Херб схватил его за лодыжку, резко дернул и повалил на пол. Браш грохнулся так, что стены затряслись. Все четверо тут же набросились на него, но Браш превосходил всех силой и духом. Он заработал своими руками и ногами так, что скоро всех повалил друг на друга, сложив из них копошащуюся и отчаянно ругающуюся кучу, на которую сверху водрузился и сам всеми своими восемьюдесятью пятью килограммами.
Когда потасовка закончилась и победа Браша не вызывала сомнений, выяснилось, что Бэт крепко ударился об пол и потерял сознание. Его привели в чувство, и он застонал от сильной боли.
— Мне очень жаль, Ги, — сочувственно произнес уже отдышавшийся Браш. — Честное слово, я только защищался. Я также защищал те слова, которые вам сказал. Я вовсе не хотел оскорбить ваши чувства. И потом… я ведь пьян, не так ли? А пьяному даже полагается немного побуянить… Тебе уже лучше?
Бэт лежал на кровати, схватившись за локоть, и громко охал.
— Давайте лучше споем ему что-нибудь, — предложил Браш, и скоро весь квартет, склонившись над кроватью раненого, положив друг другу руки на плечи, соединился в согласной песне.
— Нет, — сказал вдруг Херб. — Что-то я плохо чувствую мелодию. Надо бы мне тоже принять того самого лекарства, что прописал Джорджу доктор Шникеншнауцер.
— Так в чем дело? — воскликнул Браш. — Я тоже не прочь принять еще! Должен сказать, что мне впервые в жизни довелось попробовать спиртное. А если уж пробовать, так пробовать до конца.
Словом, они все хорошенько потрудились и теперь собирались воздать себе за это полной мерой.
— Давайте спустимся в комнату Куини, чтобы не мешать ей убирать здесь!
Вошли Куини и миссис Кубински с целым арсеналом швабр и ведер и принялись сдвигать столы и стулья.
Мужчины возгласили троекратное «ура» в честь Куини и Анны Кубински, «королев Восьмой стрит», и вышли на улицу.
В этот вечер они предприняли своего рода большую прогулку. Дождь лил весь вечер, но наши приятели бродили туда и сюда по холмам Канзас-Сити, бегали по паркам, хохоча и дурачась. Они залезали на памятники и требовали у редких случайных прохожих, испуганно шарахавшихся от бесноватой гоп-компании, чтобы те их сфотографировали. Они врывались в редакции газет и костерили прессу. Они шатались, подобно агитаторам-общественникам, по вестибюлям кинотеатров и приставали к девушкам. Наконец, они даже не постеснялись осквернить своим посещением городской муниципалитет.
На следующее утро Браш проснулся и долго лежал глядя в потолок. Он чувствовал себя великолепно.
— Луи, — позвал он приятеля, — я вчера ничего не сломал?
— Нет. А что?
— И прохожих не оскорблял? Женщин, к примеру.
— Нет, насколько я помню. А что?
— Мне просто хотелось знать.
Он встал и принялся бриться. У него была привычка во время бритья ставить перед собой простенькое десятицентовое издание «Короля Лира» — чтобы лучше запомнить текст. Кто-то из учителей в колледже однажды заметил, что «Король Лир» — величайшее произведение английской литературы. «Британская энциклопедия», похоже, поддерживала это мнение. Браш раз десять читал пьесу, не находя в ней ни малейших признаков гениальности, и очень переживал по этому поводу. Однако он держал свое мнение при себе и при случае старался выразить на словах свое согласие с мнением всего света по этому вопросу. В настоящий момент он брился глядя в книжку и громко бубня текст пьесы.
Вошел Херб:
— Что случилось, бутуз? Что ты горланишь?
— Слушай, Херб, я в самом деле вчера напился?
— Конечно.
— И что, я вытворял что-нибудь? Ну, там, ругался, буянил или бесчинствовал?
— Разумеется. А что?
Браш пристально рассматривал себя в зеркале, растирая кожу на скулах.
— Видишь ли, я столько слышал об этом состоянии. Мне хотелось почувствовать это самому.
— Вот как! Ну и что ты об этом скажешь?
Браш склонился над раковиной умывальника.
— Ты знаешь, наверное, я не до конца понял, — ответил он задумчиво. — Одно лишь могу сказать: ничего удивительного в том, что это считают запретным. Я не знаю, с чем это сравнить. Видишь ли, в тот момент я чувствовал, что я — величайший проповедник во всем свете, что я — величайший мыслитель. Я чувствовал себя способным стать даже самим президентом Соединенных Штатов! Я совершенно позабыл о своих недостатках.
— Вот как! А это мысль! — умилился Херб. — Знаешь, крошка, стоит только начать, и скоро ты почувствуешь себя самим Господом Богом!
— М-м…
Тут Херб словно на что-то решился.
— Ладно, бутуз, слушай сюда, — сказал он Брашу, понизив голос. — Я устрою тебе свидание. Да, своего рода свиданьице. Оно тебе придется по вкусу.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ведь давно уже подыскиваешь себе хорошенькую девчонку, не так ли? Ты думаешь — она будет матерью твоих детей.
— Ты зря теряешь время, Херб. Тебе не удастся сыграть со мной какую-нибудь дурацкую шутку в этом роде. Не трать слова понапрасну, Херб.
— Да я вовсе не шучу, не веришь? Что за дьявол внушил тебе такую дьявольскую подозрительность?
— Я не верю тебе, Херб, когда ты строишь из себя серьезного человека. Так что побереги слова для кого-нибудь другого.
— Ладно. Хорошо. Тогда слушай. Меня пригласили на воскресный обед в один очень приличный дом. Там живут весьма порядочные девушки. Это самые чудесные девушки во всем Канзас-Сити, и у них есть деньги.
— Непонятно, как тебе удалось завести такое знакомство.
— Ты хочешь меня обидеть, да?
— Я и не думал, что это тебя обидит. Я только спросил.
— Ты меня плохо знаешь, Джордж. Я совсем переменился. Я стал серьезным человеком. На самом деле я ухаживаю за одной из них. Я хочу жениться и завести свой дом.
Браш задержал взгляд на отражении Херба в зеркале, потом продолжил бритье.
— Где они живут?
— На бульваре Мак-Кензи. В шикарном особняке. Они хорошо зарабатывают. Они пригласили меня, Луи и Бэта сегодня пообедать, а я рассказал им о тебе, и они сказали, чтобы и ты приходил с нами. Это будет воскресный обед, бутуз, — ты понимаешь? Там будет столько всего!.. Ладно, давай говори, согласен или нет. Уже двенадцать, мне надо позвонить миссис Крофут и сказать, сколько нас придет.
Браш через зеркало пристально рассматривал Херба.
— Херб, — сказал он наконец, — поклянись перед Богом, что тут нет подвоха.
— О Господи, ты меня убиваешь! Ладно, черт с тобой! Оставайся дома и торчи тут один. Обедай в тошниловке, если тебе нравится… А я думал, ты обрадуешься. Я ведь сказал миссис Крофут, что мы споем для них… Черт с тобой — оставайся дома, ломай наш квартет, если тебе не жалко…
— Хорошо, я пойду с вами, — сказал Браш и снова принялся за своего «Лира».
— «When thou clovest thy crown in the middle, and gavest away both parts, — забубнил он, — thou borest thine ass jn thy own back o’er the dirt»[10].
— Чего-чего? — не понял Херб. — Что ты сказал?
— Это не тебе. «Thou hadst little wit in thy bald crown when thou gavest thy golden one away…»[11]
Через несколько минут Херб вернулся:
— Послушай, Джордж, если уж ты пообещал мне пойти с нами, тогда я тебе кое в чем признаюсь. Тут есть одна маленькая шуточка… Не пугайся, не пугайся! Совершенно безобидная шутка, понимаешь? Я сказал им, что ты — знаменитый певец. Они пришли в такой восторг! Я сказал, что ты настоящий эстрадный певец, и знаменитый.
К изумлению Херба, ответ Браша был совершенно спокоен.
— А ты им не соврал, Херб, — сказал он. — Наверное, тысяч пять человек в стране с удовольствием слушают мое пение; я ведь пою на эстраде время от времени. Так что ты сказал им правду.
Херб, выпучив от удивления глаза, вышел вон из комнаты, а Браш, обернувшись к двери, крикнул ему вслед:
— Да я позавчера только в Кэмп-Морган пел вечером, и все были просто очарованы! Лупили в ладоши как сумасшедшие. Я вовсе не хвастаюсь, но у меня в самом деле чудесный голос. Скажи миссис Крофут, что я буду рад прийти к ним в гости.
Канзас-Сити. Воскресный обед у Мэри Крофут. Новости об отце Пажиевски. Момент уныния в больнице Канзас-Сити
Миссис Крофут действительно жила в прекрасном доме. Если у этого дома и были какие-то изъяны, то лишь в том, что его внешнему виду недоставало некоторой свежести и что с одной стороны к нему чересчур тесно примыкал некий деловой колледж, а с другой — похоронное бюро. Но если не принимать в расчет последние обстоятельства, это оказался, должен был признать Браш, домик хоть куда. Он возвышался над улицей, со своими башенками и фронтонами, эркерами и балкончиками. Дом не всегда принадлежал миссис Крофут — она купила его в рассрочку, минуя биржу. По непонятным соображениям среди кустов рододендрона валялась сломанная панель с неоновыми трубками, составлявшими надпись «The Riviera. Cuisine Française»[12]. Они вошли без звонка и оказались в темном холле. Браша в этом доме удивляло все. Отодвинув тростниковую портьеру, он увидел большую комнату, заставленную столиками, словно в ресторане.
