Около девяти утра наконец рассвело. Тогда Элиас передал сидевшему рядом Бернту свои серебряные часы на медной цепочке, которая порвалась, когда он вытаскивал их из-под застегнутой одежды.
Он сидел еще некоторое время, но когда стало светлее, Бернт увидел, что лицо отца превратилось в бледную маску мертвеца. Волосы в некоторых местах разделились на проборы, как часто бывает перед смертью, кожа на руках потрескалась от напряжения. Бернт понял, что отец близок к смерти. Несмотря на килевую качку, он попытался дотянуться до отца и поддержать его. Но когда Элиас это заметил, он жестом остановил его.
— Оставайся на месте, Бернт, и держись крепче! Я иду к матери! Во имя всего святого!
И с этими словами опрокинулся в море.
Когда море получило свою жертву, оно на время успокоилось, как известно всякому, кому доводилось плыть, сидя верхом на корпусе корабля. Бернту стало легче держаться за киль, и с занимающимся светом дня в нем зародилась новая надежда. Шторм постепенно стихал, тучи разошлись, и при ярком свете ему показалось, что он узнает местность, — он понял, что его относит к родному дому, к Квалхолмену.
Он снова стал звать на помощь, хотя больше надеялся на течение, несущее его, как ему было известно, к берегу, огибая выступающую часть острова, который усмирил бушующее море.
Его относило все ближе и ближе к берегу и наконец прибило к одной из шхер. Плывущая рядом с лодкой мачта билась о подводные камни, поднимаясь и опускаясь вместе с прибоем. Его мышцы и суставы одеревенели от долгого сидения, вцепившиеся в киль пальцы не разжимались, но ему все же удалось сползти с судна в шхеру. Затем он подтянул мачту и зачалил фембёринг.
Маленькой лопарке, которая оставалась дома одна, на протяжении двух часов казалось, что она слышит крики о помощи, и в конце концов она поднялась на холм, чтобы посмотреть на море. Оттуда она увидела Бернта в шхере и перевернутую фембёринг, бьющуюся о камни. Она тотчас бросилась в лодочный сарай, вытащила старую гребную шлюпку и вдоль берега поплыла к шхере, огибая остров.
Бернт проболел всю зиму и в тот год не ловил рыбу. Лопарка ухаживала за ним. Люди говорили, что с той поры он временами выглядит странно. Он больше никогда не выходил в море; он стал его бояться.
Он женился на лопарке и переехал в Малинген, где построил себе дом и начал новую жизнь. Он и сейчас там живет, и дела у него идут хорошо.
А. М. БАРРИДЖ. ДЕТСКИЕ ИГРЫ
Все, кто знал Стивена Эвертона, дружно считали, что воспитание ребенка можно доверить кому угодно, только не ему. Тем не менее Монике повезло, что она попала в его руки; в противном случае она, вероятно, умерла бы с голода или оказалась в приюте для беспризорных детей.
У ее настоящего отца, поэта Себастьяна Трелфалла, было множество случайных приятелей. Его знала каждая собака в городе, и до тех пор, пока с ним не случился смертельный приступ белой горячки, он умудрялся создавать себе образ одного из самых интересных завсегдатаев „Кафе Ройял“. Но люди обычно не торопятся брать на воспитание детей своих случайных знакомых, особенно если есть риск, что ребенок унаследовал изрядную долю родительских пороков.
О матери Моники не было известно практически ничего. Никто не мог сказать, жива она или мертва. Вероятно, она давным-давно оставила Трелфалла ради другого мужчины, который смог обеспечить ее регулярной едой.
Эвертон знал Трелфалла не лучше, чем сотни других, и не знал о существовании его дочери до тех пор, пока смерть ее отца не стала главной темой разговоров в литературных и артистических кругах. Люди лениво обсуждали, что станет с ребенком, и пока они это обсуждали, Эвертон просто забрал ее себе.
Открыв справочник „Кто есть кто“, вы можете узнать дату рождения Эвертона, названия его альма-матер (Уинчестер-колледж и Модлин-колледж, Оксфорд), названия его книг и о его пристрастии к катанию на коньках и альпинизму; но это лишь поверхностные сведения о человеке.
В то время ему было под пятьдесят, а выглядел он на десять лет старше. Его внешность ничем особенным не выделялась: высокий, худощавый с нежным цветом лица, овальной формой головы, римским носом, голубыми глазами, которые спокойно смотрели из-за очков с толстыми линзами, и тонкими прямыми губами, плотно прилегающими к чуть выступающим зубам. В глаза бросался высокий открытый лоб, который переходил в обширную лысину. Остатки черных с проседью волос всегда были коротко подстрижены. Он казался одновременно сухим и вспыльчивым, чопорным и проницательным; этакий Шерлок Холмс с характером старой девы.
Он был известен как автор книг о переломных моментах истории. Тяжеловесные книги с длинными названиями, написанные ученым для ученых. Они принесли ему славу и немало денег. Денег, без которых он мог обойтись, так как получил в наследство скромное, но вполне приличное состояние. По существу он был хладнокровным человеком, холостяком с устоявшимися и умеренными привычками, педантом, любящим тишину и простые удобства.
Скорее всего никто так и не узнает, почему Эвертон решил взять на воспитание дочь человека, которого едва знал и которого не любил, не уважал. Он не любил детей и относился к людям скорее сардонического склада, нежели сентиментального. Осмелюсь предположить, что, как у всякого бездетного человека, у него были свои теории воспитания детей, и он хотел проверить их на практике. С уверенностью можно сказать только одно — детство Моники, которое и раньше было весьма необычным, теперь перешло от трагедии к гротеску.
Эвертон забрал Монику из многоквартирного дома в Блумсбери, хозяйка которого уже и не чаяла избавиться от ребенка. В свои восемь лет Моника успела набраться жизненного опыта. Она жила среди пьянства, нищеты и грязи; не знала ни одной игры и никогда не имела друзей; видела лишь темные стороны жизни и научилась у отца лишь мелким уловкам и хитростям. Она была угрюмая, замкнутая, некрасивая и бледная, эта никогда не знавшая детства девочка. Когда она говорила, а она старалась делать это как можно реже, ее голос звучал резко и грубо. Несчастное маленькое существо, которое жизнь лишила радости и красоты.
Она пошла с Эвертоном без вопросов и возражений. Словно забытый в камере хранения багаж, которому все равно, кто его владелец. Раньше она принадлежала своему отцу. Теперь, когда он нашел себе место получше, она была готова стать собственностью любого, кто пожелает предъявить на нее права. Эвертон принял ее со сдержанной добротой, в которой не было ни любви, ни жалости; она, в свою очередь, не испытывала к нему ни любви, ни благодарности и делала все, что от нее требовалось, словно наемная прислуга.
Эвертону не нравились современные дети, и он винил в этом современную школу. Может быть, поэтому он не отправил Монику учиться; а может быть, хотел посмотреть, как она справится с домашним образованием. Моника уже умела читать и писать и получила право пользоваться его огромной библиотекой, в которой можно было найти практически любые книги — от тяжеловесных томов на непонятные темы до современных бульварных романов, которыми увлекалась мисс Гриббин. Эвертон ничего не запрещал, не давал никаких советов, он просто наблюдал, как дерево растет само по себе без подрезания веток и заботы садовника.
Мисс Гриббин служила у Эвертона секретарем. Она принадлежала к тому типу плоскогрудых пожилых бесполых женщин с продолговатыми лицами, которые могут спокойно делить дом с холостяком, не опасаясь злых языков сплетников. К ее обязанностям теперь добавилось обучение Моники основам первоначальных знаний. Так, Моника узнала, что человек по имени Вильгельм Завоеватель высадился в Англии в 1066 году; но для того, чтобы узнать, каким человеком был этот Вильгельм, ей нужно было пойти в библиотеку и прочитать все противоречивые сведения о нем, собранные у разных историков. Мисс Гриббин сообщала ей только неопровержимые факты; остальное ей приходилось узнавать самой. В библиотеке ее окружали царство реальности и королевство фантазий, которые всегда ждали ее, зазывно приоткрыв дверь.
Моника любила читать. Чтение было практически единственным ее развлечением: поскольку Эвертон не знал других детей ее возраста, он относился к ней как к взрослому члену семьи. Она читала все — от переводов „Илиады“ до сказок Андерсена, от Библии до слезливых дамских романов.
Несмотря на то, что Эвертон внимательно за ней наблюдал и засыпал ее невинными на первый взгляд вопросами, ему ни разу не удалось заглянуть ей в душу. Она никогда не рассказывала, какие мысли теснятся в ее голове, что она думает о странном мире, который окружает дом в Хэмпстеде, — мире богов, фей и демонов, мире, где сильные молчаливые мужчины занимаются любовью с сентиментальными молодыми женщинами. С обычными детьми ее объединяла лишь одна общая черта — скрытность; кроме того, Эвертон заметил, что она никогда не играет.
