И все сочувствовали ему, но…
Тогда Макарио стал обходить торговцев, чьи магазины открылись недавно: они не были связаны ни с их торговым домом, ни с их семьей; в большинстве случаев это были иностранцы, и он надеялся, что здесь ему не станут говорить о двадцатилетней дружбе с его дядюшкой. Но, увы, здесь Макарио никому не был известен и, следовательно, не были известны ни его доброе имя, ни его способности. Владельцы магазинов, куда он обращался, наводили о нем справки и узнавали, что он был выгнан своим дядей из-за блондинки в муслиновом платье. Эти сведения не располагали их в пользу Макарио. В торговле не любят сентиментальных счетоводов. Макарио начал терять надежду. Он обходил магазин за магазином, просил, умолял, а деньги у него между тем таяли.
Он переехал в самый дешевый номер и упорно продолжал искать место. Увы, его замкнутый, застенчивый нрав не приобрел ему друзей, и теперь Макарио был одинок и лишен дружеской поддержки. Он чувствовал себя словно в бескрайней пустыне.
Деньги у него кончились, и мало-помалу Макарио вступил на тот классический путь постепенного обнищания, которое имеет свою роковую и твердую последовательность: сначала он все заложил, потом — все продал. Часы, кольца, синий фрак, редингот — все понемногу унесла, спрятав под шалью, худая астматическая старуха.
Все же по вечерам Макарио навещал Луизу в полутемной маленькой зале, выходившей на лестничную площадку; она освещалась лишь горевшим над столом ночником, и он так был счастлив, сидя невинно в полутьме, рядом с Луизой на краешке старого плетеного канапе. Днем он не мог с ней видеться: он ходил в заношенном белье и сбитых сапогах и стыдился обнаружить перед Луизой, всегда такой нежной и ослепительной, в наглаженном батистовом платье, свою жалкую бедность. А вечером скупой и милосердный свет помогал ему открывать Луизе все возраставшую любовь и скрывать от нее неприглядную действительность. Судя по словам Макарио, Луиза отличалась нравом довольно своеобразным: характер ее походил на цвет ее волос — он тоже был белокурым, если белокурость непременно связывать с бледностью и томностью; она больше молчала, но почти всегда улыбалась, показывая беленькие зубки, и на все сказанное обычно отвечала: «Да, именно так», — будучи крайне невозмутимой, почти равнодушной и всегда готовой согласиться со всем, что ей говорят. По всей вероятности, она любила Макарио, но любила лишь в той мере, каковая отпущена природой таким слабым, апатичным и безликим натурам. Покорная, словно льняная кудель, она безропотно просиживала вечера с Макарио, хотя порой ее, надо думать, одолевала сонливость.
Впрочем, как-то раз Макарио застал ее в волнении: она была в накинутой наспех шали и торопилась уйти, со страхом поглядывая на дверь, ведущую в другие комнаты.
— Мама за мной следит, — сказала она.
И объяснила, что мать, верно, что-то заподозрила, бранит ее и обходится с ней сурово: не иначе, как проведала про их тайный сговор.
— Почему ты не хочешь попросить у мамы моей руки?
— Но, дорогая, как я могу! Я же еще не нашел места. Подожди. Ну, может быть, всего какой-нибудь месяц. У меня как раз кое-что уже есть на примете. А иначе мы же с голоду умрем.
Луиза молчала, скручивая конец шали и опустив глаза.
— Но теперь, пока я не подам тебе знак из окна, не поднимайся сюда…
Макарио, не ожидавший такого приговора, разразился слезами, жгучими и безутешными.
— Т-сс! — успокаивала его Луиза. — Не плачь так громко!..
Расставшись с ней, Макарио весь вечер бродил без цели по улицам, пытаясь лихорадочной ходьбой заглушить свою боль, дрожа в своем коротком сюртуке на холодном январском ветру. Всю ночь он не сомкнул глаз и наутро, стремительно ворвавшись в комнату дяди Франсиско, проговорил отрывисто и сухо:
— Вот все, что у меня осталось, — и он показал ему три крузадо. — Из одежды — тоже нет ничего. Я все продал. Еще немного, и я умру с голоду.
Дядя Франсиско, с повязанным на голове индийским платком, брился у окна; он повернулся к нему и, водрузив на нос очки, пристально посмотрел на племянника:
— Твой стол никем не занят. Оставайся. — И он закончил с неумолимым жестом: — Но неженатым.
— Дядя Франсиско, выслушайте меня!..
— Я сказал: неженатым, — повторил дядя Франсиско, правя лезвие бритвы о кожаный ремень.
— Но я не могу.
— Тогда — вон отсюда!
Макарио, оглушенный, вышел. Добравшись до гостиницы, он бросился на постель и, нарыдавшись, уснул. Вечерело, когда он снова очутился на улице, не понимая, куда и зачем идет. Он был весь словно выжатый лимон. Сидеть в комнате ему было невмоготу.
Вдруг чей-то голос окликнул его из лавки:
— Эй, Макарио!
Это был его приятель, носивший соломенную шляпу, он бросился к Макарио с недоуменными объятиями:
— Черт побери! Где ты пропадаешь? Я с утра тебя ищу!
И он рассказал Макарио, что только что вернулся из провинции, узнал о его злоключениях и может ему кое-что предложить.
— Согласен?
— На все.
Выяснилось, что один торговый дом ищет умелого, предприимчивого, с твердым характером служащего для трудной, но хорошо оплачиваемой разъездной работы на островах Зеленого Мыса.
— Я еду! — воскликнул Макарио. — Еду. Завтра же!
Он послал записку Луизе, умоляя ее о прощальном свидании: сколь тяжкой рисовалась ему минута, когда он вынужден будет разомкнуть ее пылкие и отчаянные объятия… Свидание состоялось. Луиза куталась в шаль и дрожала от холода. Макарио плакал. Она же со своей всегдашней вялой ласковостью блондинки сказала:
— Ты хорошо делаешь, что едешь. Может быть, тебе удастся там заработать.
На следующее утро Макарио уехал.
Ему пришлось изведать томительное путешествие по неприветливому океану, нескончаемые приступы морской болезни в душной каюте, суровые ветры заморских колоний, деспотическую грубость богатых фазендейро, унизительную тяжесть тюков с образцами товаров, тоску разлуки, поездки на плантации и унылые путешествия долгими днями и беспросветными ночами по лениво текущим рекам, от которых тянуло запахом смерти.
Он возвратился.
В тот же день он увидел Луизу: еще более свежая, белокурая, невозмутимая, она, облокотившись на подоконник, поигрывала своим китайским веером. На другое утро он, обуреваемый нетерпением, явился к доне Виласа просить руки ее дочери. Он заработал много денег, и дона Виласа встретила его дружескими объятиями и радостными восклицаниями. Было решено, что свадьба состоится через год.
— Но почему? — спросил я у Макарио.
Он объяснил мне, что деньги, заработанные им на островах Зеленого Мыса, не могли обеспечить их будущей семейной жизни: их следовало вложить в дело. Используя прочные деловые связи, приобретенные им за время работы на Зеленом Мысе, он должен был потрудиться, не жалея сил, хотя бы еще год и уж тогда мог без боязни обзаводиться семьей.
Воодушевляемый любовью, Макарио работал как вол. Поднимался с рассветом, перекусывал наспех, не позволял себе тратить времени на разговоры. К вечеру он шел навестить Луизу и снова возвращался к тяжкому труду, словно скупой к сундуку с золотом. Он возмужал, окреп, посуровел и огрубел: работая и головой и мускулами, он жил в каком-то урагане цифр. Иногда в его лавку залетной птичкой впархивала Луиза; каждый ее мимолетный визит наполнял его радостью, придавал ему сил, вознаграждал за целый месяц изнурительной работы.
В это время его приятель, носивший соломенную шляпу, обратился к нему с просьбой быть его поручителем на большую сумму, которую он собирался взять в кредит для того, чтобы открыть лавку скобяных товаров. Макарио, имевший уже солидную репутацию в торговых кругах, с готовностью согласился. Ведь приятель тогда просто спас его этой работой на островах Зеленого Мыса. До свадьбы Макарио с Луизой оставалось всего два месяца. При мысли об этом лицо Макарио снова разгоралось лихорадочным румянцем нетерпеливого ожидания. Он уже поговаривал об оглашении. Но его приятель, носивший соломенную шляпу, неожиданно исчез вместе с женой какого-то прапорщика. Никакой лавки у него не оказалось; разобраться во всей этой запутанной и прискорбной истории было невозможно. Ясно было только одно: Макарио за него поручился и должен возвратить взятые в кредит деньги. Когда Макарио узнал об этом, он побледнел и сказал:
— Я продам свою лавку и заплачу.
Он так и сделал и очутился вновь в столь же бедственном положении, как и тогда, когда его злополучный приятель предложил ему поехать на острова Зеленого Мыса. Однако событие получило широкую огласку, и поскольку честь Макарио была полностью восстановлена, торговый дом Перес и Ко, который посылал его на острова Зеленого Мыса, вновь предложил ему поехать туда, чтобы поправить дела.
— Еще раз отправиться на острова Зеленого Мыса?
