– Что случилось, тому не поможешь! – прервал тягостное молчание Коба. – Она или ушла домой, или покончит с собой, где ей вздумается.
– Как же мне быть, горемычной?… – горестно запричитала Дареджан. – Вернется Гиргола, сживет меня со света.
– Он – твой кум, пощадит, – утешал ее Коба. – Да и народ не допустит, чтобы он с тобой жестоко расправился.
– Что может сделать народ?… Гиргола – человек сильный, он на царской службе… А родство, кумовство?… Да разве для Гирголы есть что-либо святое?
Коба махнул рукой. Оба молчали, каждый думал о своем. Перед Кобой была старая женщина, вся трепещущая, изнывающая от страха, ни в чем не повинная, незаслуженно обреченная на страдания. Быть может, разорение и гибель ожидают всю ее семью, и от чьей же руки? От руки равного ей человека, которому только его развращенный нрав обеспечил любовь и расположение господина начальника, тогда как он скорее заслуживал смерти.
И Коба в эту минуту страстно желал быть свободным человеком, быть даже родственником Дареджан, чтобы открыто выступить на ее защиту, примерно проучить негодяя Гирголу.
– Дареджан! – заговорил он снова, – вот что я тебе скажу. Укройся на время в доме своего отца. Оставайся там до тех пор, пока не получишь вестей о судьбе Гирголы.
– Да он и там не даст мне покоя, знаю я его! – плакала Дареджан.
– Не бойся, если буду жив… – Коба замолчал.
– На вас вся надежда, родные мои. А не то, завязала бы глаза, да и кинулась в воду.
Странно! При организованном управлении, когда начальники, диамбеги, судьи, приставы и всякие другие чиновники наводняли страну, как муравьи, и делали вид, что чинят правосудие, простая, ни в чем не повинная женщина умоляла человека, совершившего убийство, защитить ее от несправедливости!..
– Спускайся к своим и жди от меня вестей о Гирголе. А я пойду искать Нуну, – сказал Коба.
Они расстались. Женщина поспешила к себе в деревню, а он устремился в горы, куда, как он думал, должна была уйти Нуну, если она надумала бежать.
А Нуну тем временем миновала Аршские высоты и вышла на Гергетскую гору, на склоны которой в дни своей юности она так часто ходила по ягоды.
Утром она пошла к Медвежьей роще, надеясь до наступления темноты спуститься в свою деревню. Она вовремя достигла намеченного места и опустилась на траву около ручья у опушки леса, который так смягчает суровость окрестной природы. Кругом свисали огромные голые скалы и ледники.
Нуну, горько задумавшись, сидела у ручья, вытекавшего прямо из скалы. Вдруг до ее слуха донесся устрашающий рев. Она вскочила и застыла на месте. Огромный медведь, рыча, медленно шел из леса, он остановился, осмотрелся по сторонам, ступил еще несколько шагов вперед, снова остановился и в удивлении уставился на Нуну, которая вся дрожала от ужаса. Медведь поднял голову, понюхал воздух, как бы желая убедиться, что перед ним человек, а не призрак. Он раскрыл свою пасть. Низко пригнув голову, принялся с урчанием и ревом загребать землю когтями, как будто проверяя, хорошо ли они отточены.
Нуну некуда было бежать. Медведь заступил ей тропинку, ведущую прочь от ручья.
Не было никакой надежды на спасение. Медведь яростно зарычал, принялся еще свирепее загребать землю и наконец поднялся на задние лапы; со страшным ревом стал он приближаться к женщине. Она уже чувствовала на своем лице его горячее дыхание. Нуну вся сжалась в комочек, вплотную приникла к скале, почти перестала дышать. Медведь занес свою лапу… и вдруг грянул выстрел. Медведь взревел, отскочил в сторону, перекувырнулся и свалился прямо к ногам женщины. Чья-то рука всадила пулю прямо в глаз разъяренному зверю и убила его наповал.
Нуну повернула голову туда, откуда раздался выстрел. Поблизости от нее стоял юноша и, улыбаясь, спокойно чистил ружье.
– Можно ли женщине ходить одной? – ласково спросил он.
– Пусть славятся десница твоя! Если б не ты, не было бы меня теперь в живых! – сказала Нуну и вдруг замолкла, смотря на юношу широко раскрытыми глазами. Юноша, тоже оцепенев, с изумлением глядел на нее.
– Иаго! – медленно, еле слышно произнесла Нуну.
– Нуну! Жизнь моя! – воскликнул Наго и обнял почти потерявшую сознание женщину.
Иаго, так во-время очутившийся в этих местах, скрывался вместе с Кобой в Медвежьей роще, где оба друга нашли надежное убежище. Эта роща была удобна еще и тем, что неподалеку расположились пастухи, которые подкармливали изгнанников; к тому же она находилась поблизости от Аршской крепости и от селения Степанцминда, – легко было добывать сведения о Нуну и вообще разузнавать обо всем.
Когда Коба был в Аршской крепости, Иаго охотился. Он убил тура, отнес его к жилью и возвращался к ручейку смыть кровь и пыль с лица и рук. По пути он услышал рев медведя и пошел на него. Подкравшись совсем близко, он увидел, что медведь готовился напасть на какую-то женщину. Он не мог разглядеть лица женщины и потому действовал спокойно.
Но, узнав друг друга, влюбленные позабыли обо всем на свете, беззвучно приникли друг к другу, слились в одном долгом поцелуе. Говорить они не могли. Каждый трепет, каждый вздох значил для них больше, чем все ласковые слова всех языков мира.
Не скоро бы они очнулись, если бы Кобе не наскучило глядеть на их нескончаемые ласки. В поисках Нуну он набрел прямо на влюбленных и теперь терпеливо ждал, когда его заметят.
– Не довольно ли вам обниматься! – громко сказал он. – Надо и губам дать передышку!
Они смущенно розняли руки и разошлись. Коба приблизился к ним.
– Нуну, а ты, оказывается, дьявольски хитрая!.. Уморился вконец, тебя искавши, а ты вон куда пришла.
Он рассказал, как искал Нуну, в какую беду попала Дареджан.
– Подождала бы еще немножко, раньше времени убежала! – пошутил Коба, обращаясь к Нуну.
– Разве могла я думать, что ты придешь ко мне, дорогой Коба!
– Сердце, что ли, тебе подсказало, что сразу же Иаго встретила?
Нуну смущенно потупилась.
– Видно, сама судьба моя привела меня сюда…
Весело беседуя, Коба и Иаго сняли шкуру с медведя, потом повели Нуну к своему жилью. Вскоре в воздухе вкусно запахло турьими шашлыками.
Они пообедали. Вдоволь наговорившись, стали обдумывать побег в Чечню.
– Двинемся нынче же ночью, а то узнают о бегстве Нуну и усилят караулы на дорогах, – предложил Иаго.
– Куда мы двинемся нынче ночью, ведь все пути перерезаны! – сказал Коба.
– Поднимемся по леднику к Самебе, а оттуда выйдем на Джариах.
– На Самебе тоже ненадежно…
– Как же быть?
– Лучше подождем дня два, узнаем, кто стоит в карауле под Хде. Если наши, – сами нам помогут, а если чужие, – все равно пройдем, им не угнаться за нами в горах, никто лучше нас не знает наших дорог…
– Да, задерживаться нам не к чему, а так – тебе лучше знать.
– Не будь с нами женщины, я бы знал, куда итти. А с нею как же быть иначе?
– Достаньте мне оружие, и я вместе с вами умру, а врагу не дамся! – воскликнула Нуну.
Глаза ее засверкали, румянец вспыхнул на похудевшем и побледневшем лице. Глядя на дышавшее беспредельной отвагой лицо этой женщины, думалось, что для нее не существует никаких препятствий, что она способна выдержать все испытания.
Порассудив и пораздумав, они решили сегодня же ночью итти на Хде, там переждать, пока удастся выяснить, из кого состоит караул, и, уже сговорившись с ним, двинуться дальше.
Они дождались заката солнца и тронулись в путь, когда на вершине Мкинварцвери зажглась золотая корона.
Однако они не захотели воспользоваться всем известной дорогой вверх по ущелью реки Хде и потому пошли напрямик вдоль скалистых откосов горы Куро, по одной из тех тропинок, которые протаптываются турами, сбегающими на водопой к соленым источникам. Тропинка эта была узка и опасна. Она то извилисто жалась к голому каменистому склону, то шла по выступам и обломкам скал над глубокой, в несколько саженей, пропастью, через которую приходилось перепрыгивать. Дно таких расселин обычно усеяно острыми, зазубренными каменными плитами и щебнем, постоянно осыпающимся со скалистых гор. Но угрожавшие на каждом шагу опасности страшили путников меньше, чем встреча с человеком.
С Медвежьей горы они стали спускаться вдоль маленькой речки Чхери, своенравно-изменчивой и быстрой. За день она несколько раз меняет свою окраску: то смолисто-черная, то соломенно-желтая, то красноватая или совершенно чистая, сине-прозрачная, бежит она и пенится с шумным и веселым рокотом.
Подошли к Тереку, прошли мост – брус, перекинутый через поток. Горцы вскачь пускают по нему коня. Дальше двинулись вдоль Терека на Куро и стали подниматься к Зеда-Ниши, куда по праздникам стекаются жители со всего Хеви. Сюда ведут бесчисленные тропинки. Человеку непривычному они показались бы трудными, но горцы легко ходят по ним. Начали подниматься в гору и к рассвету подошли к подножию голых зубцов горы Куро. Здесь устроили привал под огромным четырехугольным, как сундук – кидобани, камнем, обрушившимся или сползшим с вершины на самую середину зеленой поляны, где он могуче высился, давая защиту и убежище прохожим от непрестанно катящихся сверху обломков скал.
