Через гостей, которые заворачивают к нам проездом, сюда доходят смутные, но всякий раз страшные слухи о том, что делается в наших восточных провинциях: исчезновение людей, насилия, убийства, массовое бегство. Большие города, как, например Кенигсберг, по слухам превратились в сплошную мертвецкую. Начали появляться волки. Какой странный контраст с теми прекрасными картинами начатого восстановления, которые рисуют нам в своих радиопередачах русские! Можно подумать, что там счастливое население переживает новую весну.
Кирххорст, 18 июня 1945 г.
Наверное, на побережье Средиземного моря сейчас великолепно. Но если не можешь отправиться в дальние страны, нужно открывать новое у себя поблизости, например поляну в Донском лесу. Там сейчас раздается стук дятла, а затем его ржание — это, когда он совершает облет новой территории. Тут же слышно, как колдует кукушка, над делянками полей заливаются жаворонки, над давней глухоманью парит, покачивая крыльями, канюк. Старики в молодые годы еще видали здесь черного аиста.
Вот и сегодня там была такая умиротворенная тишь. Все горести остаются где-то далеко позади. Цветы сильнее, реальнее. Среди сосен высоко поднялась трава, и на влажной почве росли орхидеи, зверобой и синие люпины.
На обратном пути, где растут сосны, увидел, как большая оса тащит к себе в норку гусеницу. При этом она не пятилась задом, как пишут авторы, а, схватив добычу челюстями, придерживала ее передними лапками, и бежала по белому песку стоймя, как мальчишка, который скачет на палочке. Это зрелище было отмечено всеми чертами, которыми характеризуется встреча плотоядного с травоядным животным: с одной стороны, быстро снующий туда и сюда, чрезвычайно подвижный, весь гибкий, как на послушных шарнирах, разбойник, разрисованный черными и ярко-рыжими полосами, с другой же — светло-зеленая парализованная жертва, волочившаяся за ним снизу, словно бледная тень.
И снова, глядя на это зрелище, я задумался над тем, почему при первом убийстве человека человеком именно землепашец убил пастуха, а не наоборот. Fuit autem Abel pastor ovium et Cain agricola. (И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец (лат.). Кн. Бытия, 4. 2.)
Полумесяц был окружен бледным золотистым ореолом, тот в свой черед — кружком цвета молочного опала. Между ними пролегал в виде кожицы на яичном желтке тонкий пикриново-коричневый кружок. Поля и деревни тоже были окрашены в цвета лунной гаммы. Для восприятия всего богатства этого сумеречного мира нужны глаза олеандрового бражника. Глядя на мягкие крылышки этих животных, догадываешься о целом мире восхитительнейших наслаждений, о целом спектре красок, запахов и звуков, недоступных для нашего восприятия. Ночные мотыльки — павлиний глаз, ленточницы — порхают над клумбами виол, чьи чашечки увлажнились нектаром; спящий мир объят грезой.
Кирххорст, 19 июня 1945 г.
Оглядываясь на прошлое, мы обнаруживаем в своей жизни процессы, напоминающие коагуляцию: отдельные частички соединяются под знаком высшего смысла. Это наблюдается уже на биологическом уровне, например в эмбриологии, когда происходит соединение разнородных структур различного происхождения для выполнения общей задачи. Сколько слепых слоев участвуют в создании глаза, прежде чем он станет зрячим!
Далее в биографическом плане: нежданная плодотворность, казалось бы, втуне потраченных усилий, эти перекрестки, возникшие на ответвлениях основного пути и окольных тропах. Бывает, что человек теряет многие годы в изгнании, в тюрьмах — годы, которые впоследствии, после политических переворотов, оказываются ценным капиталом. Поразительно, как из путаных линий жизни складывается рисунок, зачастую внезапно возникающий перед глазами словно мираж, за секунду до того как растаять.
Но всегда коагуляция предполагает как свое условие обретение какого-то высшего состояния, своего рода второе рождение, или санкцию. Миллионы легочных пузырьков обретают смысл лишь после того, как перерезана пуповина. Для эмбриона они не имели значения, это была поклажа для другого мира, в который он был перемещен насильно, в родовых муках.
Ошибки, заблуждения, пороки могут стать элементами внутреннего роста, причем именно тогда, когда они кончились крахом, сокрушили душу человека. Это известно по многим исповедям. Однако наши глаза не способны обозреть весь план, согласно которому строится наша жизнь. У нас отсутствует нужная перспектива, для того чтобы понять, что труды и дела наши словно каменные арки и столпы устремлены к завершающему куполу. Для этого требуется потусторонняя точка зрения. Ведь для того чтобы жизнь созрела и принесла плоды, всегда требуется помощь, подобно тому как дитя не может родиться без материнской помощи.
Кирххорст, 26 июня 1945 г.
Среди прочих гостей у нас побывал полковник Шер, которого я впервые повидал после того, как мы расстались в «Мажестике». На примере таких людей, как он, начинаешь сознавать, как много невероятных биографий порождено нашим веком. У нас набрался материал на целую библиотеку мемуаров, остается надеяться, что найдутся и соответствующие перья.
Шер родился в семье священника в окрестностях Гильдесгейма; молодые годы он провел в доме Кирххорстского священника. В семье господствовали провельфские настроения; если отец за обедом кидал собаке кусок жареного мяса со словами: «Это тебе от Бисмарка», — пес скалил зубы и рычал. И только, когда священник успокаивал дога, говоря: «Это тебе от нашей доброй королевы Марии», — животное радостно съедало подачку.
Молодым офицером Шер участвовал в сражении при Танненберге. После Первой мировой войны он много путешествовал, выполняя особые поручения Зеекта; во время гражданской войны в Испании командовал полком. Ему довелось проезжать города, где в мясных лавках были вывешены разрезанные пополам монахи. В Испании он пользовался популярностью под именем «дона Эрнесто». В одном поместье ему пришлось зарезать своей шпагой бычка, которого ему привели в знак уважения.
В то время, когда он появился в Париже, он высказал критику в отношении руководства, после того как действия его полка на Востоке закончились поражением вследствие того, что не получили должной поддержки. За оскорбление партии он был приговорен к одиннадцати месяцам тюремного заключения. Годичный срок заключения автоматически повлек бы за собой разжалование. Тогда он обратился за защитой к Генриху Штюльпнагелю. Я взял на себя задачу изложить генералу, в какое он попал положение. Генерал сказал: «Он может здесь остаться, но скажите ему, чтобы он прекратил свои разговоры о Гитлере».
Когда штаб верховного командующего покидал Париж, Шер явился к Хольтицу, которому была поручена оборона города. В один из последних дней ему вдруг в самое неподходящее время вздумалось попрощаться с одной приятельницей, которая жила на бульваре Инвалидов. Крыши уже были заняты бойцами Сопротивления. Поэтому ему было не выйти от нее на улицу, он позвонил Хольтицу в Мёрис, доложил, что попал в «окружение» и попросил, чтобы за ним прислали танк, что и было сделано. Он уехал на танке, а его приятельница удрала, выйдя из дома с черного хода.
Его отправили в командировку, и во время его недолгого отсутствия город был сдан. Он вернулся в Берлин, и там его тотчас же арестовали, так как после 20 июля в сейфе Штауфенберга был обнаружен документ, в котором содержались записи о «разлагающем влиянии партии на вермахт». В качестве источника в документе фигурировал Шер. Его отвезли в гестаповскую тюрьму, в которой уже находились толпы офицеров высоких чинов. Каким-то чудом он отделался тремя годами тюрьмы и разжалованием. Однако приговор не был еще утвержден Гиммлером. Во дворах начались расстрелы; там погиб и Хаусхофер.[76] Затем падение Берлина открыло тюремные двери.
К сожалению, кажется, не осталось сомнений, что в числе многочисленных друзей и знакомых, расстрелянных под занавес, был и Генрих фон Штюльпнагель. Как всегда бывает при расправах с фрондами, то, что произошло сейчас, тоже повлечет за собой дальнейший упадок национального характера. Срублены последние древние родовые деревья, и вместе с ними гибнет сознание изначальной свободы, связанной с личностью, на которую в конечном счете опираются все политические свободы и весь конституционный строй. Скоро о ней даже перестанут вспоминать.
Кирххорст, 28 июня 1945 г.
С тех пор как я в 1942 г. познакомился с «Анекдотами» Тальмана де Рео,[77] я постоянно перечитываю эту книгу. Трудно найти другого автора, который мог бы сравниться с ним в жанре исторического анекдота. Дворянство здесь похоже на древний лес, до того как его начал прореживать абсолютизм, до того как за его вырубку принялась демократия, чтобы в конце концов свести под корень. Говорят, что русские уничтожают кадастры, сносят помещичьи усадьбы.
