К нему-то Рабинович и направлялся в это прекрасное утро.
Просторная комната, в которую попал Рабинович, была полна людей и очень напоминала бы приемную врача, если бы в ней не было так шумно. Все говорили одновременно, волновались, жестикулировали.
Запаса еврейских слов, приобретенного Рабиновичем за зиму в семье Шапиро, было достаточно для того, чтобы понять, что речь идет все о том же убитом Володьке...
– Несчастье, навет, погром!
Эти слова чаще всего повторялись в разговоре.
Рабинович понял их волнение. Еще только накануне он прочел несколько статей в черносотенных газетах, почти открыто призывавших к расправе с евреями, к мести за пролитую ими невинную кровь несчастного Володи... Об этом шла речь в приемной раввина. Рабинович удивлялся тому, что все эти люди говорят так быстро - "тысяча слов в минуту" - и все же понимают друг друга...
"Люди-мухи, - подумал он. - Жужжат, как мухи, слабы, как мухи, и, словно мух, их можно, кажется, разогнать одним зычным окриком, одним движением руки..."
Вдруг все смолкли и, как один, встали, глядя с исключительным уважением на человека, появившегося в дверях.
То был человек невысокого роста, средних лет, с моложавым лицом и очень большими черными глазами. Одетый по-светски, если не считать длиннополого сюртука, он производил очень внушительное впечатление.
Это был раввин.
Рабинович пришел к раввину с заранее выработанным планом действий. Он решил было рассказать историю "своего близкого товарища" - христианина, влюбившегося в еврейскую девушку. Девушка не может и не хочет креститься, и влюбленному "товарищу" остается только один путь: перейти в иудейство. И вот он, Рабинович, как поверенный этого самого "товарища", пришел узнать кое-какие подробности, познакомиться поближе с догматами иудейской веры, так как "товарищ" плоховато осведомлен обо всем этом и вообще не принадлежит к числу горячо верующих...
Так приготовился действовать Рабинович. Но, переступив порог кабинета и оставшись с глазу на глаз с раввином, он почувствовал, что имеет дело с человеком, которому можно доверять, с которым вся эта сомнительная дипломатия бессмысленна. И Рабинович рассказал напрямик всю правду о себе, не упомянув только о том, что живет под еврейской фамилией. Раввин спокойно слушал, дал Рабиновичу высказаться и, когда тот кончил, сказал со вздохом:
– Я не стану спрашивать у вас, кто вы и кто эта девушка. Поскольку вы сами этого не говорите, постольку это, очевидно, тайна... Должен вам сказать, что я, к глубокому сожалению, ничем не могу помочь вам и совета для вас у меня нет. Я очень сочувствую вам, молодой человек! Мне вас глубоко жаль!
Рабинович насторожился: "Жаль?"
– Мне очень жаль вас! - повторил раввин. - В этом государстве мытарствуют шесть миллионов евреев. Вся страна ломает себе голову над вопросом: как от них избавиться? А вы хотите стать одним из этих несчастных, загнанных и презираемыx... Вы хотите положить начало седьмому миллиону мучеников?
Рабинович был ошеломлен: и самые слова, и спокойный тон, и великолепный русский язык, на котором было сказано все это, произвели на него совершенно неожиданное впечатление...
Раввин как бы угадал мысли своего собеседника.
– Вы удивлены, что я, раввин, говорю вам такие вещи? Но я думаю, что это долг каждого духовного лица. Мы обязаны предупреждать всех, кто приходит к нам с намерением подобного рода...
– Но ведь я говорил вам о том, что побудило меня обратиться к вам! сказал Рабинович, покраснев. - Я... люблю и любим! Другого пути для меня нет...
– Основание слишком слабое для такого шага! Мы, например, относимся одинаково к ренегату, перешедшему в другую веру ради диплома, "правожительства" или женщины... Разумеется, последний стимул кажется нам более уважительным, психологический момент здесь глубже, но... компромисс остается компромиссом...
После короткой паузы раввин продолжал:
– Я не говорю о вере как о таковой. Вера по нынешним временам вообще слабовата... И у ваших, и у наших! Я говорю о народе: можете ли вы, положа руку на сердце, сказать себе самому, что вы не делаете никакой разницы между русским и евреем?
– Для меня это все равно! - горячо перебил Рабинович. - Девушку, о которой я вам говорил, я люблю настолько сильно, что для меня не может существовать такого препятствия! Ничего другого я и знать не хочу!..
– Охотно верю и сочувствую! Любовь, конечно, чувство, не знающее преград и расовых различий. Но я вам, молодой человек, должен все же сказать, что, согласно нашей поговорке, "нельзя любить жену, если не любишь всей ее семьи"... А у нас, знаете, "семья" не из тех, что пользуется любовью, и особенно в последнее время! Вот взгляните, до чего мы дожили! - с горькой усмешкой сказал раввин и протянул Рабиновичу погромный листок, в котором на видном месте красовалась статья под энергичным заголовком:
"Кровь за кровь!.."
Рабинович взглянул на листок и заметил:
– Это я читал еще вчера... Не подлежит никакому сомнению, что статья эта принадлежит перу человека, утратившего все остатки совести и порядочности! И я не верю, чтобы нашелся хоть один приличный христианин, которого не стошнило бы от подобных писаний, который не понял бы, что все это отвратительная ложь...
– И все же можно найти не одну тысячу русских, которые верят в эту галиматью. Скажите: вы, как честный человек, можете ли утверждать, что у вас у самого ни разу не мелькнула такая мысль: а может быть, это и правда?..
Глядевшие на Рабиновича глаза говорили, что ему незачем скрывать. И Рабинович не скрыл своих сомнений, прибавив, что в данном случае он как раз нисколько не сомневался, так как никто, может быть, не знает об убийстве Володи так хорошо, как именно он, знавший мальчика и условия, в которых он жил... Больше того: он убежден и даже имеет прямые доказательства тому, что убийство это - дело рук отчима Володи, единственного человека, в интересах которого было убрать ненавистного ему мальчика...
– Вы знали мальчика? - спросил раввин с изменившимся лицом. - И отчима и мать? У вас имеются доказательства? Но какое отношение вы могли иметь ко всей этой компании?
– О, я их всех знаю хорошо! - уклончиво отвечал Рабинович, боясь проговориться, чтобы не впутать в это дело своих квартирохозяев и тем самым не выдать, что он живет там под чужим именем. Желая замять вопрос, Рабинович перевел разговор на другую тему: - Скажите, уважаемый раввин, откуда, собственно, берется эта нелепая легенда о христианской крови? И почему эту гнусность приписывают именно евреям, а не какой-дибо другой народности?
Раввин разглядывал своего гостя и думал: "Что за странный человек! Влюблен в еврейскую девушку, готов ради нее принять иудейство; говорит, что убежден в нелепости "легенды", и все же задает такие вопросы? И к тому еще лично знаком с семейкой убитого Володи Чигиринского..."
В голове раввина мелькнула мысль: "Уж не провокатор ли?" Но нет! Слишком честное лицо, слишком правдивые глаза.
– Видите, молодой человек, как не нужно спешить с серьезным решением? сказал раввин. - Вашим последним вопросом вы лишний раз доказали, что ваша готовность к серьезному шагу весьма проблематична. Что "семьи" своей возлюбленной вы не знаете! И от твердого убеждения в том, что легенда о крови нелепа, вы еще, в сущности, очень далеки! Да это и понятно! Вы нас попросту не знаете! Или знаете так же, как китайцев... Вы слыхали об евреях, вам наговорили, что вот, мол, они такие-то и такие-то, что у них имеются тайные секты; а у сект - тайные обычаи... Проштудировать вопрос от начала до конца, добраться до первоисточников - на это у нас охотников мало; а между тем только таким путем и можно убедиться, что все эти бредни до такой степени чужды еврейскому народу, что тут и опровергать смешно!.. Если бы вы захотели поинтересоваться этим вопросом, я мог бы вам предложить кое-какую литературу.
Раввин отобрал увесистую пачку книг по вопросу о "ритуальных убийствах" и кровавых наветах и передал ее Рабиновичу. В это время в дверях показалась женская фигура, очевидно жена раввина, и что-то сказала. Рабинович понял, что слишком задержал раввина своей беседой, и начал прощаться. К основному вопросу беседы он уже не возвращался. Понял, что это не так просто, как казалось. Понял, что Лапидусу, очевидно, было гораздо легче уйти от еврейства, чем ему войти: слишком горд этот народ, слишком самоуверен, несмотря на то что все его презирают... К тому же Рабиновичу стало ясно, что он действительно поторопился... Оставалось только уйти...
Но раввин несколько задержал своего гостя...
– Однако, - сказал он, - вернемся к прерванному разговору. Насколько я мог понять, вы близко знаете семью убитого Чигиринского и убеждены в том, что убийца - отчим? Мы все так думаем, даже убеждены в этом. Но что делать, когда столько людей жаждут еврейского погрома!.. Вы видите, какая бешеная агитация ведется: "ритуал, ритуал!" И как раз, на наше несчастье, это должно было случиться перед пасхой!.. О, если бы вы согласились выступить! Вы давно знаете этих людей?
