— Люблю, люблю! Крепко люблю тебя, Эстер.
Она молчала, и они медленно пошли дальше. Листья падуба отбрасывали черную тень на усыпанную гравием дорожку. Таинственный сумрак сада, казалось, был полон неясных намеков… Но вот сквозь листву проглянула украшенная резьбой железная крыша бального зала.
За время их короткого отсутствия в зале уже многое изменилось. Вокруг стойки собралась толпа мужчин — всем хотелось выпить, и все громко толковали о скачках. Кое-кто отправился ужинать, а оставшиеся забавлялись кто как мог. Высокая тощая женщина в белом муслиновом платье с янтарным ожерельем на шее танцевала лансье с Демоном, и все так и покатывались со смеху, глядя, как она кружит бедняжку, держа его в своих могучих объятиях и едва не поднимая на воздух. Уильяму хотелось потанцевать, но Эстер проголодалась, и они пошли в соседний павильон, где наиболее сильным и предприимчивым удавалось раздобыть себе холодного мяса, цыплят и пива. Когда они пробивались сквозь толпу, Эстер заметила в другом конце зала трех молодых джентльменов.
— Ну вот, скажи, как, по-твоему, если кто-нибудь из этих молодых господ пригласит меня танцевать, что я должна сделать? Прямо так в лицо и брякнуть: «Не пойду»?
Уильям раздумывал с минуту, потом сказал:
— Если тебя пригласят, так уж лучше пойди, потанцуй. А то Сара скажет, что это я тебя подучил отказываться.
— Давайте сюда еще бутылку! — кричал Рыжий. — Что вы скажете, мистер Томас, — правильно?
Мистер Томас улыбнулся, кашлянул и сказал, что мистер Артур хочет, видимо, чтобы он попал в участок. Тем не менее он согласился принять участие в выпивке. На столе появились еще две бутылки, и, разгоряченные вином, все принялись обсуждать, с каким весом будут записаны лошади на предстоящих осенних скачках. Уильям был страшно горд, что его приняли в такую компанию, и с сигарой в зубах, от которой ему было тошно, и с бокалом шампанского в руке прислушивался к разговору… Внезапно звуки корнета, возвещавшего популярный вальс, прервали разговор, и все — трезвые и пьяные — поспешили в бальный зал.
Ни Эстер, ни Уильям не умели вальсировать, и все же они кружились по залу, получая от этого безмерное удовольствие. В польке и в мазурке они уже могли отличиться лучше. А потом танцевали кадриль и лансье, в которых приняли участие и господа, — и веселье стало всеобщим; даже на обычно угрюмом лице Сары заиграла приветливая улыбка, когда все дамы, взявшись за руки, закружились вокруг стоявших в центре зала мужчин. Потом цепочка начала завиваться туда и сюда, словно в лабиринте, и дамы то теряли, то внезапно находили своих партнеров. Но гвоздем бала был «контраданс сэр Роджер де Коверли». Обычно столь трезвая и рассудительная головка Эстер совсем закружилась в этом бешеном беге по залу — туда и сюда и снова обратно на свое место, да еще так, чтобы опередить остальных! Она не успевала опомниться, как снова наступала ее очередь, а вид ее дорогого Уильяма был так сладок ее душе, и какое-то странное волнение охватывало ее, когда она бежала навстречу молодому мистеру Престону, делала реверанс и бежала обратно, и так снова, и снова!..
Внезапно кто-то крикнул:
— Смотрите, заря занялась! — И в светлом дверном проеме Эстер увидела маленькую покачивающуюся фигуру одного из жокеев, мертвецки пьяного. И в это мгновение ей вдруг показалось, что все эти танцы, возлияния и поцелуи в темных беседках — все это очень дурно и не следовало ей поддаваться уговорам и идти на этот бал. Да как не пойдешь, когда мисс Мэри послала за ней и пообещала дать одно из своих нарядных платьев! Как можно отказать мисс Мэри? Тут из сада донеслись громкие голоса, и тощая женщина в белом муслиновом платье принялась обвинять в чем-то молодого мистера Престона, а тот очень решительно все отрицал. Эстер услышала голос Уильяма: он уговаривал кого-то не горячиться, утверждал, что произошла ошибка и что он и его приятели не желают, чтобы этот бал был испорчен, и вообще не допустят здесь никаких скандалов.
Сердце Эстер, наблюдавшей эту сцену, преисполнилось любовью к ее дорогому Уильяму. Какой он славный малый! Какие у него красивые широкие плечи и как здорово он осадил этого маленького сутулого человечка! Положив ссоре конец, Уильям подал Эстер жакетку, взял ее под руку, и они направились домой через весь маленький городок. Маргарет следовала за ними в сопровождении станционного носильщика, а Сара — со своим преданным поклонником, рыжебородым мужчиной, которого она подцепила на балу. Позади всех плелась Гровер, чрезвычайно озабоченная судьбой своего зеленого шелкового платья, подол которого, оберегая его от пыли, она задирала, пожалуй, слишком высоко.
Когда они вышли к станции, небо на горизонте уже порозовело, и голые холмы, протянувшиеся по горизонту от Ленсинга до Брайтона, казались еще более мертвыми в призрачном свете зари. Маленькие пташки чистили свои крылышки и, повинуясь требованиям зарождавшегося дня, летели к посевам.
Ночь была жаркой, душной, и даже в этот предрассветный час воздух не посвежел. Эстер внимательным взглядом озирала холмы. Ей припомнилось, как увидела она их впервые. Какое-то неясное воспоминание (быть может, вид этих холмов на утренней заре напомнил ей, как она увидела их тогда, на закате?) или стремление продлить этот сладкий миг, эти мгновения счастья, заставило ее приостановиться и шепнуть Уильяму:
— Погляди, как красивы эти поля и холмы!
Но знакомый с рождения пейзаж не пробудил никакого отклика в душе Уильяма. Эстер интересовала его сейчас куда больше, и в то время как она мечтательно глядела на холмы, он любовался нежной линией ее шеи в незастегнутом вороте жакетки. Никогда еще не казалась она ему такой хорошенькой, как в это утро, на пыльной дороге, в белом измятом платье и простой черной жакетке, из-под которой выглядывали концы голубого кушака.
А потом целыми днями только и разговору было, что об этом бале: как танцевал тот, и как безвкусно была одета та, и кто к кому теперь посватается. Бал был развлечением для всех; Эстер он принес счастье. Счастьем светилось ее лицо, счастье звенело в ее голосе, и ядовитые намеки Сары на ее неспособность научиться читать не трогали ее больше, она оставалась к ним равнодушна. Казалось, любовь к Уильяму научила ее всепрощению, и сердце ее было переполнено любовью ко всему. Днем — случайные встречи украдкой, торопливо, на бегу брошенные слова… А вечером, когда с работой покончено, неспешные прогулки между надворными строениями. Они слушали грачей, смотрели, как гаснет закат, и в девять часов вечера, когда на землю медленно спускалась летняя ночь, Эстер уже шагала рядом с Уильямом, посланным отнести письма на почту.
Пшеницу сжали и собрали в снопы, и повсюду, куда бы Эстер с Уильямом ни заглянули — и на гумне, и в мастерской плотника, и в крошечной рощице, — они говорили о своей любви и о женитьбе. Они лежали на теплом лугу, слушали позвякивание овечьих колокольчиков и смотрели, как меркнет золото заката на небосклоне.
Однажды вечером Уильям отложил в сторону трубку, обнял Эстер и нежно прошептал ей что-то, назвав ее своей женушкой. Эти слова сладкой музыкой прозвучали в ее ушах; он продолжал нашептывать ей еще, но она почти не слышала его, охваченная странной истомой… Верно, от пива, подумалось ей. Зря она выпила эту последнюю кружку. Противиться Уильяму у нее не хватило сил…
В небе уже зажглись звезды, когда он шагал следом за ней, взбираясь на холм. Он молил ее выслушать его, по она опрометью бежала по длинной пыльной дороге и, войдя в дом, бросилась вверх по лестнице прямо к себе в комнату. Маргарет уже лежала в постели и, на секунду пробудясь, спросила ее сонным голосом, где она была так поздно. Эстер ничего не ответила, и Маргарет тут же уснула снова. Эстер стала припоминать все. Они ужинали, Сара запоздала, пришла последняя и села рядом с ней. Уильям сидел напротив, миссис Лэтч — на своем обычном месте, все жокеи — в ряд, за ними — мистер Надувало со своей табакеркой нюхательного табаку, рядом с ним — Маргарет и Гровер. Аппетит у всех был отменный, и мистер Леопольд не один раз спускался в погреб за пивом. У нее немножко кружилась голова, когда Уильям позвал ее прогуляться по холмам. Коровы на лугу укладывались на ночь, и в темнеющем небе стайки грачей с криком разлетались по своим гнездам. Она с Уильямом прошла через калитку и углубилась в безлюдье холмов. Все так отчетливо припоминалось ей сейчас. Дальше вспоминать она не хотела и пролежала всю ночь, уставившись открытыми глазами во мрак, а поутру, когда Маргарет окликнула ее, она была бледна как смерть.
— Что с тобой? У тебя совсем больной вид.
— Я не сомкнула глаз всю ночь. Голова у меня разламывается и тяжелая, как свинцом налита. Я не смогу работать сегодня.
— Для прислуги болеть — последнее дело. Больна ты, здорова — никому до этого нет дела — Маргарет, держа косу в левой руке, отвернулась от зеркала, наклонила голову и, укладывая косу в пучок и закалывая ее шпильками, внимательно поглядела на Эстер. — Да, виду тебя препоганый, — сухо заметила она.
