Мужъ вернулся къ завтраку и принялся истреблять ветчину съ яйцами, выслушивая приказанія своей жены. Не могу сказать, ветчина ли, или приказанія располагали его къ повиновенію; рѣшите это сами.
— Ну, Гарри, теперь поди посмотри готовы ли кормилица съ ребенкомъ идти съ тобою гулять. Не надо терять времени въ такое прекрасное утро.
Возвратясь, Руфь увидѣла, что мистеръ Беллингемъ еще не сходилъ внизъ; она разрѣшила себѣ еще полчаса прогулки. Бродя по селенію, стараясь подсмотрѣть каждый переливъ солнечнаго свѣта въ пейзажѣ, среди холодныхъ каменныхъ стѣнъ домовъ, далеко уходившихъ воздушною перспективою въ свѣтлую даль, Руфь прошла мимо маленькой лавки. Въ ту самую минуту оттуда выходили кормилица съ ребенкомъ и маленькій мальчикъ. Ребенокъ сидѣлъ на рукахъ у кормилицы съ яснымъ достоинствомъ, съ царственнымъ спокойствіемъ на лицѣ. Его нѣжное, свѣженькое, какъ персикъ личико было по истинѣ соблазнительно, и Руфь, всегда очень любившая дѣтей, приблизилась, чтобы поласкать это маленькое существо. Послѣ первыхъ заигрываній, она наклонилась поцѣловать малютку; но въ то же мгновеніе маленькій Гарри, становившійся все краснѣе, съ той минуты какъ началась игра, быстро вытянулъ правую ручонку и изо всей моча ударилъ Руфь въ лицо.
— О, срамъ, сэръ! вскричала кормилица, схвативъ его за руку: — какъ вы смѣли позволить себѣ это, когда леди такъ ласкова съ Сноси?
— Она не леди! гнѣвно вскричалъ мальчикъ: — она гадкая, развратная дѣвка — это мама говорила! она не смѣетъ цѣловать нашу Сноси!
Кормилица въ свою очередь покраснѣла. Она знала, что все это онъ слышалъ отъ старшихъ, но какъ же можно было высказывать это прямо въ лицо изящной, молодой леди!
— Вотъ какія сплетни доходятъ до дѣтей, сударыня! оказала она наконецъ съ сожалѣніемъ, обращаясь къ Руфи. Та стояла блѣдная и неподвижная, подъ вліяніемъ новой мысли, мелькнувшей у нея въ умѣ.
— Это не сплетни, это правда, кормилица; не сама ли ты говорила тоже самое? — Ступай прочь, гадкая женщина! прибавилъ мальчишка въ дѣтской ярости противъ Руфи.
Къ великому облегченію кормилицы, Руфь пошла прочь, пошла смиренно и кротко, тихими, нетвердыми шагами и съ поникшею годовою. Но повернувшись, она увидѣла кроткое и грустное лицо горбатаго джентльмена, сидѣвшаго у открытаго окна надъ лавкою; онъ былъ грустнѣе и серьознѣе обыкновеннаго, и Руфь прочла въ его взглядѣ выраженіе глубокаго огорченія. Такимъ образомъ, единодушно осужденная и дѣтствомъ и зрѣлымъ возрастомъ, она робко вошла въ домъ. Мистеръ Беллингемъ ожидалъ ее въ залѣ. Ясная погода возвратила ему всю его веселость. Онъ болталъ безъ умолку, ne дожидаясь отвѣта; Руфь приготовляла пока чай, силясь унять свое сердце, сильно бившееся отъ напора новыхъ идей, внушонныхъ ей утреннимъ приключеніемъ. Къ счастію отъ нея требовались по временамъ только самые односложные отвѣты; но эти немногія слова она произносила такимъ убитымъ и печальнымъ тономъ, что онъ наконецъ удивилъ Беллингема; ему стало непріятно, что ея расположеніе духа не гармонируетъ съ его собственнымъ.
— Что съ вами сегодня, Руфь? Право, вы пренесносны! Вчера, когда все было такъ мрачно и вы должны были замѣтить, что мнѣ невесело, я только и слышалъ отъ васъ, что восторженные возгласы; сегодня же, когда всякое существо радуется, у васъ самая несчастная, убитая мина. Право, не мѣшало бы вамъ поучиться нѣсколько сочувствовать мнѣ.
Слезы быстро покатились но щекамъ Руфи, но она молчала. Ей невозможно было высказать размышленій, которыя только-что развились въ ея умѣ насчетъ положенія, въ которое она была отнынѣ поставлена; она думала, что онъ будетъ огорченъ неменѣе ея самой тѣмъ, что произошло въ то утро; она боялась даже упасть въ его собственномъ мнѣніи, расказавъ ему какъ смотрятъ на нее другія; ктому же и невеликодушно было бы говорить ему о страданіяхъ, которымъ причиною онъ самъ.
— Не хочу отравлять ему жизни, подумала она. — Постараюсь быть веселою. Зачѣмъ такъ много думать о себѣ, какое мнѣ дѣло до того что говорятъ? лишь бы я могла составить его счастіе.
Вслѣдствіе этого она стала усиливаться быть повозможности столь же веселою какъ и онъ; однако минутами мужество ея ослабѣвало, мысли напоромъ врывались въ ея умъ, несмотря на усилія одолѣть ихъ, такъ что при всемъ желаніи она уже никакъ не могла быть тѣмъ веселымъ, увлекательнымъ товарищемъ, какого Беллингемъ находилъ въ ней вначалѣ.
Они отправились гулять. Избранная ими тропинка вела въ лѣсъ, но склону горы, и они вошли туда, довольные, что встрѣтили тѣнь и прохладу. Вначалѣ имъ показалось, что это обыкновенная роща, но вскорѣ они пришли къ крутому скату и остановились тамъ, любуясь на вершины деревьевъ, тихо покачивавшіяся у нихъ подъ ногами. Внизъ вела крутая тропинка, по которой они стали спускаться; скала образовала въ этомъ мѣстѣ родъ ступеней, по которымъ они сначала должны были прыгать, потомъ бѣжать пока не достигли до самаго низа. Зеленый полумракъ царствовалъ въ этомъ мѣстѣ; время было къ полдню; все затихло и птички попрятались въ лиственную чищу. Молодые люди продолжали идти еще нѣсколько времени и очутились наконецъ у круглаго пруда, осѣненнаго деревьями, которыя за минуту передъ тѣмъ находились у нихъ, подъ ногами. Поверхность воды была почти въ уровень съ землею и берегъ не возвышался ни съ одной стороны. Надъ водою неподвижно стояла цапля; но увидавъ людей, она захлопала крыльями и медленно поднимаясь, замелькала между верхушекъ деревьевъ и понеслась казалось къ самому небу, такъ какъ изъ этой глубины представлялось будто деревья касаются верхушками до бѣлыхъ круглыхъ облаковъ, скоплявшихся надъ землею. На отмѣляхъ и по краямъ воды росла веремика, но цвѣтковъ ея трудно было разглядѣть: такъ было темно въ этомъ мѣстѣ отъ зеленой чащи деревьевъ. Въ срединѣ пруда, отражалось небо такою темною синевою, какъ-будто тотчасъ надъ нею лежала черная бездна.
— Вонъ водяныя лиліи, сказала Руфь, глядя на противоположный берегъ. — Пойду нарву ихъ.
— Постойте, я нарву для васъ. Здѣсь сыро вокругъ воды. Присядьте пока, Руфь; на этой густой травѣ должно быть отлично сидѣть.
Онъ пошолъ вокругъ пруда, а Руфь стала спокойно дожидаться. Возвратясь, онъ снялъ съ нея чепецъ и молча принялся убирать цвѣтами ея волосы. Она сидѣла не шевелясь во все время этого занятія, и съ мирнымъ счастіемъ глядѣла ему въ глаза своимъ любящимъ взоромъ. Она видѣла, что ему весело по его живымъ движеніямъ, напоминавшимъ радость ребенка, нашедшаго новую игрушку, и не хотѣла мѣшать его занятію. Ей было такъ пріятно позабыть обо всемъ, кромѣ его удовольствія.
— Ну вотъ, готово! сказалъ онъ, нарядивъ ее. — Подите теперь посмотритесь въ воду. Вотъ сюда, тутъ нѣтъ травы.
Она повиновалась и посмотрѣвшись не могла не увидѣть своей красоты; это доставило ей на минуту удовольствіе, какъ доставилъ бы видъ всякаго другого красиваго предмета, но ей не пришло даже въ голову, что предметъ этотъ — она сама. Ей было извѣстно, что она хороша собою, но это казалось ей чѣмъ-то отвлеченнымъ, не касающимся до нея. Она жила только чувствомъ, мыслію, любовью.
Въ этомъ голубомъ, зеленомъ ущельи, между молодою четою возстановилась полная гармонія. Мистеръ Беллингемъ искалъ въ Руфи одной красоты, и красота ея была неоспорима. Это было все ея достоинство въ его глазахъ и онъ гордился имъ. Она стояла въ бѣломъ платьѣ среди зеленаго лѣса; лицо ея пылало яркимъ румянцемъ, уподоблявшимъ ее іюньской розѣ; большіе, бѣлые цвѣты граціозно свѣсились по обѣимъ сторонамъ ея красивой головки; темные волосы немного порастрепались, но самый этотъ безпорядокъ придавалъ ей новую грацію. Она гораздо болѣе угождала ему своею миловидностью, нежели всѣми своими усиліями поддѣлываться подъ его измѣнчивый нравъ.
Но когда они оставили лѣсъ и Руфь замѣнила, приближаясь к гостиницѣ, свой цвѣточный уборъ чепцомъ, воспоминаніе о доставленномъ ему удовольствіи не могло возвратить ей сердечной тишины. Она сдѣлалась грустна и задумчива и никакъ не могла настроить себя на веселость.
— Послушайте, Руфь! сказалъ онъ ей въ тотъ вечеръ: — постарайтесь отучить себя отъ этой привычки грустить и задумываться безо всякой причины. Вы разъ двадцать вздохнули въ эти полчаса. Старайтесь быть повеселѣе. Подумайте, что кромѣ васъ у меня нѣтъ никакого общества въ этомъ захолустьи.
— Я сама себѣ не прощаю, сэръ! выговорила Руфь и глаза ея наполнились слезами; она подумала какъ ему должно быть скучно наединѣ съ нею, когда она весь день такая пасмурная, и сказала ему тономъ кроткаго раскаянія: — не будете ли такъ добры, сэръ, не поучите ли меня какой-нибудь карточной игрѣ, изъ тѣхъ, что вы вчера называли. Я приложу всѣ старанія, чтобы понять.
Нѣжный, робкій голосокъ ея произвелъ свое дѣйствіе. Они позвонили и спросили картъ. Вскорѣ удовольствіе посвящать въ тайны игры такую прелестную невѣжду заставило Беллингема позабыть обо всякой скукѣ.
