Дверь буфетной захлопнулась. Несколько минут мужчины курили в молчании, затем Уильям сказал:
— Как вы считаете, у него есть шансы выиграть Честерфилдский кубок?
— Он выиграет шутя, если пойдет сразу. Только на месте Старика я бы посадил на него парня покрепче. Его же могут загандикапировать на семь фунтов, а тогда на него можно посадить и Джони Скотта.
Разгорелся жаркий спор по вопросу о том, в какой мере можно рассчитывать на то, что норовистая под одним жокеем лошадь станет спокойной под другим; приводились интересные примеры из того далекого прошлого, когда мистер Леопольд служил еще камердинером у Старика, и оба они были холосты, и в их жизни не было ничего, кроме скачек и бокса. Однако, закончив свой рассказ о том, как однажды он встретился в раздевалке с Бирмингемским Цыпленком и, не зная, с кем имеет дело, предложил выйти с ним на ринг, мистер Леопольд признался, что он не уверен в том, как ему следует сейчас поступить: он может поставить пятьдесят фунтов против десяти шиллингов в дубле. Ставить все на одну лошадь или подстраховаться, поставив часть денег на другую? Уильям даже затрясся от восторга. Ну и отчаянная же голова! Кто бы мог подумать, что эта маленькая, чуть больше кокосового ореха, голова начинена такими мозгами! Пятьдесят фунтов к десяти шиллингам — поставить все на одну лошадь или подстраховаться? Кто может ответить на этот вопрос лучше, чем сам мистер Леопольд? Только, конечно, жалко разбивать такую круглую сумму. Какое значение могут иметь десять шиллингов? Мистер Леопольд не такой человек, чтобы не выдержать удара, если даже эти деньги ухнут. Уильям был очень горд, что у него спросили совета. Никто до сих пор не слыхал о том, чтобы мистер Леопольд посвящал кого-нибудь в свои планы.
На следующий день они вместе отправились в Шорхем. В «Красном льве» было полно народу. Порой голос трактирщика или кого-нибудь из посетителей перекрывал шум:
— Две кружки бартоновского, кружку горького, три порции виски со льдом!
Железнодорожные служащие, матросы, рыбаки, приказчики, торговцы овощами — все собрались здесь. Каждый из них что-то выиграл на скачках, и все пришли за своими выигрышами.
Старина Уоткинс, пожилой мужчина с седыми бакенбардами и округлым брюшком, тоже заглянул в бар, чтобы промочить горло. В контору к себе он вернулся вместе с мистером Леопольдом и Уильямом. Контора представляла собой просто маленький закуток, отгороженный от какого-то флигеля; в нее попадали прямо с улицы.
— Вот и говорите о фаворитах! — сказал Уоткинс. — Мне куда легче выплачивать за трех первых фаворитов, чем за одного этого: тридцать — двадцать к одному стартовая ставка, и весь город на него ставит, это кого хочешь разорить может!.. А вы, друзья, зачем пожаловали? — спросил он, обернувшись к станционным носильщикам.
— Да вот, мы тут с приятелем вроде малость выиграли на этой самой лошадке.
— Сколько?
— По шиллингу ставили — двадцать пять к одному.
— Проверь-ка, Джой. Все нормально?
— Да, сэр, все правильно, сэр, — сказал клерк.
Старик Уоткинс запустил руку в карман штанов и вытащил пригоршню золота и серебра.
— Ну давайте, давайте, друзья, теперь уж вам никак нельзя не поставить на него в скачках на Честерфилдский кубок — вам теперь это по карману. Так сколько вы ставили, говорите, — по шиллингу каждый?
— По шиллингу ставили, — сказал младший носильщик. — Эта лошадка лучше всех показала себя на пробных… Так какая ставка, мистер Уоткинс?
— Десять к одному.
— Идет, вот вам мой шиллинг.
Остальные носильщики тоже дали по шиллингу. Уоткинс опустил их деньги обратно в карман и велел Джою записать ставки.
— Ну, теперь займемся с вами, мистер Лэтч.
Уильям начал перечислять ставки, которые он делал. Он поставил десять шиллингов на одну лошадь в одном заезде и проиграл; поставил полкроны на другую и проиграл; таким образом, три шиллинга и шесть пенсов следует скостить с той суммы, которую он выиграл, поставив на Серебряное Копыто. Значит, ему причитается больше пяти фунтов. Щеки Уильяма зарделись от удовольствия, когда он опустил четыре соверена и пригоршню серебра в жилетный карман с таким видом, словно завоевал весь мир. Не поставит ли он соверен из этого выигрыша на Серебряное Копыто на предстоящих скачках в Честерфилде? Хватит и полсоверена!.. Рискнуть совереном — на это у него не хватало духу.
— Итак, мистер Лэтч, — сказал Уоткинс, — если вы желаете сделать ставку, решайтесь. Я веду дела не только с вами, у меня клиентов много.
Уильям все еще колебался, затем сказал, что поставит полсоверена из десяти к одному на Серебряное Копыто.
— Полсоверена из десяти к одному? — переспросил старик Уоткинс.
— Да, — пробормотал Уильям, и Джой записал ставку.
Дело мистера Леопольда требовало большего внимания. Толстый букмекер и маленький, тощий, как пугало, дворецкий отошли в сторону и переговаривались, явно не замечая нетерпения, проявляемого кучкой менее важных клиентов. Временами раздавался резкий хрипловатый голос Джоя, — он повторял поступавшие к нему предложения; полкроны, десять к одному или пять шиллингов, десять к одному — и спрашивал хозяина, принимать ли ставку. Тогда Уоткинс отворачивался от мистера Леопольда, кивал, соглашаясь, или отрицательно тряс головой, а иногда показывал на пальцах, какие шансы он дает. Ни с кем другим не повел бы старик Уоткинс столь продолжительной беседы, никому не оказал бы такого уважения, как мистеру Леопольду. А тот ухитрялся окружать все свои действия ореолом такой таинственности, что эта беседа привлекала к себе огромный интерес. Наконец, покончив, по-видимому, с наиболее важными вопросами, они оба снова обернулись к Уильяму, и тот услышал, что Уоткинс уговаривает мистера Леопольда не ставить все пятьдесят фунтов только на одну лошадь.
— Я принимаю вашу исходную — двенадцать к одному… Значит, двадцать четыре фунта к двум. Можно записать?
Мистер Леопольд кивнул и, загадочно улыбаясь, заявил, что ему пора домой. Это произвело очень сильное впечатление на Уильяма, и он в душе похвалил себя за то, что у него хватило храбрости поставить полсоверена десять к одному. Мистер Леопольд знает, что делает. Утром он беседовал со Стариком; если бы у него не было уверенности, он поставил бы часть денег на другую лошадь. Вторичная победа Серебряного Копыта едва не разорила старика Уоткинса. Он заявил, что это самый тяжелый из всех ударов, какие выпадали на его долю, но, поскольку он ни у кого не просил отсрочки и продолжал целыми пригоршнями вытаскивать и серебро, и золото, и бумажные деньги из своих объемистых карманов, его жалобы только раззадоривали удачливых игроков, и с ликованием в душе они возвратились в трактир, чтобы выпить за здоровье лошади.
На следующий день одна из двухлеток Старика тоже вышла победительницей на скачке, а еще через день Серебряное Копыто выиграл Честерфилдский кубок. И золото потекло в маленький, обветшалый городишко, притулившийся у высокой каменистой отмели за длинным плесом илистой речки. Доброе золото весело позвякивало в карманах, оно заставляло трепетней биться сердца, убыстряло шаги, рождало улыбку на губах, звенело радостным смехом. Доброе золото выпало ласковым живительным дождем, облегчив тяжелую участь рабочего люда. Согбенные тяжким трудом спины распрямились, и в душах ожили мечты. Доброе золото действовало, как наркотик; оно изгоняло из сердца печальные думы о трудной, полной лишений жизни, оно окрашивало все в более светлые, радужные тона, и люди смеялись над своими вчерашними страхами и не понимали, почему жизнь могла казаться им такой жестокой и беспросветной. Доброе золото радовало, как пение птички на ветке, как аромат цветка; звон его был сладок, яркий цвет ласкал глаз.
Копыта лошадей принесли столько денег и столько волнений, что никакая торговля, никакое ремесло не могли с ними состязаться. Копыта лошадей поднимали в воздухе пыль, и она золотым дождем проливалась на Шорхем. Все было озарено блеском золота. Нарядное красное платье на жене подрядчика, перья на шляпках девиц, — как они щеголяли ими перед своими кавалерами! — брюки самых кричащих тонов на мужчинах, сигары у них во рту — все это было золото Гудвуда. Оно сверкало в ушах молодых девушек и на их пальцах.
Прошел слух, что жители Шорхема выиграли на скачках две тысячи фунтов; прошел слух, что мистер Леопольд выиграл двести фунтов; прошел слух, что Уильям Лэтч выиграл пятьдесят; прошел слух, что кучер Уолл выиграл двадцать пять; прошел слух, что Старик выиграл сорок тысяч фунтов. На десять миль и округе только и разговоров было, что о богатстве Барфилдов, и, подобно тому, как мотыльки слетаются на свет свечи, так со всех концов графства в усадьбу начали съезжаться визитеры, даже из самых отдаленных уголков, даже ведущие самый замкнутый образ жизни; все оставляли свои визитные карточки, иные же разгуливали со сквайром по газону и, затаив дыхание, слушали каждое его слово. Желтый усадебный дом, построенный в стиле итальянских палаццо, был окружен золотым ореолом преуспеяния. Что ни час, под кронами вязов появлялся какой-нибудь экипаж и, обогнув купу каменных дубов, подкатывал к дому. Говорили, что в усадьбе намечаются большие переустройства, что предполагают разбить итальянский сад, творили о балюстрадах и террасах, о больших и пышных приемах, о том, что конюшни уже начали переоборудован, и закупили новых скаковых лошадей. Лошади прибывали ежедневно — изящные создания в матерчатых капорах, сквозь прорези которых поблескивали темные глаза, — и восторженные зеваки сопровождали их от вокзала до усадьбы, обмениваясь впечатлениями. Теперь здесь жили на широкую ногу — танцы, песни, вино и в верхних покоях дома, и внизу, в помещении для прислуги, — и все эти увеселения завершились большим балом для слуг в шорхемском Городском саду.
