари теперь еще репетиции раз в неделю, и уроки ей надо делать. Раз пришел первым, мог бы капельку прибраться.
— Это мюзикл.
— А у меня и так забот полон рот, я к маме хожу каждый вечер.
— Мам, телефон.
— Прости.
— Легко сказать.
— Я подойду.
Звонила Шарлин.
— Как репетиция прошла?
— Нормально. Разучили пару песен.
— Кто там был-то вообще?
— Да кого только не было. Все из разных классов.
— А Кэйр Симпсон?
— Тоже был. А голос у него хороший.
— Правда?
— Ну да. И не стесняется громко петь. Большинство ребят соло петь не хотят.
— А эта девчонка из третьего тоже была?
— Из третьего там полно было девчонок.
— Ну, ты знаешь — та, которую он тискал, — Элисон Макени.
— Какая она? — Голос в трубке стал тише. — Как выглядит, говорю?
— Да страшная — уродина просто.
— Розан, это ты?
— Да, я.
— Не знаю, была она или нет, — ни с какой девчонкой лично я его не видела. Ладно, мне пора, чай стынет.
— Ну, давай. А хочешь, приходи к нам?
— Сегодня никак. Надо роль учить.
— Тогда завтра увидимся.
— Ага, пока.
Я вернулась на кухню: там висели клубы пара - кипела вода для макарон. Папа накрывал на стол.
— Энн Мари, кто звонил?
— Шарлин.
— Ей тоже дали роль в спектакле?
— Не-а.
— Бедняжка.
— По-моему, она не очень переживает.
Почти весь ужин мы провели молча, и я все думала про Шарлин. Я злилась на нее ужасно. Она мне звонила только потому, что хотела выведать, был ли там этот Кэйр. Мы были лучшими подругами всю начальную школу, если не считать той истории, когда в пятом классе она стала дружить с Сюзан Галахер, а со мной поссорилась. Тогда я рассказала маме, и она все уладила. И сейчас я хотела бы поделиться, но как? Теперь все иначе. Так странно.
Мама нарушила молчание:
— Энн Мари, тебе назавтра надо делать уроки?
— Надо, математику. И еще французский. И читать кое-что по английскому.
— Тогда марш за стол, если хочешь посмотреть передачу про Мадонну.
— Про Мадонну? — удивился папа. — А она еще не на пенсии? Ты еще не родилась, когда у нее были хиты.
— Пап, — сказала я. — Мадонна лучше всех.
На следующий день я сидела на переменке с Шарлин и Розан и увидела, что в буфет зашла Ниша.
— Девчонки, пока. Мне надо кое-что спросить у Ниши.
Я подошла и легонько шлепнула ее по плечу:
— Привет!
— А, привет. Прости, я отключилась — только вышла с контрольной по математике.
— А кто у вас?
— Харкинс. Она ничего, только немного зануда. Слушай, Энн Мари, как тебе Мадонна?
— Она просто супер! Обожаю Мадонну.
— Я тоже. Мне ее ранние вещи больше нравятся.
— И мне.
— Смотрела вчера передачу?
— Ага, просто класс.
— Я ее записала. Хочешь, вместе пересмотрим, когда придешь ко мне в гости.
— Давай. Вот здорово. Я хотела записать, но папа уже что-то записывал по другому каналу.
— Давай, например, в субботу?
— Годится.
— Ой, звонок. Побежала. Завтра на химии решим, во сколько.
— Ладно. Пока.
Ниша ушла, а я вернулась к Шарлин и Розан. Они так и сидели друг напротив друга – Шарлин, нагнувшись над столом, рассматривала цепочку на ладони Розан. Цепочка у нее была толстая, золотая, и на ней буквы, из которых составлялось ее имя. Звонок уже прозвенел, но они, похоже, и не думали двигаться с места. Я развернулась и пошла на урок.
В субботу я пришла к Нише. Дома у нее никого не было, и мы посмотрели передачу про Мадонну в гостиной, а потом перебрались в комнату Ниши и порепетировали песни из «Иосифа». Чуть не умерли со смеху. Я раньше думала, что Ниша – страшная тихоня, она такая на людях почти всегда, но когда ты с ней один на один – это просто смех.
После того, как мы перепели все песни из «Иосифа», Ниша сказала:
— А может, попробуем что-нибудь из Мадонны?
— Давай «Into the Groove»? Моя любимая.
— Хочешь, споем под караоке?
— У вас есть караоке?
— В комнате у брата — он так подрабатывает, пока в колледже учится. Его все время приглашают на индийские свадьбы. И в клубы ди-джеем – вот это дело он любит. Камальджит зовет его Сикх Бой Слим .
— Обожаю караоке, но я пела только на вечеринках.
— Он нас убьет, если узнает, что мы трогали его технику. Но он домой через сто лет еще вернется.
В комнате ее брата было полно всяких электрических устройств – тут и там стояли колонки, валялись провода и диски, а на стенах - сплошь плакаты с полуголыми девицами.
— Закрой глаза. Я ему все время говорю, что он озабоченный. Мама даже сюда не заходит, чтобы прибраться - меня заставляет.
— А он что, сам не может?
— Я тебя умоляю, он же мужчина — даже не знает, как выглядит тряпка. Разобраться с какой-нибудь техникой навороченной для звукозаписи – это пожалуйста, но пылесос — это что-то для него запредельное.
— Точь-в-точь как мой папа.
Ниша включила караоке, и прогремело вступление.
— Лучше сделать потише, а то соседи начнут скандалить, и мама с горя полысеет. Ужас – лысая мама-сикх!
Она нашла песню, протянула мне микрофон, и я едва успела вступить - проговорила «You can dance», старательно изображая американский акцент. Потом мы обе запели, сначала не очень уверенно и не то, чтобы вместе, но потом разошлись, стали горланить вовсю и танцевать по комнате как две Мадонны. Умора чистейшей воды.
После той субботы, проведенной у Ниши дома, мы стали встречаться на переменках и везде ходить вместе. Иногда – в компании Шарлин и Розан, или с девчонками, которых Ниша знала с начальной школы. С Шарлин и Розан мне всегда было не по себе. Если мы заговаривали о спектакле, то Шарлин волновал только Кэйр Симпсон. И Ниша при них вела себя ужасно тихо — так же, как на уроках. А с ее друзьями я тоже не знала, о чем говорить. Они знакомы уже давно. А некоторые еще видятся в храме, поэтому они говорят либо о тех, кого я не знаю, либо о том, чего я не понимаю. Ниша, конечно, могла бы мне все объяснить, но при них расспрашивать не хотелось.
Когда мы со всеми прощались и оставались одни, мы обе выдыхали с облегчением. Мы никогда об этом не говорили, но, думаю, обе чувствовали одно и то же. В обеденный перерыв большинство ребят шли в буфет, кто-то - в закусочную на Грэйт Вестерн-Роуд, а мы уходили в парк, садились на скамейку и ели свои припасы. Идея была Нишина. Там было здорово, тихо, никаких тебе толп.
Осень выдалась очень теплой, но в ноябре порядком похолодало.
— Надо придумать, куда еще можно пойти. Так на улице мы долго не просидим, — сказала я. — Мои бутеры как ледышки.
